Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица. Страница 35

Осложняло существование периодическое и долгое отсутствие в редакции главного редактора. Сурков то и дело заболевал и отправлялся лежать в Кунцевскую правительственную больницу, в ЦКБ. Ему там нравилось. Его укладывали в палату на двоих с персональным телефоном. Лечили там плохо, поскольку врачи подбирались не по таланту, а по анкетам, но ухаживали хорошо. На дорожках безразмерного парка, у процедурных, в столовой возникали общения с великими мира сего, завязывались нужные знакомства, закреплялись связи. "Там у нас кунцевское братство", - говорил Сурков.

Совсем седой, с неизменно белым, без кровинки лицом, он возлежал в белых простынях, обложенный книгами, рукописями, верстками. Редакцией руководил по телефону, в основном, естественно, через своего зама, то есть через меня.

Я же, делая свою основную работу, сочетал ее с усмирением страстей, бушевавшими в родном коллективе. Инициатором бурь была Маша К. - она заведовала отделом документального кино и была одновременно секретарем парторганизации. Говорили также о ее постоянной интимной связи с одним из замов председателя кинокомитета. Все вместе в сочетании с малыми литературными способностями и склочным характером складывалось в совершенно гремучую смесь. "Свалить" Суркова - было главным, что она считала нужным сделать. На это всех и подбивала, пока тот лежал на белых простынях и читал Гейне в подлиннике.

Честь своего шефа я отстаивал неколебимо. Все происки в его адрес, нападки "на линию журнала" пресекал, и поскольку был последователен, то вполне преуспевал на избранном пути. Было трудно, но получалось.

Мог ли я повести себя иначе? Конечно, мог. Жизнь упростилась бы, сразу появились бы сторонники, а то и поклонники. Но я имел другое рассуждение: совсем недавно дал человеку согласие с ним работать, он доверился, на меня положился - могу ли предать?! Пусть, соглашаясь, закрыл глаза на что-то в нем несимпатичное, но это не значит, что можно ставить человеку подножку. Свой крест надо нести честно. Тем более, что и от зарплаты не отказываешься.

Так я рассуждал, возможно, ошибаясь. Но что делать, у меня и по отношению к нашим так называемым диссидентам брежневского периода есть сомнение сходного рода. Если человек сознательно противостоит системе, взрослый, честный, образованный человек, почему он, такой принципиальный и благородный, не считает зазорным подавать собственноручное заявление с просьбой зачислить его в штат, а потом ходить в кассу и получать деньги от системы, которую презирает и которой вредит по мере возможностей? Есть тут, мне казалось, некая нравственная червоточинка...

Я немало встречал таких. Они жили не смущаясь, даже воображали себя героями. А ведь были другие, перед честью которых можно склонить голову: те, кто не желал кормиться с ненавистной им руки. Они выходили с открытым протестом на Красную площадь, томились в застенках за свои убеждения, уезжали за границу - не за тряпками, а чтобы дышать. Я, как уже понятно, к последним не принадлежал. Но и среди первых числиться не хотел.

Когда сегодня бывший когда-то позванным на руководящую службу в кинокомитет деятель, словно вешая себе на грудь медаль, признается в мемуарах, что на той работе искал ходы защиты и наступления, пытаясь угадать аргументы противников, а противники - это те, к кому на службу он согласился пойти, что-то мешает восхититься его подвигом. Тут, скорее, видится заурядная житейская оборотистость ради благоденствия. Не более того. Если ищешь "ходы защиты и наступления"на хозяев - не вставай тогда к хозяйской кассе. Хочешь гадить- отказывайся от пайка, от машины, от тринадцатой зарплаты, поликлиники и прочего, что сопутствует должности. Иначе нечестно...

Впрочем, способный предавать не предавать не может...

Вернемся к нашему рассказу. Едва я пришел в "Искусство кино" и в кинематографических кущах еще вздрагивал от каждого шороха, грянул очередной Московский кинофестиваль, шестой, кажется. Было лето, было жарко, сухо, "город жил фестивалем" - справедливо писали газеты. А я - "на новенького" - просто чумел от такого необычайного для человека со стороны праздника.

Десять, а может и больше, дней с утра до "после обеда" - показ четырех фильмов прессе, вечерами - камлание до рассвета в пресс-баре или на очередном приеме, которые щедро устраивали приехавшие киноделегации. В одну из ночей пришел черед приему испанскому. Он проходил в самом большом ресторане гостиницы "Москва", на седьмом этаже. При входе - каждому пакет с сувенирами, в центре на возвышении - музыканты, смуглые мужчины стучат каблуками, солистка - с кастаньетами, выпивки на подносах - залейся, дым коромыслом, размах.

