Сальтеадор - Дюма-отец Александр Страница 40

— Дон Иниго, слышите? Невзирая на увещания, они продолжали драться.

Король обратился к старику:

— Как же вы поступили, дон Руис?

— Ваше величество, сначала я уговаривал, потом стал угрожать, потом поднял палку.

— Ну а дальше?

— Тот, кто уже раз отказался от дуэли, отказался снова.

— Ну, а другой?

— Другой, ваше величество.., дал мне пощечину.

— Как, молодой повеса дал пощечину старику, rico hombre дону Руису?

И глаза дона Карлоса вопрошали толпу, словно он выжидал, что кто-нибудь из зрителей изобличит дона Руиса во лжи.

Но все молчали, и в тишине только слышалось, как вздыхает донья Флора и плачет донья Мерседес.

— Продолжайте, — приказал король дону Руису.

— Ваше величество! Какое наказание полагается молодому человеку, давшему пощечину старику?

— Если он простолюдин — наказание кнутом на людной площади и лишение свободы на галерах в обществе разбойников — алжирских турок и грабителей из Туниса, если же он дворянин — пожизненное заключение в тюрьме и публичное лишение всех званий и почестей.

— А что, если тот, кто дал пощечину, — сын, а тот, кто получил ее, — отец? — суровым тоном спросил дон Руис.

— Что ты говоришь, старик? Я плохо знаю испанский язык и, видно, не так понял тебя?

Дон Руис медленно повторил вопрос, каждое его слово вызывало тоскливый отзвук в сердцах двух женщин:

— А что, если тот, кто дал пощечину, — сын, а тот, кто ее получил, — отец?

По толпе пробежал ропот.

Король, отступив на шаг, недоверчиво взглянул на старика.

— Невероятно! — проговорил он.

— Ваше величество! — произнес дон Руис, вставая на колени. — Я вас просил помиловать моего сына — убийцу и грабителя! Теперь я требую справедливого наказания сыну, поднявшему руку на отца.

— О дон Руис, дон Руис! — воскликнул дон Карлос, сбрасывая с себя на миг личину беспристрастности и холодного спокойствия, свойственную ему обычно. — Да знаете ли вы, чего вы требуете, — смерти сыну!

— Не знаю, какому наказанию в Испании подвергается подобное преступление, ибо в древности подобных преступлений не бывало, и у нас нет законов для подражания; но вот что я говорю моему королю: поправ священные обычаи, которые стоят на первом месте после законов церкви, мой сын Фернандо осмелился ударить меня по лицу, я же не могу ответить на оскорбление, нанесенное мне, поэтому приношу вам жалобу на преступника. Если же вы откажете мне — государь, внемлите словам несчастного отца, — я буду взывать к всевышнему, жалуясь на дона Карлоса. — И, поднимаясь с колен, он добавил:

— Государь, вы слышите мои слова? Отныне это дело касается вас, а не меня…

И он пошел прочь; толпа молча расступилась перед ним, каждый пропускал его, сняв шляпу и склоняясь перед оскорбленным отцом.

Донья Мерседес, увидя, что дон Руис проходит мимо, даже не взглянув на нее и не вымолвив ни слова, потеряла сознание и упала на руки доньи Флоры.

Король бросил на невеселую эту сцену косой взгляд, свойственный ему, и сказал, обернувшись к дону Иниго, который был так бледен и встревожен, будто обвиняли его самого:

— Дон Иниго…

— Да, ваше величество, — отозвался он.

— А кто эта женщина — не мать ли? — И он через плечо указал на донью Мерседес.

— Да, государь, мать, — запинаясь, произнес дон Иниго.

— Хорошо. — И, помолчав, король продолжал:

— Вы — мой верховный судья, и все это в вашем ведении. Располагайте всеми средствами, которыми вы владеете, и не смейте являться ко мне до тех пор, пока виновный не будет взят под стражу.

— Ваше величество, — отвечал дон Иниго, — уверяю вас, я сделаю все возможное.

— Действуйте без промедления, ибо это дело занимает меня гораздо больше, чем вы полагаете.

— Отчего же, государь? — спросил дон Иниго, и голос его дрогнул.

