Александр Казанцев - Любимая Страница 4

Потрясенный Анаксагор замолвил слово о Сократе своему ученику, другу и покровителю Периклу, который к тому времени уже набирал силу, чтобы стать во главе Афин, собирал вокруг себя лучшие умы полиса, самых искусных творцов, самых изощренных ораторов. Перикл велел Анаксагору привести к нему этого совсем еще молодого ваятеля, не принявшего еще даже присягу эфеба, но превосходящего живостью ума, по словам философа-безбожника, всех пришлых софистов, вместе взятых. Для испытания смышленого и строптивого юнца стратег пригласил к себе узкий круг друзей-единомышленников.

Анаксагор посоветовал Сократу, чтобы тот, отправляясь в гости к Периклу, обул сандалии, но упрямец разразился нервным навзрыдным смешком и вымолвил чуть погодя:

- Пусть стратег примет меня таким, каков я есть, а в сандалиях я буду, словно на котурнах, начну еще, чего доброго, велеречивые монологи произносить!.. Нет, пусть Перикл забудет о моих босых ногах они служат Сократу всего лишь для передвижения!..

Хорохорился, бодрился юнец, а в дом стратега вошел с громко бухающим сердцем. Лишь немного успокоило его, что дом этого уже прославившегося во многих битвах военачальника, проявившего и в мирное время силу, разум и решительность, вовсе не блистал роскошью - строг был и прост, как его хозяин.

У Перикла ждали Сократа еще два знаменитых афинских мужа, при жизни признанных великими скульптор Фидий и драматург Софокл. Босые ноги Сократа их только позабавили: дерзкий юнец думает этой глупой уловкой привлечь к себе наш больший интерес! Так посмотрим, на что ты еще способен, может, и мысли твои босы!..

Оглядев Сократа, они сразу будто забыли на время о нем, продолжили свою беседу о будущем облике Афин, начатую еще до его прихода.

Перикл говорил, что, окончательно придя к власти, он непременно употребит часть средств Афинского Морского Союза для перестройки города, возведения новых укреплений, храмов, величественных зданий, чтобы не выглядела столица дурнушкой по сравнению с разбогатевшим на торговле Милетом, чтобы величие ее предстало во всей красоте, воплощенное в камне.

Хитроглазый, скалоподобный Софокл громкогласно, но картаво читал свои строки:

В мире много сил великих,

Но сильнее человека

Нет на свете ничего!

А прозой прибавлял, что будущий город обликом своим должен являть величие афинской истории, что неисчерпаемые силы афинян следует направить на создание полиса, достойного торжества демократии.

Анаксагор, огорченный видимой утратой интереса великих мужей к приведенному им самородку, попросил Фидия показать черновые чертежи новых Пропилеев Акрополя, наброски видов Парфенона, Одеона... Несравненный ваятель и зодчий развернул свои пергаменты, над которыми уже много раз склонялись немногие мудрые головы.

Сократ разглядывал пергаменты молча, набычившись, старался унять все громче бухающее сердце. У него перехватывало дыхание, слезы увлажнили вылупленные глаза, весь он обратился в слух и зрение.

Краем глаза наблюдая за ним, невеличка Фидий стал пояснять, что, по его замыслу, новые Пропилеи Акрополя будут украшены мраморным фризом с изображением трех Эриний: Аллекто, Тисифоны и Мегеры, - пусть эти богини мщения символизируют защиту нравственных устоев и готовность истинной демократии покарать всякую несправедливость.

- А мог бы ты, Фидий, доверить исполнение этого фриза моему молодому другу? - Анаксагор кивнул на сопящего, вспотевшего Сократа. - Разумеется, когда он пройдет службу эфеба...

Фидий маленькими соколиными глазками уставился на Сократа, спросил, почти не пряча усмешки:

- А резец-то наш молодой друг держать способен?

- С восьми лет держу! - зычно брякнул юноша, торопясь ответить, пока дыхание вновь не перехватило, потому прозвучало это чуть ли не хвастливо, что не понравилось своенравному Фидию.

- Фаллос свой мы начинаем придерживать с еще более ранних лет, - изрек он с вызовом, - однако достойное ему применение находим куда позже, да и не всякому найти дано!..

Через мгновение Перикл и все его друзья-сподвижники неприятно поражены были захлебывающимся, навзрыдным смехом Сократа.

Чтобы замять неловкость, Анаксагор сообщил:

- Сократ уже выполнил самостоятельно несколько заказов.

- Вон как?! - почти надменно произнес Фидий. - А над чем же сейчас трудится этот разносторонне одаренный юноша?

Смехом преодолев робость и смущение, Сократ ответил сам, хотя великий скульптор обращался не к нему, а к великому Философу:

- Я теперь завершаю небольшую статую Силена для богатого дома Критонов. Они решили поставить этого демона плодородия в своем саду...

