Артем Веселый - Гуляй Волга Страница 33

Меж тем Брязга схватился за аркан, подтянулся сколько мог да, изжевав витую из конского волоса веревку, оторвался.

– Назад! Назад! – призывал Ярмак конных, но те уже сшиблись с неприятелями, и – пошла потеха.

Струги с тяжелыми, ломовыми пушками погреблись в обход горы, а иные струги повернули было к берегу, но скоро засели на мель.

Ярмак, матерясь, шагнул через борт в ледяную воду, а по его и другие полезли – где по колено, а где и по пояс. Скоро дружина с развевающимися хоругвями вышла на берег.

– Пищальники!

Вооруженные пищалями выбежали к атаману.

– Стреляй не залпами, а через ружье.

Построившись клином, пищальники не спеша двинулись [140/141] вперед, на ходу стреляя через ружье: одни стреляли, другие в это время заряжали.

За пищальниками развернулись сотни с пистольным, сабельным и лучным боем.

Под засекой казаки были встречены тучею стрел, градом камней и метательных копий.

Дрогнули

попятились.

А сибирцы, сметав, что казаки в малой силе, разломали в нескольких местах засеку и сами пошли на вылазку, да из лесу выскочил затаившийся там с отборной конницей Маметкул; а за ним, развертываясь в лаву, летела волчья сотня улан Бейтерека Чемлемиша: уланы крутили над головами шашками, рукояти которых были полы, и при размахивании издавали волчий вой, нагоняя тем страх на своих и на вражеских коней.

Молодой молодого пикой вышиб из седла. Чья-то голова покатилась под яр. Бегущий и вопящий запутался ногами в своих кишках и упал. Из чьего-то горла кровь брызнула выше лошадиных голов. Вогул ударил Афоньку Лыча копьем в бок и выдернул копье с почкою на конце. Афонька со стоном повалился и обнял землю. Дед Саркел рубанул васюганского шайтанщика шашкой по голове и после рассказывал, будто из того пламя пыхнуло и смрад изошел. Сотник Черкиз, зажимая левой рукою выжженные глаза и шатаясь, шел прочь от места битвы; в правой руке он всё еще сжимал рукоять расколотой шашки; иссеченная в куски кольчуга, держась лишь на одной ременной перевязи. спадала и волочилась за ним по земле; изрубленные плечи и грудь его были обнажены. Мурза Кутук Енарасланов сверзился с коня, пробитая свинцовым жеребьем голова его запрокинулась, выпучил глаза – и дух вон. Заруба дал таежному богатырю кровавую рану, да и самого повалили и начали рвать собаки. Охотник Ях всадил в казачью грудь нож совсем, с череном, да и сам присел – пуля обожгла коленку, выдернул из головы прядь жестких волос и перетянул простреленную ногу. Кони топтали людей, взвивались кони на дыбы, сшибались грудью и грызли друг друга. Спешенный Маметкул, засучив правый рукав бешмета по локоть и работая шашкой, шел среди русских, как бы купаясь в волнах.

Стук и лом копейный

блеск и звяк клинка

гул, вой, брань

с обрыва падали в реку, стремительные воды Иртыша смешивали кровь врагов. Вдруг в тылу горы заржали ломовые пушки, картечь хлеснула по густым рядам сибирцев.

Ярмак, что уже чертом носился по полю на татарском скакуне, приподнялся в стременах и, грозя окровавленной шашкою, закричал дурным матом: [141/141]

– Пошел на слом!

И казаки, покрывая голосами своими шум битвы, закричали.

– На слом!.. На слом!

Да кинулись

в атаку.

В тылу горы ржали ломовые пушки, картечь косила ряды сибирцев.

– Ура-а...

– Вра-а-а-а...

– Шарила.

По каменистому открытому склону горы заметались и застонали народы, охваченные отчаяньем. Побежали с воем и стенанием оробевшие, увлекая за собой отважных.

Хлынули прочь идоломольцы Васюганских болот, потяпав с досады топорами своего болвана, который оказался бессильным перед русскими богами.

Резвые олени, гремя полозьями нарт по мерзлым кочкам, помчали прах своих хозяев в тайгу, к погребальным кострам.

Бежали самоеды.