— Да оттого, что, поразмыслив надо всем, что сейчас стряслось, я так и не припомнил подобного случая в истории — никогда еще к королю не обращались с подобной жалобой.

И он удалился, важный, погруженный в раздумье, и все повторяя про себя:

— Господи, да что же это такое? Сын дал пощечину отцу!

Король взывал к всевышнему, прося раскрыть тайну, объяснить которую никто не мог. А дон Иниго все стоял, словно застыв на месте.

XXVII. РЕКА И ПОТОК

Есть люди, жизнь которых предопределена: у иных она течет плавно и величаво, подобно таким многоводным рекам, как Миссисипи и Амазонка, что пересекают равнины от истока своего до самого моря и несут на себе суда величиной с целый город, вместилища такого множества пассажиров, что их хватило бы для устройства целого поселения Другие, что берут начало на вершинах гор, каскадами низвергаются с высоты, мчатся водопадами, скачут потоками и, пробежав всего лишь десять — пятнадцать лье, впадают в речку, в реку или озеро, но еще некоторое время они будут волновать и вспенивать воды, с которыми смешали свои струи, — только одно это им и остается.

Путешественнику потребуются недели, месяцы, годы, чтобы подробно изучить некоторые из них, описать берега и окрестности, зато страннику нужно всего несколько дней, чтобы познакомиться с бурным течением иных; ручей, ставший каскадом, каскад, ставший водопадом, водопад, ставший потоком, рождается и умирает на пространстве в десять лье за одну неделю.

Однако за эту неделю странник, идущий по берегу вдоль потока, пожалуй, получит больше ярких впечатлений, нежели путешественник, который целый год знакомился с берегами большой реки.

Историю, о которой мы рассказываем читателю, можно сравнить с каскадами, водопадами, потоками; с первой же страницы события стремительно несутся вперед, бурлят, с ревом докатываются они до последней.

Когда же тот, кого ведет длань божия, вопреки законам движения, достигает цели, ему кажется, что он совершил свой путь не пешком, не верхом на лошади, не в экипаже, а в какой-то волшебной машине, что проносится по равнинам, селениям, городам, подобно паровозу, исторгающему грохот и пламя, или же на воздушном шаре, летящем с такой быстротой, что долины, селения, города, превращаясь в точки, исчезают из глаз, теряясь в пространстве, так что и у сильных кружится голова, и всем тяжело дышать.

Мы уже оставили позади, так сказать, две трети страшного путешествия, и каждый из его участников, — исключение сделаем лишь для бесстрастного лоцмана, что зовется доном Карлосом, которому — под именем Карла V — предназначено вникать в бедствия, потрясающие общество, как ныне он вникает в несчастья, потрясшие семьи, — так вот, каждый покинул или собирался покинуть площадь, где разыгрались события, о которых мы только что рассказывали, и у каждого тяжело было на душе и голова шла кругом.

Мы уже видели, что дон Фернандо бежал первым, вторым ушел дон Руис, проклиная сына, жалуясь на короля, взывая к богу, и, наконец, король, как всегда, спокойный, но, как никогда, мрачный, ибо его тревожила мысль о том, что в дни его владычества сын совершил неслыханное преступление — дал пощечину отцу, — удалился медленной и размеренной походкой во дворец — в Альгамбру, куда он и держал путь после посещения острога, где побывал вместе с верховным судьей, доном Иниго.

И только те действующие лица, которых глубоко взволновала недавняя сцена, стояли, словно окаменев, среди толпы, и люди смотрели на них и сочувственно, и удивленно, — то были донья Мерседес, которая, теряя сознание, опиралась на плечо доньи Флоры, и дон Иниго, будто громом пораженный словами короля: «Не смейте являться ко мне до тех пор, пока виновный не будет взят под стражу».

И вот теперь ему придется взять под стражу человека, к которому он питает такое теплое чувство; человека, о помиловании которого он так настойчиво хлопотал, не добившись успеха, когда его обвиняли в преступлениях, свершенных против людей, ныне же ему грозит еще более тяжкая кара за святотатство — преступление, свершенное против господа бога, и теперь он сам, пожалуй, готов стать мятежником, сообщником неслыханного преступления, поправшего нравственные устои человеческого общества, готов был никогда больше не являться к королю.