Джордж Оруэлл - Да здравствует фикус! Страница 36

Однако – вдруг и без каких-либо его стараний – Гордон все-таки получил работу. Старый Маккечни, несколько смягчившись (не до такой степени, чтобы снова взять Гордона, но готовый при случае помочь), написал Равелстону, что в Ламбете владелец книжной лавки мистер Чизмен ищет помощника, и, вероятно, работа там будет, хотя, вероятно, условия не лучшие. Что-то об этом Чизмене Гордон слышал – в мире книжной торговли все всех знают, но идти туда не хотелось. Ни туда, ни куда-нибудь еще, где надо служить, суетиться, вместо того чтоб тихо, сонно погружаться на дно. Лишь неловкость перед столько сделавшим для него Равелстоном заставила его утром отправиться в Ламбет.

Пришлось довольно долго топать к югу от моста Ватерлоо. Лавка оказалась ветхой, убогой; причем над витриной значилось имя не Чизмена, а Эддриджа. В самой витрине, впрочем, лежал фолиант в драгоценном пергаменте и несколько старинных атласов. Видимо, Чизмен специализировался по «раритетам». Набрав в грудь воздуха, Гордон вошел.

На звяканье дверного колокольчика из глубины лавки возник какой-то страшноватый гном с острым носом и лохматыми черными бровями. Хищно глянув на Гордона, он заговорил, почти не разжимая губ, кромсая фразы до минимальных порций: «Чем могу?» Гордон объяснил причину своего прихода. Мистер Чизмен метнул на него зоркий взгляд и произнес:

– Комсток? Лучше в кабинете. Не споткнитесь.

Гордон последовал за ним. Крошечный, зловещего вида Чизмен был почти карликом. Правда, у лилипутов обычно туловище нормальной длины и только некий намек на ноги, у Чизмена же было уродство иных пропорций: ноги как ноги, но выше все сплющено, так что зад чуть ли не под лопатками. Фигура его при ходьбе очень напоминала ножницы. К характерным персональным особенностям относились также мощные плечи, огромные узловатые руки и манера резко, быстро вертеть головой. Одежду отличала лоснистая жесткость грязного, задубевшего старья. Когда они уже входили в кабинет, звякнула дверь, вошел клиент с книжкой из уличной коробки «все по шесть пенсов». Потребовалось дать сдачу. К кассе Чизмен, однако, не пошел (кассы, видимо, вообще не имелось), но вытащил откуда-то из-под жилета засаленный замшевый кошелечек и стал копаться в нем, прикрыв ладонями.

– Люблю денежки при себе, – пояснил он, хитро глянув на Гордона снизу вверх.

Несомненно, бережливый мистер Чизмен не тратил зря ни слов, ни пенсов. В кабинете хозяин лавки допросил Гордона, добиваясь признания в увольнении за пьянку. Все ему, разумеется, уже было известно. Несколько дней назад, встретившись на аукционе с Маккечни и узнав эту историю, он сделал стойку, потому что как раз искал помощника, а за подмоченную репутацию пьянчужке можно скостить жалованье. Гордон видел, чем его собираются прижать, тем не менее абсолютным злодеем Чизмен ему не показался. Обманет, если сможет, поиздевается при случае и в то же время оценит тебя с неглупым высокомерным юмором. Чизмен ввел Гордона в курс дела, поговорил о торговле, похихикал, хвалясь своим ловкачеством. Смеющийся рот выгибался, словно собираясь проглотить длинный острый нос.

У него, рассказал Чизмен, появилась идея расширить бизнес, организовав двухпенсовую библиотеку. Ее, конечно, нельзя завести при магазине – ценителей антиквариата такая пошлость отпугнет. Так что он снял неподалеку помещение, и они сейчас сходят туда. Объект осмотра находился дальше по той же улице, между засиженной мухами мясной лавкой и шикарным похоронным бюро. Реклама в витрине бюро привлекла внимание Гордона: оказывается, можно прекрасно лечь в могилу всего за два фунта и десять шиллингов, можно даже обеспечить себе захоронение в рассрочку; рекламировалась также кремация – Достойно, Гигиенично и Недорого.

Помещение будущей библиотеки состояло из одной узкой комнаты-кишки с окном в торце, дешевым фанерным столом, стулом и шкафом картотеки. Свежеокрашенные полки еще были пусты, но Гордон сразу понял, что это будет не тот уровень, что у Маккечни. Там держали сравнительно солидный стиль, книг ниже Этель Делл не водилось, имелись даже сочинения Лоуренса и Хаксли. Здесь же явно предполагалась нацеленная на нижайший вкус библиотека из разряда щедро усеявшей Лондон так называемой «книжной плесени». В таких местечках не найдешь ни одной книги, упомянутой в обзоре или вообще известной культурному читателю. Сюда идет продукция специальных издательских фирм, для которых несчастные поденщики строчат в год по четыре романа, изготовляя тексты, как фабричные сосиски, только менее профессионально. Фактически это раздутые до толщины романа убогие рассказики, и поставляют их владельцам библиотек всего по полтора шиллинга экземпляр. Деловито, словно речь шла об угольных брикетах, Чизмен сказал, что товар еще не заказан. Зато главные тематические блоки уже определились, на стеллажах уже были таблички с указанием секций: «эротика», «криминал», «ковбои» и пр.

Мистер Чизмен изложил условия. Все просто. Десять часов ежедневно брать деньги, выдавать книжки и отгонять книжных воров. Недельное жалованье, добавил он, искоса щурясь на Гордона, полтора фунта.

