Andrey Maidansky - Spinoza Izbrannyie sochineniya Страница 34

определении, не только бесполезны, но вредны и гибельны,

поскольку они основаны на самолюбии и заблуждении, что человек

является первой причиной своих действий и потому заслуживает

похвалы и порицания.

Этим я не хочу сказать, что среди людей надо жить так, как вдали

от них, где честь и стыд не имеют места; напротив, я согласен, что

мы можем пользоваться ими ради пользы людей, с целью

исправления их и даже делать это, ограничивая нашу собственную

свободу (вообще совершенную и дозволенную). Например, если

человек носит дорогую одежду, чтобы пользоваться уважением, то он

ищет чести, происходящей из себялюбия, не обращая внимания на

своего ближнего. Если же кто-либо видит, что его мудрость,

благодаря которой он мог бы быть полезным ближним, презирается и

топчется ногами, потому что он носит дурное платье, тот сделает

хорошо, если с целью помочь им наденет платье, которое не

отталкивает их, и, став таким образом похожим на своих ближних,

привлечет их на свою сторону.

Что касается бесстыдства, то оно оказывается таким, что для нас

достаточно его определения, чтобы видеть его безобразие, и этого

для нас довольно.

132

ГЛАВА XIII

О БЛАГОСКЛОННОСТИ, БЛАГОДАРНОСТИ

И НЕБЛАГОДАРНОСТИ. О СКОРБИ

Теперь пойдет речь о благосклонности, благодарности и

неблагодарности. Что касается первых двух, то они представляют

собой склонность души желать и делать нечто хорошее своему

ближнему. Я говорю «желать», если тому, кто сделал добро, в свою

очередь делается добро; я говорю «делать», если мы сами получили и

приняли какое-либо добро.

Я знаю, что обычно все люди считают эти аффекты хорошими,

тем не менее я осмеливаюсь сказать, что в совершенном человеке они

не могут иметь места. Ибо совершенного человека побуждает помочь

своему ближнему только необходимость, а не другая причина.

Поэтому он в гораздо большей степени чувствует себя обязанным

помочь даже самому последнему безбожнику, если видит его в

большом несчастье и нужде.

Неблагодарность есть пренебрежение благодарностью, точно так

же, как бесстыдство — пренебрежение стыдом, и притом без всякого

разумного соображения, а лишь как следствие жадности или

слишком большого себялюбия. Поэтому она не может иметь места в

совершенном человеке.

Скорбь — последнее, о чем мы будем говорить в рассуждении о

страстях; этим мы закончим. Скорбь есть известный род печали,

возникший из соображения добра, которое мы потеряли без надежды

снова получить его. Она показывает нам наше несовершенство, так

что, рассмотрев ее, мы тотчас признали ее дурной. Ибо мы уже выше

доказали, что плохо привязываться и прикрепляться к вещам,

которые легко могут быть потеряны и которых мы не можем иметь по

желанию. А так как она есть некоторый род печали, то мы должны

избегать ее, как мы уже выше заметили, говоря о печали.

ГЛАВА XIV

О ХОРОШЕМ И ДУРНОМ В СТРАСТЯХ

Таким образом, я думаю, что уже достаточно показал и доказал,

что только истинная вера или разум ведут нас к познанию добра и

зла. Если мы покажем, что первая

133

и главная причина всех этих аффектов — познание, то станет ясным,

что, правильно пользуясь своим рассудком и разумом, мы никогда не

впадем в какую-либо страсть, которой следует избегать. Я говорю

«своим рассудком», так как не думаю, что один только разум

способен избавить нас от всего этого, как мы докажем это ниже в

своем месте.

Однако здесь следует заметить как нечто превосходное по

отношению к страстям следующее: мы видим и находим, что все

хорошие страсти имеют такой характер и природу, что мы не можем

без них существовать и сохраняться, и они как бы принадлежат нам

существенно, как любовь, желание и все, что свойственно любви.

Но дело обстоит совершенно иначе с теми, которые дурны и

должны избегаться нами, так как мы без них не только можем

существовать, но именно тогда только, когда освободились от них,

становимся такими, какими должны быть.

