Неизвестно - Начальник Страница 4

— Я ушел к замдиректора! — прокричал он в конторе и лихо выбежал вон из цеха.

Заместитель директора Порываев был совсем не­давно начальником производства.

— Ваши цехи надо развивать, — говорил он час­то, в том числе и начальнику. — Если был бы я зам­директора...

И вот теперь он стал замдиректора.

«Он поможет, — думал начальник о Порываеве.

— Да он сам понимает не хуже меня!»

Порываев встретился начальнику в коридоре. Без лишних волос на крутой голове, он просторно шел внутри костюма и выглядел человеком, с самого дет­ства готовившимся вырасти в значительного, крупно­го мужчину. Было видно, что он достаточно умен, а главное, не отвлечен умом от жизни на какие-то спе­циальные, недоступные, не такие, как у прочих, забо­ты, дела.

— Здравствуй, — сказал он начальнику просто и поздоровался с ним на ходу за ладонь.

«Нет, он поможет!» — совсем уверился началь­ник и тут же в коридоре стал рассказывать про свои неудачи. Рассказать надо было и коротко, но и полно, надо было успеть, чтобы он не заскучал от подроб­ностей, отнеся сразу дело к разряду известных — не каждое дело могло его захватить, для иных дел не надо обращаться к нему.

— Понял, понял, — сказал Порываев, послушав.— Этого нужно добиться в Москве, в Комитете.

Он взялся за нос и немного его покрутил, будто поправил у себя на лице.

— Я с тобой согласен, но помочь не могу. Я в Москву не поеду, не могу, ты мне веришь? А больше некому сейчас; поезжай, хочешь, сам? — добавил он

не без хитрости, понимая, что это не дело начальника цеха — бросить дела и добиваться в Москве. На лице замдиректора появилось и сразу исчезло сладкое вы­ражение от стыда за себя, не желающее однако выка­зываться.

В коридоре кто-то уже приближался к нему, вы­нимая из папочки на ходу переписку.

— Говорят, у тебя изобретателей зажимают? — сказал замдиректора вскользь, не желая услышать в ответ оправдание, просто чтобы слово немножечко повисело, не давая начальнику уж такой перед ним безупречности, — и ушел.

Тут начальник вдруг понял, что должен, что мо­жет сейчас погорячиться, кинуть ему необычное, гор­дое слово, будто бы не по работе, и это подействует на него так, как надо, какой это слово имеет по сло­варю полный смысл.

Он, было, бросился к спине замдиректора, но замдиректора было уже не догнать.

Он подумал, подумал и позволил себе обидеться.

«Что такое замдиректора? — размышлял началь­ник в обиде. — Он может заменить собой любого директора. Будет хороший директор (а сейчас у нас хороший), он заменит хорошего, будет плохой — и тогда ему придется заменять собой плохого, что же делать, и продолжать его линию в разных вопросах. При этом он делает вид, что хотел бы всегда заме­нять только самых отборных, самых лучших, добрей­ших директоров, — но теперь мне сдается, будто ему все ж приятнее заменять собой плохого; и значитель­но легче».

— Но ведь свой человек, понимающий нужды! — удивился он снова. — Никак не пойму.

Вечером он горестно напился дома, чего никогда обычно не делал, и даже не один, а в присутствии всех домашних, и не водкой, а нехорошим дагестан­ским вином. Выпивши, совсем не пошумел, как другие люди, тихо лег на постель и тяжело задремал.

А назавтра, закончив какие можно дела, он со­брался и уехал в Москву, в Комитет.

7. ПО РОДНОЙ СТРАНЕ

Он часто ездил по родной стране, а не дальше.

Отправляясь в столицу — в большой, быстрый город, где недолго любому и утеряться, начальник надел толстый шарф до ушей, втайне надеясь доба­вить себе ощущения личности; и добавил.

Скорый поезд тронулся, набирая движение, остав­ляя провожающих вне пределов окна. Газета, лежав­шая смирно около урны, вдруг заволновалась, поды­мая углы, будто сразу же не в силах подняться сама, а потом понеслась, закружилась над самой платфор­мой, подхваченная железнодорожным ветром.

Стали появляться и заполнили всю картину ваго­ны от разных составов, случайные с виду постройки, грузы, положенные не основательно, а пока, магазин возле переезда, который всегда называют железно­дорожным, во всех городах и у разных вокзалов. До­ма, даже новые, казались построенными неправильно, потому что из них (представлялось) были видны и слышны целый день поезда.

Поезд гудел и гудел на ходу, давая всем знать, что не собирается останавливаться у маленьких, еще внутри города, остановок. Миновали товарную стан­цию — перевалку. Это слово всегда вызывало у на­чальника горечь, потому что значило, что на этом месте что-то куда-то переваливают в беспорядке. Он закрыл глаза, чтобы не глядеть пока вокруг, потому что не знал, не решил еще для себя, что нужно сде­лать для упорядочения этой картины.