Сократ бы с немалой охотой подробней рассказал о новом интересном заказе, но Фидий прервал его:

- Уродливый пьяный Силен в буйном непристойном танце?.. Достоин ли он творческого вдохновения?!

- Силен Силену рознь! - дерзко возразил едва опушившийся рыжеватой бородкой юноша. - Мой хоть и пьян, а мудр, повидал, пережил, передумал много, но не возгордился мудростью своей - принес ее, как чашу вина, людям!..

- А этот юный язычок поострей любого ножа! - не удержался от восклицания дородный, курчавобородый Софокл.

Но Фидий не унимался в предубеждении своем, спросил, почти не пряча ехидства:

- И с кого же ты своего Силена ваять решил:

- А у нас в Афинах похожих немало! - не моргнув, ответил лупоглазый юнец. - Я далеко ходить не стал: с отца своего, Софрониск имя ему, и ваяю!.. Но кажется мне, славные мужики афинские, что Силен мой чем-то похож и на меня - и на того, каким я стану... Клянусь псом, это так!

Все, кроме упрямого и задиристого Фидия, рассмеялись от души. Анаксагор успокоился: нет, не зря привел он Сократа в дом Перикла. А славный стратег, всегда серьезный, суховатый даже в общении, смеясь, мотал своей вытянутой вверх головой, за которую получил прозвище Луковицеголовый, потом, уняв наконец смех, спросил юного гостя:

- Так взялся бы ты за эриний для фриза над Пропилеями? Это, скажу тебе, моя затея, не Фидия, мне и решать, кому доверить исполнение.

Скорат поглядел на него исподлобья и вдруг замотал своей необыкновенно крупной головой:

- Нет! Не близка мне такая затея...

Все с изумлением уставились на этого наглеца, а он, выдержав паузу, объяснил:

- Эринии злы и непримиримы. Не ими бы надо увенчивать вход к величайшей красе и гордости Афин.

Фидий сердито хмыкнул, готовый, однако, списать выходку Сократа на безрассудства молодости. А в усталых глазах Перикла еще ярче разгорелся неподдельный интерес:

- И кого бы ты хотел видеть на этом фризе?

- Уж не Силена ли своего? - хитро ухмыльнулся Софокл.

- Нет! - тряхнул рыжими космами Сократ. - Я был бы рад видеть на этом Фризе трех танцующих Харит!

И продолжил в наступившей тишине:

- Пусть эти дочери Зевса и Евриномы, вечные спутницы Афродиты, олицетворяют будущее Афин: блеск города - Аглая, радость жителей его Ефросина, его процветание - Талия!.. Пусть они утверждают добро на нашей земле!

Некрасивое, грубоватое лицо Сократа, озарившееся вдохновением, стало прекрасным. Всегда сдержанный Перикл вдруг ринулся к юному гостю своему, крепко обнял его, а потом повернулся к смешавшемуся Фидию:

- Ну что, друг мой, доверим ему Харит?

- Если он согласится... - хмуро пробормотал великий ваятель, тиская свои крупные, при мелковатом сложении тела, закаленные единоборством с камнем руки, а потом, как ни в чем не бывало, улыбнулся и обратился к Сократу. Когда наброски принесешь?

- Да мне ведь на военную службу... вот-вот восемнадцать исполнится... - забормотал теперь Сократ, никак не ожидавший такого поворота событий.

- В эфебах походишь, а потом под мое начало пойдешь... - как о решенном деле сказал Фидий. - Погляжу, так ли искусен резец твой, как остер язык!

И впервые за время беседы ваятель рассмеялся от души.

Чуть в стороне обнимались от избытка чувство Анаксагор и Софокл. А Перикл велел рабу-нубийцу принести амфору лучшего хиосского вина.

В тот вечер причислен был Сократ к кругу друзей великого стратега.

Возвращаясь в Алопеку навеселе, крутолобый юнец так размахивал смолистой лучиной из пинии, освещавшей ему дорогу, что она скоро погасла. Он брел в насыщенной цикадами темноте, и на душе его была светлынь: чувствовал себя приблизившимся к своим грядущим великим деяниям. (А что будут они - он и не сомневался никогда!) Но выскочившая со злобным лаем из-за угла охрипшая собака разодрала зубами его бурый гиматий...

"Вот так же вцепляются в меня самые низменные страсти!.. - думал Сократ, присев на еще не остывшую ступеньку лавки какого-то торговца или менялы. - Собаку я отогнал подвернувшейся палкой, а чем отогнать нечистые помыслы, отвращающие душу от великого?"

Размышляя так, имел он тогда в виду голос его крепкой молодой плоти, требующей дать утоление ее жажде. Многие сверстники его к тому времени уже познали радость плотских утех, верный друг Критон взахлеб рассказывал ему о своих первых любовных похождениях. Сократ жадно слушал, хотя утоление плотских желаний по-прежнему считал чем-то грубым, низменным, в чем сказался, наверно, печальный опыт общения с любителем отроков Архелаем.