Немедленным согласием Гордон разочаровал хозяина, который ждал протестов и затем наслаждения своим триумфом, когда он напомнит, что голодранцам выбирать не приходится. Но Гордон был доволен. Работа подходящая, спокойная, без всяких амбиций, стараний и надежд. А что на десять шиллингов поменьше – так зато на десять шагов ближе к канаве. То, что надо.

«Одолжив» у Равелстона еще два фунта, он снял поблизости спальную конуру. Мистер Чизмен заказал пять сотен изданий по основным темам, и за четыре дня до Рождества Гордон приступил к службе. Так совпало, что это был его тридцатый день рождения.

10

Вниз, вниз! В уютную подземную утробу, где нет ни поиска работы, ни ее потери, нет родственников и заботливых друзей, нет страха, упований, чести, гордости, обязательств – никаких настырных кредиторов.

Стремление это было далеко от жажды физически исчезнуть, умереть. Вело иное чувство. Усиливалась, крепла мятежная злость, с которой Гордон проснулся в камере. Та дикая пьяная ночка будто переломила жизнь. Неодолимо потянуло вниз. Восставший против денежного деспотизма, Гордон все-таки держался некого кодекса приличий. Теперь он рвался сбежать уже от всех правил и уставов. Как сказала Розмари, «опуститься»! Вот именно! Забыв достоинство и стыд, на дно, на дно! Как хорошо там, в катакомбах под миром денег, в душных сумрачных ночлежках, среди падших, в неразличимой толпе бродяг, нищих, воров и проституток. В этом подземном царстве теней уже не гнетут провалы, не светят шансы, не терзает самолюбие. На уровне ниже любых амбиций полное равенство. Приятно было представлять бескрайние кварталы Южного Лондона, в тусклых кирпичных дебрях которого можно навеки затеряться.

И работа отвечала (во всяком случае, близка была) новым желаниям. В нищем Ламбете, на хмурых зимних улицах, меж постоянно рыщущих, алчущих «чайку» землисто-бурых невнятных личностей виделось, ощущалось – тонешь! Порваны связи с благонравным, культурным обществом. Не явятся клиенты-умники и не заставят корчить из себя такого же, как они, умника. Никто не кольнет состраданием свысока: «Ах, как же это вы и тут? С вашим талантом, с вашим воспитанием?» Обычный, неприметный житель трущоб. Потребителям идиотских книжек, подросткам и затрапезным теткам, вряд ли заметна его образованность – «малый из библиотеки», вот и все.

Работа, разумеется, немыслимо тупая: десять часов подряд (по четвергам – шесть) забирай, выдавай книги, принимай по два пенса. А никого нет, так и делать нечего, разве что самому читать. Окно на тоскливую улицу. Главное событие дня – прибытие катафалка к подъезду похоронного бюро, что отзывалось слабым любопытством в связи со странным фиолетовым оттенком одной из черных лошадей, крашеной и постепенно линявшей. Часы безделья заполнялись чтением окружавшей макулатуры в кричащих обложках. Этот сорт книжек, что глотаются по штуке в час, был сейчас самым подходящим. Литература двухпенсовых библиотек поистине лучшее средство для «бегства от реальности»: великолепно, еще удачней кинофильмов баюкает сонный разум. Так что, когда просили нечто из разделов «эротика», «криминал», «ковбои» или «роман» (непременно с ударением на первом слоге), Гордон давал советы с глубоким знанием дела.

Чизмен, если до скончания веков не напоминать ему про повышение зарплаты, хозяином был вполне сносным. Естественно, он сразу заподозрил Гордона в отжуливании денег и через пару недель изобрел систему строжайшей ежедневной отчетности (хотя, вроде принцессы на горошине, все продолжал беспокоиться: мухлюя с регистрацией, работник мог, мог красть в день пенсов шесть, а то и десять!). И все же у Чизмена даже было какое-то свое, уродливое обаяние. Приходя вечерами за выручкой, он садился посчитать денежки, поболтать, похихикать, радуясь успеху последних плутней. Из этих бесед обрисовалась его история. Поднялся Чизмен на торговле ношеной одеждой – своем, так сказать, душевном деле; книжную лавку три года назад он унаследовал от дяди. Тогда это была жалкая пыльная лавчонка, никаких стеллажей, книги без всякой сортировки валялись кучами, привлекая порой кладоискателей, но главным образом собирая гроши продажей затрепанных триллеров. К этой неприбыльной свалке Чизмен вначале отнесся кисло и пренебрежительно, надеясь, поскорей ее продав, вернуться к оставленной на приказчика любимой ношеной одежде. Однако вскоре он сообразил, как сделать деньги на книжном старье, и в нем открылся талант бизнесмена-антиквара. За два года он сделался одним из самых известных, процветающих лондонских букинистов. Ценя книги не выше старых брюк, вовсе не собираясь их читать, не понимая страсти коллекционеров (которых он воспринимал примерно так же, как фригидная проститутка своих клиентов), он умудрялся неким внутренним чутьем угадывать, чего стоит тот или этот ветхий том. Мозг его изумительным образом сохранял данные всех аукционов, каталогов. Нюх вел его безошибочно. Особенно он пристрастился скупать библиотеки покойников, прежде всего – служителей церкви. В дом едва опочившего духовного лица летел стервятником, поскольку, объяснял он Гордону, уйдя в мир иной, священники частенько оставляют шикарные собрания книг и глупых вдов. Жил Чизмен над книжной лавкой; семьи, друзей и каких-либо некоммерческих увлечений не имелось. Чем заполнялись его вечера, неведомо. Гордону представлялось нечто такое: двери и ставни на двойных запорах, а сам Чизмен, расположившись перед грудой монет и ассигнаций, тщательно пакует сокровища в табачные жестянки.