Царь Горы, или Тайна Кира Великого - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 4

Потомки спросят, кто же такие Посланники и чему их учат. Связанный еще одной клятвой -- клятвой молчания -- я могу сказать немногое. Если один правитель хочет узнать замыслы своего соседа, а в чужом дворце у него нет верных людей, то скорее всего этот дальновидный правитель пошлет своего гонца в Милет, к стратегу Болотных Котов. Если один правитель хочет о чем-то договориться с другим втайне от всех иных царей и тиранов, а заодно -- и от всех своих приближенных, то скорее всего он поступит так же, как первый, и пришлет в Милет задаток. Обоим известно, что Болотным Котам из Милета можно доверять. Об остальном потомки пусть догадываются сами.

Я дал клятву Посланника, когда мне исполнилось девятнадцать лет, в довольно неудачное время. В мире стояло удивительное затишье. Во многом оно оказалось результатом неустанного труда моих предшественников. Школа Скамандра очень обогатилась. Однако Посланнику платят за возложенное на его дело, а не за заслуги предтечей. Пропивать обычное недельное пособие -- довольно унизительный труд.

На востоке, откуда поступали основные “прошения” и, следовательно, большая часть золота, царила идиллия Золотого Века. В соседней Лидии уже тридцать семь лет кряду правил самый богатый, самый просвещенный и самый суеверный царь на всем белом свете. Его звали Крез. Он преклонялся перед эллинской мудростью и, что ни месяц, посылал гонцов ко всем оракулам Эллады с вопросами, с какой ноги ему вставать и какой рукой брать кусок с блюда. Для таких дел и советов Болотные Коты не годились.

В соседнем дворце, а именно в Эктабане, сидел и мирно правил великой и могучей Мидией еще один любитель тихой и сытной жизни -- Астиаг. Отец Астиага, Киаксар, сокрушил ассирийское царство и справился со скифами, заполонившими его страну. У его ленивого сына не хватало ни желания, ни сил, ни врагов, чтобы расточить мир, богатство и процветание, доставшиеся ему в наследство.

Когда Мидией правил Киаксар, а Лидией -- отец Креза, Алиатт, между этими царствами шла большая война, однако во время главного сражения на реке Галис, день внезапно померк и наступила ночь. Случилось затмение, загодя предсказанное многомудрым Фалесом, моим земляком. Цари так испугались этого знамения, что заключили мир на долгие времена, установив границу по той реке. Алиатт поддался настояниям посредников -- эллинов и вавилонян -- и выдал свою дочь Ариенис замуж за Астиага.

Кое-какие ветры поначалу ожидались из Вавилона. Там после смерти буреподобного Навуходоносора на трон взошел его сын, но вскоре был убит заговорщиками. Потом какие-то безродные самозванцы сменяли друг друга чуть не каждый год, будто шишки на кипарисе. В ту пору в Вавилон из Милета уехало полдюжины Посланников, и все во главе со Скамандром, выручили из той вавилонской суеты немалую прибыль. Однако за два года до того дня, как завершилось мое учение, коллегия вавилонских жрецов сумела крепко усадить на трон некого Набонида. Тут ушлые вавилонские жрецы обошлись без услуг Скамандра и за богатые подношения выпросили у Астиага сестру -- в жены своему новоиспеченому царю. Таким образом в Вавилоне мне работы тоже не хватило, а весь Восток прибрала к рукам одна семейка, которая уже терялась в догадках, что ей еще под небесами нужно.

В Египте правил фараон Амасис Второй. Он был и сам неглуп, и власть его держалась на войске ионийских эллинов-наемников, и жена его была чистокровной эллинкой, которую в свое время предложил ему сам Скамандр.

Оставалась Эллада. В Элладе всегда хватало дел, но и тут мне не повезло. В ту пору эллинам хватало своих благоразумных правителей, своих советчиков и своих проныр. В Афинах мудрец Солон* придумал для своих сограждан такие замечательные законы, что у тех от счастья уже три десятка лет кружились головы. Наконец появился хитрый и предприимчивый Писистрат, который привлек на свою сторону простолюдинов и, захватив славные Афины, сделался тираном. Он оказался дельным и незлопамятным человеком, способным не только расточать, но и создавать, так что избавиться от него оказалось не так-то просто. Эллинских грубиянов, спартанцев, в ту пору тоже поглотили домашние неурядицы, и, значит, обоим великим городам было не до их старой вражды.

Можно было еще вытянуть шею и заглянуть в Рим, поглазеть на всяких там латин и умбров, над которыми властвовали этрусские цари. Но эти этрусски, как говорят, имеют какие-то книги, написанные их пророчицами, и в этих книгах скрыто все, что произойдет с этими варварами на протяжении последующих пяти веков. Причем подробно описан каждый год. Поэтому этрусски считают себя самым мудрым и осведомленным насчет своей Судьбы народом. Что же касается тех варваров, к о т о р ы м и правят, то эти латины, как известно, по своей натуре настолько хладнокровны, невозмутимы и прямодушны, что не понимают никаких намеков и иносказаний. Нажиться на них -- чересчур тяжкий труд.

Таков был мир в пору моей юности. Все напоминало то Великое Перемирие между Египтом, Хеттским Царством и Старой Элладой, о котором повествуют предания. Того перемирия будто бы добился сам Геракл, и продлилось оно более двух столетий.

Однако первые драхмы я заработал, отправившись Посланником именно в Афины. Писистрату требовалась поддержка Ионии, и, стараниями Скамандра, он такую поддержку получил. Меня афинский тиран принял очень хорошо. Двое суток вподряд мы, наслаждались обществом прекрасных гетер, играли в кости и выпили на пару, не менее двух амфор хиосского вина. Потом Писистрат привел меня в учрежденный им городской театр на представление с великолепными хорами, музыкой и шествиями в честь Диониса.

Путешествие в Аттику произвело на меня такое сильное впечатление, что, вернувшись домой, я неделю кряду ходил очарованный, будто бы -- в хвосте того самого дионисийского шествия. Больше всего Скамандру не понравилось, что я там сильно увлекся игрой в кости. Он предупредил, что, если я не оставлю игры, он вовсе отстранит меня от всех великих дел школы и обречет на жалкое прозябание. Это он сказал мне как раз накануне того дня, когда над крепостной башней Милета, а вернее над моим правым плечом, появился златокрылый орел.

Итак, я подошел к началу моей истории и -- кдействительному началу моей судьбы.

В тот вечер я стоял на пристани и смотрел, как золотая колесница Феба исчезает за краем эгейских вод, в стороне Афин. Я вспоминал их шумные улицы, театр Писистрата, и на душе у меня было грустно. И вот мне