Чтобы во все это внести еще больше ясности, надо заметить, что

основание всего хорошего и дурного есть любовь, направленная на

определенный объект. Ибо, если мы не любим объект, который

(заметь хорошо) один заслуживает любви, именно бога,, как мы уже

выше сказали, но [любим] вещи, преходящие по их собственному

характеру и природе, то отсюда вытекают с необходимостью (так как

этот объект подвержен стольким случайностям и даже уничтожению)

ненависть, печаль и т.д., смотря по изменению любимого объекта:

ненависть, когда кто-нибудь лишит его любимого предмета; печаль,

когда он теряет его; честь, когда он опирается на самолюбие;

благосклонность и благодарность, когда он любит своего ближнего

не ради бога.

Напротив, когда человек любит бога, который всегда остается

неизменным, то ему невозможно погрузиться в эту пучину страстей.

Поэтому мы устанавливаем твердое и непоколебимое правило, что

бог есть первая и единственная причина всего нашего блага и

освободитель от всякого зла.

Далее следует заметить, что одна только любовь и т.д. не

ограничена: именно, чем более она растет, тем лучше она становится,

так как она направлена на бесконечный объект; она может тогда

возрастать постоянно, что может иметь место только в этом случае.

Это, может быть, доставит нам позже основание для доказательства

бессмертия души и способа ее существования.

134

ГЛАВА XV

ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ

Рассмотрим теперь истинное и ложное, представляющие собой

четвертое и последнее действие истинной веры. С этой целью

установим сначала определение истины и лжи. Истина есть

утверждение (или отрицание) о вещи, совпадающее с самой вещью; а

ложь — утверждение (или отрицание) о вещи, не совпадающее с

самой вещью. Если это так, то могло бы казаться, что нет никакой

разницы между ложной и истинной идеей; или так как это

утверждение или отрицание суть простые модусы мышления и не

имеют иного различия, кроме того, что один модус совпадает с

вещью, а другой — нет, то могло бы казаться, что они различаются

между собой не реально, но лишь разумом. Если бы это было так, то

можно было бы по праву спросить, какое преимущество имеет один

модус со своей истиной и какой вред приносит другой своей ложью?

и как может кто-либо знать, что его понятие или идея более

согласуется с вещью, чем другая? и, наконец, отчего происходит, что

один заблуждается, а другой нет?

На это надо ответить, что наиболее ясные вещи так обнаруживают

как самих себя, так и ложь, что было бы большой глупостью

спрашивать, как можно узнать их. Ибо когда сказано, что они

наиболее ясны, то ведь не может быть иной ясности, посредством

которой они могли бы быть объяснены; откуда следует, что истина

обнаруживает как самое себя, так и ложь. Ибо истина ясна через

свою истину, т.е. через самое себя, подобно тому как ложь ясна через

нее же; ложь же никогда не проявляется и не доказывается через

самое себя. Поэтому тот, кто обладает истиной, не может сомневаться

в том, что имеет ее, но тот, кто опутан ложью или заблуждением,

может воображать, что обладает истиной, подобно тому как видящий

сон может думать, что бодрствует; но кто бодрствует, никогда не

может думать, что видит сон.

Сказанным здесь, как мы уже говорили, в некоторой мере

выясняется также то, что бог есть сама истина, или истина есть сам

бог.Но причина, почему один более сознает свою истину, чем другой,

состоит в том, что идея утверждения (или отрицания) в первом

случае вполне согласуется с приро-

135

дой вещи и потому обладает большей сущностью. Чтобы лучше

понять это, надо заметить, что понимание (хотя это слово звучит

иначе) есть простое или чистое страдание, т.е. наша душа изменяется

так, что приобретает другие модусы мышления, которых раньше не

имела. Если теперь кто-либо приобретает такие формы или модусы

мышления, потому что весь объект действовал в нем, то ясно, что он

получит совсем иное чувство формы или свойства объекта, чем

другой, который не имел столько причин [для познания] и таким

образом побуждался иным, более легким действием к утверждению

или отрицанию, так как узнал этот объект путем меньшего числа или

менее важных восприятий его. Отсюда видно совершенство того, кто