User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Страница 35

108

Да и вправду – не затем, чтоб сгореть без всякой пользы, на Свет ты явился.

Вот так и я, в который раз за жизнь свою, которую продлил мне Господь, – благодарю

Его! – не ради того, чтобы бить баклуши, задумывалась, ваша Свирель Петровна, как иногда меня

называет кто-нибудь из Поэтов, зачем меня так носило по моей родной Земле?

И зачем так рано осиротела? И зачем пришлось переменить не раз место жительства?

И если интуиция подсказывала, какие таланты заложены в глубине Души, что нужно в

себе развивать и хранить, то сами обстоятельства так складывались, что родной мне стала не

только моя дорогая Сибирь.

Родной стала Волга с волжанами, где полюбила я и саму степь, не только мирную,

ковыльную, да с пирамидальными тополями при селениях, да песни девчат на берегу: «Ой, ты,

Галя, Галя молодая, дай повезли Галю тёмными лесами»…

Полюбились и степи, опалённые огнём войны. Полюбились да запомнились на всю жизнь

хлопцы, идущие навстречу пылающему Сталинграду и маленькие зенитчицы, прячущиеся в

зелени буйных акаций.

И те ребята, которые калеками стали, играя после изгнания врага, со снарядами да

гранатами.

Здесь переплелись и малороссийский и русский говор. Здесь глядели на мир очи Оксаны

и Груни.

Здесь веяло цыганщиной и протягивались руки молодых цыганок в калитку за подаянием,

когда брели пыльными дорогами через селения волжские наши беженцы – конца и края им не

было.

Всё это суждено было впитать Душе Свирели, чтобы наполнить её не только радостями

раннего детства, но и глубокой скорбью народа своего, чтобы поняла Свирель, что не ей только

выпало на долю сиротство и голод, скитание и поиск родной Души.

А потом… Потом. Пути Господни неисповедимы. Потом довелось прийти в ту самую

обитель, которая приблизила к Великому Царскому Селу, где возрастал и поднимался к Свету

Гений Наш, самый любимый Поэт, который стал самым близким с самого раннего детства.

И сиротство дано было не зря, а в назидание: жизнь состоит не из одних игр и песен,

шалостей и забав.

На свете есть горе людское. Сумей преодолеть его. Не считай, что ты самый несчастный

ребёнок на Свете, потому что есть ещё и калеки, которым несравнимо труднее жить, есть убогие,

больные.

Цени всё, что тебе дано. И ещё: была дана возможность родиться в такой семье, где дар

любви расцвёл несгораемым цветком и стал путеводной звездой в поисках так рано утраченных

самых лучших моих на свете родителей. И вот эта звезда привела меня в лоно города моей

мечты.

И бездна лет и бездна дел пролегли между ранним детством и порой более или менее

ясного осознания себя в этой жизни. Ведь мы, несмотря на своё возрастание, остаёмся в жизни

очень долго теми же детьми, которые мало чего понимают в устройстве Мироздания, в

соотношении сил Разума и стихий.

Почти не задумываемся мы над своим предназначением, редко обращаемся к мысли о

своём посмертном существовании.

Так и мне довелось, с малыми или большими потерями, пережить такой период в своей

жизни.

Думаю, что поэтическая книга о Пушкине, которая основана на таком необычном

материале, как ВЕСТИ СВЫШЕ, должна содержать не только качественный и убедительный

поэтический блок, но, по возможности, обязана разъяснить читателю, какие обстоятельства

способствовали такому ПРОРЫВУ автора уже в зрелые годы в НЕБЕСНЫЕ СФЕРЫ.

Жизнь моя складывалась, как я теперь уже смотрю с высоты прожитых лет, довольно

удачно.

Господь меня хранил в разных нелёгких ситуациях.

Итак – вот она Северная Пальмира, созданная Петром Великим. Это чудо. Вот моя

Альма Матер – Университет с удивительными его наставниками.

Они внушили главное: нужно учиться всю жизнь, несмотря на приобретение диплома!

.

Но волею Самого Господа попала я в храм науки, который славился именами

преподавателей и выпускников.

109

В Петербургском университете в своё время учились Иван Сергеевич Тургенев, А. А.

Блок, Л. Н. Андреев, И. П. Павлов, И. И. Мечников, Л. Д. Ландау, Н. К Рерих..