Может быть, он и вздремнул, потому что когда поглядел за окно, поезд ехал уже мимо белых полей. Кругом находились большие просторы, лишенные видимого порядка. Вся равнина вертелась вокруг озер­ка, озерка незамерзшего, несмотря на погоду. Видно, лед все не мог получить такой силы, чтобы закрыть вдруг поверхность всех вод, на полях и в лесу.

Далеко по линии горизонта выступали из мелкого леса железные мачты, неслй мимо поезда свои высо­кие вольты, опасаясь приблизиться к самой дороге, опасаясь близости к своему тихому, гудящему напря­жению.

Поезд быстро отталкивал землю назад, и она лег­ко кружилась со своими домами, огородами, улицами и неровной почвой, с сутулыми копнами, посаженны­ми серединой на кол, с частыми прутьями — это кус­тарник, и вдруг над кустарником подымается дере­во — голое, без листьев, но в засохших цветах.

«Берегите наши леса — они ваши», — пытается власть убедить население с блеклых плакатов; но оно неубедимо.

Рядом с поездом долго тянулась вторая ветка, мелькавшая шпалами в неодинаковом ритме. По ее блестящим на спинах, обкатанным рельсам ехала в окошке вагонная тень. Потом ветка стала неудержимо сближаться с составом и вдруг отчаянно бросилась ему под колеса и пропала.

Дальше пошла уже одна колея.

От деревни к деревне шел старик, переставляя па­лочку из-за себя вперед по тропке, а потом обгоняя ее на ходу. Старик был на середине своего пути, и из поезда проглядывался этот путь из конца в конец, как будто он был прочерчен — и поезд быстро проехал мимо.

«Почему он идет? почему не поехал? Что там ходит: грузовик? или лошадь? И куда он идет?» — успел подумать, проезжая, начальник.

Поезд мчал все быстрее, и люди, идущие себе по делам, на этой скорости выглядели без суеты, будто остановленные, как картины природы.

На той же скорости проезжали и станции, прохо­дя в том же темпе сквозь их беспорядок. Небогатое окружение железной дороги, неправильно застроен­ное, раскопанное и заваленное разными материалами, которые вдруг да понадобятся, если авария, с канава­ми, лесообсадками разного роста, — было все как обычно. Стучали мосты. От будок смотрителей звук отражался, как мячик.

Внезапно открылась лесная дорога, по которой стрелочник в новой форме нес на спине, пригибаясь к дороге, охапку сена. За ним виднелся у дороги стожок, выеденный донизу вокруг своего шеста.

«Зачем так много, так часто накошено сено и сложено всюду в стожки за оградой? Или всюду так много скотины? — размышлял начальник. — Тогда скотина должна бы жить стадом, а для стада такие стожки ни к чему — больно малы».

К каждой новой копне ходит своей человек. Дер­гают из серой копны, изнутри, почему-то очень зеле­ное сено и несут на себе через горку в дома. В каждом доме их ждет, очевидно, корова.

«Для чего же каждому надо носить? Пусть бы одни носили, а другие делали для них совсем другое, например...» — Что например, так начальник и не придумал.

Двое в длинных тулупах ставили на крыше дере­вянного дома высокую антенну на огромном шесте, надеясь достигнуть Москвы в телевизоре.

— Телевизор... — приятно сказал себе начальник и улыбнулся, как знакомому по работе.

Гипсовый солдат, уменьшенный в размерах, но с полной выкладкой амуниции, в плащпалатке и каске, день и ночь стоит над своей могилой — один, посреди­не широкого белого поля, наклонно спускающегося к болотине.

И вдруг все завалено желтыми дровами, в кучах, в клетках, рассыпанными по бокам от внезапно отде­лившейся вправо дорожной ветки. Между дров, поды­маясь на взгорки, качаясь и заваливаясь набок, как лошадь, разъезжал почему-то мотоциклист в черной шубе.

«Нет, — подумал начальник, озираясь кругом будто с той высоты, что давала ему скорость поезда.

— Все же мало у них красоты и порядка. Ездят по дровам на мотоцикле — зачем ездят? Кругом земля неровная, в неровностях вода. Почему не устроить им ровную землю? Было бы проще пройти и проехать. Вот плотник (плотник, поднявши топор, загляделся боком на поезд) — он строит, наверно, в колхоз но­вый дом. Почему бы ему не построить такой дом, как в городе — ну, конечно, поменьше? Он ведь лучше, удобней, — а построит избу. Нет, всё же сами они виноваты во многом. Нужен всё же обмен лучшим опытом. Вот у нас...» — подумал начальник, и снова стала расти в нем картина цеха, картина правильного совместного труда для общей цели, с половины вось­мого до четверть четвертого, цех незаметно улучшал­ся у него в воспоминании, разрастался, поднимался, приближался к увиденному во вчерашнем сне и вскоре вытеснил небогатую красоту за окном, которая раз­вивалась все дальше, но по-прежнему для него непо­нятно, неверно, со своим среднерусским хорошим ле­сом, прелестью полей, дачных речек, прудов, узких троп, по которым, казалось, легко пробираться, с те­леграфным столбом, только вынутым у дерева из коры, с деревянными спокойными домами без удобств,