Andrey Maidansky - Spinoza Izbrannyie sochineniya Страница 36

достигнем ни словами, ни иными средствами того, чтобы чувствовать

вещи иначе, чем мы их чувствуем. Это невозможно и ясно всем тем,

кто, не пользуясь словами или другими способами, обращает

внимание на свой разум.

Может быть, некоторые возразят на это: если не мы, а только сама

вещь утверждает или отрицает в нас о себе, то может утверждаться

или отрицаться лишь то, что согласуется с вещью, и поэтому не

может быть лжи. Ибо мы объяснили ложь как утверждение (или

отрицание) чего-либо о вещи, что не согласуется с нею, т.е. что вещь

утверждает или отрицает не сама по себе. Но я думаю,

139

что если мы обратим внимание на то, что мы только что сказали об

истине и лжи, то найдем уже достаточный ответ на это возражение.

Ибо вы сказали, что объект есть причина того, что утверждается или

отрицается о нем, истинно ли это или ложно; именно, ложь состоит в

том, что если мы воспринимаем нечто об объекте, то мы часто

воображаем (несмотря на то, что мы мало заметили в нем), что весь

объект утверждает или отрицает это о себе в целом; это большею

частью происходит у слабых душ, которые благодаря легкому

действию объекта образуют в себе поверхностный модус или

поверхностную идею, не имея сверх того никакого утверждения или

отрицания.

Наконец, нам могут еще возразить, что есть много вещей, которые

мы хотим или не хотим, как, например, утверждать нечто о вещи или

не утверждать, говорить или не говорить истины и т.д. Но это

происходит от того, что желание недостаточно отличается от воли.

Ибо воля у тех, кто принимает ее, есть лишь произведение разума,

при помощи которого мы утверждаем или отрицаем нечто о вещи, не

обращая внимания на то, хороша ли вещь или Дурна.

Но желание есть форма души, при которой она стремится

обладать чем-либо или действовать на вещь, принимая во внимание

то хорошее или дурное, что наблюдается в вещи; так что желание

остается еще после утверждения или отрицания нашего о вещах,

именно после того, как мы нашли или решили, что вещь хороша.

Последнее, по их утверждению, и есть воля, тогда как желание — это

склонность, получаемая нами потом для ее достижения, так что, по

их собственному утверждению, воля может быть без желания, но

желание не может быть без воли, которая должна ему

предшествовать.

Все действия, о которых мы выше говорили (так как они

совершаются разумом под видом добра или устраняются разумом под

видом зла), могут быть подведены под склонность, называемую

желанием; только в совершенно не собственном смысле слова они

могут быть названы волей.

140

ГЛАВА XVII

О РАЗЛИЧИИ МЕЖДУ ВОЛЕЙ И ЖЕЛАНИЕМ

Теперь ясно, что мы не имеем воли для утверждения идя

отрицания. И потому рассмотрим правильное и истинное различие

между волей и желанием или в чем состоит воля, называемая по-

латыни «vohmtas».

По определению Аристотеля, желание есть род, обнимающий два

вида. Ибо он говорит, что воля есть влечение или склонность,

которую мы имеем в виду блага. Поэтому мне кажется, что он

разумеет под влечением (или желанием — cupiditas) все склонности к

хорошему или дурному; если склонность направлена только на

добро, или человек, имеющий такую склонность, имеет ее в виду

блага, то он называет ее «voluntas», или «доброй волей»; когда же она

дурна, т.е. когда мы в другом видим склонность к чему-либо дурному,

то он называет это «voluptas», или «дурной волей». Поэтому

склонность души состоит не в утверждении или отрицании, но

только в стремлении достигнуть чего-либо в виду блага или избежать

чего-либо в виду зла.

Теперь остается исследовать, свободно ли это желание или нет.

Кроме сказанного уже нами, что желание зависит от понятия о

вещах, а познание ( идея) должно иметь внешнюю причину, и кроме

сказанного нами о воле остается еще показать, что желание не

свободно. Правда, многие люди знают, что познание, которое человек

имеет о различных вещах, есть средство, с помощью которого его

влечение или склонность переходит от одной вещи к другой; однако,

несмотря на это, они не замечают, что, собственно говоря, является

причиной того, что их влечение переходит с одной вещи на другую.