Бежали князья остяцкие со своими народами. Остячки схватили одного из своих князцов и с криками: «Отдай нам наших мужей. Отдай нам наших сыновей», – начали на князца плевать, одежды на нем драть и оленьими говяхами глаза ему замазывать.

Уланы еле успели уплавить за Иртыш Маметкула, наскоро залив его кровоточащие раны растопленной пихтовой смолкой.

Снимались становища степных кочевников.

Храбрые таежники, что убивали медведя один на один, разбегались в страхе, точно белки от пожара.

Бежал тайгою, прихрамывая и опираясь на копье, охотник Ях. В битве погиб сын его Мулейка и потерялась жена Алга, – плакала по них душа. За ним брел, волоча хвост по земле, старый кобель Наян.

Преследуемые разящим огнем пушканов, бежали вогулы.

Бежали алтайцы и барабинцы, чатские татары и сургутские остяки, побежали и все иные, кто побежать успел. За ними, как дым пожарища, стлалась вздыбленная пыль, скрип и грохот арб, и коней ржанье, и отчаянья вопли многие. А вдогонку им пушки всё еще сыпали свинцовый горох, озорно и устрашающе гаркали казаки, победно выли есаульские трубы.

Казаки засеку разметали и хоругви с ликами Христа и богородицы на горе Чувашиевой утвердили.

Скоро к немалой своей радости услыхали казаки, что Кучум с мурзами и ахунами бежал на конях в степи и город оставил пуст.

С осторожностью, опасаясь подвоха, вступили завоеватели в город, раздуванили оставленные татарами в спешке богатства, отслужили молебен и стали там жить. [142/143]

36

Жили-были...

37

Неслышной поступью, на мягких лапах шла зима. Смирён лежал Иртыш во льды закован, снегами повит. Над воротами и на углах крепостной стены поставили казаки пушки, цепями их приковав, чтоб татары какой-либо хитростью пушек тех не уворовали; углубили вокруг города рвы; нарыли под стеною волчьих ям, забросав их дрязгом и затрусив снегом.

Над темными лесами молодой месяц шел дозором. На башнях перекликались караульные, в морозной тишине звонки и чисты были их голоса.

Казаки гуляли.

Пьяные, хохочущие катались с горы на розвальнях, в обнимку шлялись улицей и гаркали свои волжские и донские песни.

Съезжая изба ходенём ходила.

Мещеряк, распушив бороду, шел по кругу и, как стоялый жеребец копытом, стучал в земляной пол кованым сапогом:

Пошел козел в огород,

По-о-ошел козел в огород,

Потоптал лук, чеснок...

В пару с ним Ерошка плясал по-цыгански –

в три ноги. Сверкали зубы, глаза, серьга в ухе, разлетались подрубленные в кружок русые волосы.

Потоптал лук, чеснок.

Чигирики

чок

чигири!

Зубарики

зубы

зубари!

Жена мужу бай говори.

Ех

ех

ех!..

Комарики

мухи

комары...

Кованым сапогом выбил Ерошка яму в земляном полу и, задыхаясь, свалился в ту яму.

Хмельные крики, бешеный хохот:

– Твой верх, Ерошка!

– Твоя победка!

– Остынь, упарился.

Плескали на победителя вино ковшами. [143/144]

Ярмак молча сидел в переднем углу и крутил перевитый первой сединою ус. Чадили светильные плошки с жиром, в оконных прорубах зеленели плахи льдин.

Вошел караульный голова Тимоха Догоняй и крикнул от порога:

– Какие-то приехали, поклонных соболей привезли. Пускать ли?

– Где они? – спросил атаман.

– У городовых ворот дожидают.

– Зови давай!

С реки Немнянки – казаки окрестили ее Демьянкой – пришел с подарками старый остяцкий князь Бояр. Заодно с ним из-за Яскалбинских болот пришел вогульский князь Ишбердей, и с реки Суклемы князец Суклем пригнал большой обоз со съестными припасами. Пришли с покором да с богатой данью старшины прииртышских татар, что от страху жилища свои покинули и с семьями удалились было в недолазные места.

Казаки были выстроены по улице в два ряда. Атаманы, чтобы грознее показаться, вышли встречать перемётов, облачась во всю воинскую сбрую. Караульный голова вел князцов и старшин к съезжей избе, казаки палили из пищалей. Сибирцы от испуга падали ниц, ползли, поднимались и, оглушенные громом пушканов, опять падали.