Что касается кинозвезд, то глаза разбегаются. Ведь в те времена мировые звезды как раз и начинали ездить в Москву - экзотика за железным занавесом! Вот бородатый и пока трезвый критик Андрей Зоркий, выставив предохранительно локоть от толчков и небрежностей, вводит невесомую, как одуванчик, легенду немого кино Лилиан Гиш. А вот старик-француз Мишель Симон - на время покинул свою "набережную туманов". Да что говорить, сама Моника Витти громко смеется в этом зале, Максимилиан Шелл с кем-то толкует, и Альберто Сорди протягивает бокал юной переводчице...

Так хорошо, что в какой-то из моментов оказывается, что все темпераментно танцуют, заряженные энергией привезенных из Испании гитар и прочих звонких инструментов, принятых за Пиринеями. Отстать невозможно! Самой подходящей для хореографического экзерсиса мне показалась студентка Оля Суркова, тогда еще не написавшая книгу о том, как ее надул Тарковский, но уже тогда бывшая дочерью моего нового главного редактора Евгения Даниловича Суркова. Пригласил и стал поворачивать туда и сюда под музыку. Тесно, конечно, но мы самозабвенно крутимся. И вот при очередном вираже чувствую, что кому-то сзади наступил на ногу. Оглядываюсь, чтобы молвить "пардон", и вижу: о, Боже! Я отдавил ножку самой Саре Монтьель, придавил звезду испанского и мирового кино, блистательную красавицу, героиню фильма "Королева Шантеклера", только что потрясшего всю Россию. Испанцы знали об этом, их главный сюрприз в том и состоял: исполнительницу роли неотразимой певуньи Чариты привезти в Москву. Привезли и впервые вывели на люди. Тут-то я ей ногу и отдавил.

Королева скривила свой большой красный рот в том смысле, что ничего - терпимо, танцуем дальше.

В ту же секунду Лев Рыбак из нашего "Искусства кино", ведущий рядом свою начальницу по отделу Нину Игнатьеву, произносит:

- Орлов вступил в кинематограф!..

С первых шагов стало ясно, что без кинематографического образования не обойтись. Чем и занялся без промедления. Добрым помощником в этом деле оказался Миша Сулькин - ответственный секретарь нашего журнала. Миша слыл ходячей кинематографической энциклопедией, его знания о кино были безграничны. Он помнил все даты, имена, факты из столетней истории отечественного и мирового экрана. Интернета тогда не было, но был Михаил Сулькин: о чем ни спроси - знает. Вычитывая перед сдачей в набор очередной номер журнала, он неизменно выгребал из него кучу фактических ошибок. При таком ответственном секретаре не было необходимости иметь бюро проверки.

Энциклопедические знания не появляются просто так. За много лет Михаил собрал у себя дома исчерпывающую библиотеку по кино и постоянно ее пополнял, бродя по антикварным и просто книжным магазинам. Этой страстью к кинолитературе он заразил и меня. Тоже стал бродить и собирать. Скоро и у меня сколотилось не плохое собрание - от раритетов, вроде потрепанных киножурналов двадцатых-тридцатых годов до пахнущих свежей краской новинок издательства "Искусство".

На каком-то этапе потребовалось даже сделать опись приобретенного и, понятно, тогда же прочитанного. Вспомнил об этом недавно, обнаружив в архиве страницы, плотно заполненные названиями.

Приносил в редакцию очередную книжную обновку, спрашивал Мишу: "У вас есть?" У него обычно было. А иногда не было. Он брал в свои трепещущие от библиографического наслаждения ладони какую-нибудь истлевающую брошюрку и почти обнюхивал: " Вам повезло... у меня нет..."

Когда осенью 2008 года было, наконец, найдено пристанище для библиотеки Союза кинематографистов, долго бывшей бездомной после известного разгрома отечественного кино, я отвез в нее двумя заездами часть моих накоплений. Повезу еще...

Пришлось переучиваться и в своем прямом - литературном деле.

В газете я, в конце концов, научился писать кратко. После моего ухода из "Труда" главный редактор - Александр Михайлович Субботин - еще долго поминал на летучках как пример для подражания мою двухстраничную рецензию на спектакль вахтанговцев по пьесе Леонида Зорина "Варшавская мелодия".

Теперь, в толстом журнале полагалось писать наоборот длинно, лаконизм выглядел неприлично. Рецензия в половину печатного листа считалась не очень большой, лучше, чтобы в полный лист. И где, спрашивается, несчастному автору, осваивающему большой объем, брать слова, чтобы не очень повторялись, а главное мысли? Помню, извелся, пока сотворил дебютную свою рецензию на фильм молодого Эмиля Лотяну "Это мгновение". Кое-как натянул пятнадцать страниц на машинке.