Чтобы показать, что эта склонность у нас не добровольна, и чтобы

сделать очевидным, что значит увлекаться или переходить от одного

к другому, представим себе ребенка, который впервые видит

известную вещь. Например, я держу перед ним колокольчик,

вызывающий в его ушах приятный звон, который влечет его к

колокольчику. Теперь посмотрите, может ли он отказаться от этого

удовольствия или влечения? Если вы скажете да, то я спрошу: как, по

какой причине? Конечно, не потому, что он знает нечто лучшее, так

как ведь это все, что знает дитя, Также не потому, что оно дурно для

141

ребенка, так как он не знает ничего другого, и это приятное

ощущение есть наилучшее из того, что ему попадалось. Но, может

быть, он будет иметь свободу отказаться от этого удовольствия,

откуда следовало бы, что это удовольствие могло бы в нас возникнуть

без нашей свободы, но что мы обладаем свободой отказаться от него.

Но эта свобода не может выдержать испытаний, ибо что могло бы

уничтожить это удовольствие? Оно само? Конечно, нет, ибо ничто по

своей собственной природе не ищет своей гибели. Итак, что же

собственно могло бы отвлечь его от этого удовольствия? Поистине

ничто, кроме того, что он порядком и ходом природы увлекается к

чему-либо более приятному для него, чем первое. А потому, так же

как мы сказали в объяснении о воле, что воля в человеке есть не что

иное, как та или другая воля, в человеке также нет ничего иного,

кроме того или другого влечения, вызванного тем или иным

понятием. Притом это влечение не представляет собой чего-либо

существующего в природе, но лишь отвлечено от того или другого

стремления. Но [общее] влечение, которое не существует в

действительности, не может также вызвать ничего реального. Если

мы поэтому говорим, что влечение свободно, то это то же самое, как

если бы мы сказали, что то или иное влечение есть причина самого

себя, т.е. что оно прежде, чем было, сделало то, что оно стало, что

является нелепостью и не может иметь место.

ГЛАВА XVIII

О ПОЛЬЗЕ ПРЕДЫДУЩЕГО

Мы видим, таким образом, что человек как часть целой природы,

от которой он зависит и которою он также управляется, сам по себе

ничего не может делать для своего спасения и счастья. Но

посмотрим, какую пользу имеют для нас эти наши учения, тем более

потому, что мы не сомневаемся в том, что некоторым они покажутся

отталкивающими.

Сначала отсюда следует, что мы действительно слуги, даже рабы

бога, и что наше высшее совершенство состоит

142

в том, чтобы необходимо быть ими. Ибо если бы мы были

предоставлены сами себе и не так зависимы от бога, то мы могли бы

совершить мало или ничего не совершить и потому имели бы

причину огорчаться. Это противоречит тому, что мы видим теперь,

именно, что мы зависим от всесовершеннейшего существа в такой

степени, что мы также составляем часть целого, т.е. часть его, и, так

сказать, способствуем исполнению стольких искусно расположенных

и совершенных произведений, которые зависят от него.

Во-вторых, это познание производит также то, что мы после

совершения великого дела не становимся самонадеянными, каковая

самонадеянность составляет причину нашего мнения, будто мы

теперь нечто великое и не нуждаемся более ни в чем, вследствие чего

мы остаемся на месте, что противоречит нашему совершенству,

состоящему в нашем стремлении все вперед и вперед; но мы,

напротив, все, что мы делаем, приписываем богу как первой и

единственной причине всего, что мы совершаем и исполняем.

В-третьих, это познание, кроме истинной любви к ближним,

которую оно внушает нам, вызывает в нас еще то, что мы никогда

уже не ненавидим ближних и не гневаемся на них, но склонны

помогать им и приводить их в лучшее состояние. Все это действия

людей, обладающие большим совершенством или сущностью.

В-четвертых, это познание служит также для содействия общему

благу, так как благодаря ему судья никогда не станет на сторону

одного против другого, и, принужденный наказать одного, чтобы

наградить другого, он это сделает с намерением помочь и исправить

одного так же, как и другого.