В середине 20-го века здесь преподавали писатель Фёдор Абрамов, специалист по

истории журналистики П. Н. Берков, известные литературоведы: Георгий Пантелеймонович

Макогоненко, который в годы блокады в Ленинграде вместе с Ольгой Берггольц вёл такие

необходимые людям литературные программы по Ленинградскому радио.

Моим руководителем по дипломной работе был Александр Григорьевич Дементьев,

специалист по русской журналистике 18 века.

Студенты любили лекции Евгения Ивановича Наумова. Он был великолепным знатоком

курса советской литературы, читавшим наизусть поэмы Маяковского и Твардовского.

Эти профессора были авторами первого учебника русской литературы для средней

школы, по которому мы учились в старших классах.

Студенческие годы были нелёгкими, но всё, что окружало нас, – примиряло с

нехватками и недостатками.

Мы знакомились с памятными местами легендарного города, весной бродили по

набережной Невы, любовались Медным Всадником.

Он тогда не был окружён оградкой, как сейчас. Можно было подойти ближе и даже

потрогать подножье памятника.

И Невский, и Васильевский Остров были исхожены нами пешком, – от самого

Университета до Охты, где жили мы в студенческом общежитии.

После лекций иногда засиживались в публичной библиотеке имени Салтыкова-

Щедрина.

Навсегда запомнилась благоговейная тишина читальных залов, безукоризненная

вежливость библиотекарей. Они были, конечно же, из той плеяды коренных ленинградцев,

которые славились своей интеллигентностью.

И швейцар, и гардеробщик, принимавший и выдающий пальто, были настолько

изысканно вежливы, что нам, студентам, было как-то неловко перед ними за то, что они тратят на

нас своё внимание.

В выходные посещали музеи. Эрмитаж потрясал своим величием, блеском и богатством.

Картины русских художников поражали яркостью красок и габаритами.

Мраморные статуи казались застывшими живыми фигурами. Сокровища, собранные

здесь, можно изучать годами.

Мы ездили в город Пушкин, который уже позднее снова был переименован в Детское

Село. Здание Лицея, где учился маленький Александр Сергеевич, в то время ещё не было

отремонтировано после минувшей войны.

Необыкновенно притягивали к себе парки Павловска, где часто бывала я у своих

родственников, живущих в Тярлево (дачный посёлок рядом с Павловском.)

Бывали мы с моим другом, а потом – мужем, тоже студентом Университета, и в Гатчине,

где жил мой брат Владимир, участник войны.

Но парки Гатчины производили всегда на нас мрачное впечатление. Там не было того

света, прозрачности, уюта, как в Павловске, где стояли старинного стиля беседки, ажурные

павильоны, где озёрца казались наполненными небесной лазурью, и всё напоминало век

минувший.

А встречи белых ночей на Неве, разводимые на ночь мосты, знаменитые ростральные

колонны, прогулки по Неве на речных трамвайчиках, поездки в Петергоф, где уже сам

могущественный золотой Самсон, покоривший льва, раскрыл львиную пасть, «фонтан

искристых брызг к звездам воздев», – всё это с трудом поддаётся описанию!

Во время войны Самсон был вывезен из Петергофа во избежание потери на случай

оккупации, но в 50-е годы он вновь стоял на своём месте и чаровал всех своей мускулистой

силой и красотой.

Каскады больших и малых фонтанчиков, знаменитая Дева, грустно склонившаяся над

разбитой урной, чудесные цветники, одевшие газоны, сама покорённая водная стихия, воочию

представшая в волшебном мире Петергофа, – в этом городе Великого Петра, воплотившем в

своём детище мечту о красоте, – да разве перечтёшь все волшебства нашего северного края,

которые открылись нам!

110

Всё, что было увидено и услышано,– вошло в нас как неотъемлемая часть нашей жизни,

как подарок судьбы.

А сам город навсегда остался самым притягательным местом на земле, где можно было

отдохнуть душой, повстречаться с родными, вспомнить молодость.

И как-то само собой с годами сам Ленинград, словно незаметно переродившись в Санкт-

Петербург, всецело завладел моим сердцем, именно как город Великого Петра и первого Поэта

России, где был взлелеян и выпестован ПУШКИНСКИЙ ГЕНИЙ.

Вот почему таким восторгом наливалось сердце, когда оно чувствовало,– как? – одному