Неизвестно - Саласюк От июня до июня Страница 41

- Павлик! - увидев его, сказала Дина. - Что же это такое, почему так, почему?..

Он молчал угрюмо, и ни слезинки на его суровом лице не было. Дина встала у

могилы на колени и тихо, бессловесно заскулила, запричитала, как простая дере­венская баба: «Ох ты мой сыночек ненаглядный, ягодка моя сладкая, деточка моя единственная!.. Зачем же ты меня оставил здесь одну-одинешеньку, зачем же ты без мамки так далеко ушел, а? Обиделся на меня, что я тебя оставила с чужими людьми, вот и ушел от нас, плохих? Ох, горе мое горькое, в чем же я здесь винова­та, сыночек мой родненький? Я и сама одна на свете, одна одинешенька, и только ты был моей надеждой и солнышком ясным, а теперь и тебя нет на белом свете... Умереть бы мне да лежать здесь с тобой, сынуля моя ненаглядная, прости ты меня несчастную, а кроме тебя меня прощать некому, а сама я себя не прощу никогда». И рухнула, обхватив маленький могильный холмик, затряслась вся в рыданиях. А над ней стоял, обхватив лицо руками, рыдающий Пранягин.

- Дина, Дина, не надо, не надо. - проговорил он, немного уняв слезы. - Нет здесь виноватых, болезнь виновата. Прости меня, Дина. Если можешь - прости. Я не могу ничего изменить. Не могу. Мне бы тоже лучше умереть - душа вся раз­рывается.

Помолчал, может быть, ждал, что она скажет. А потом нагнулся, поцеловал ее в затылок и, повернувшись, пошел не оглядываясь.

Вернулась в семейный отряд Дина через сутки. Заплаканная, похудевшая еще больше.

Тяжело переживая потерю ребенка, разрыв отношений с любимым человеком, Дина все больше заботы и внимания старалась уделить беременной Софе. А со временем и вовсе превратилась для нее в единственную опору в наполненной смертельными опасностями партизанской жизни. Но этому предшествовали тра­гические события.

В ночь на восемнадцатое ноября отделение Леньки Оппенгеймера вышло на хозяйственную операцию в деревни Дубники и Совковщизна. Согласно приказу Зорина, требовалось собрать у населения 20 пудов жита, 10 пудов муки, 10 пудов овса, 2 литра керосина и одно ватное одеяло. Такие хозяйственные операции кре­стьяне называли, естественно, грабежом.

Особенность дела состояла в том, что деревни с белорусским населением ста­рались помогать красным партизанам. А крестьяне-поляки активно помогали польским отрядам Армии Краевой, именуемой в народе «белой партизанкой». Между отрядами существовала договоренность о разграничении деревень для проведения хозяйственных операций. Несмотря на враждебное отношение между «красными» и «белыми» партизанами, договоренность старались соблюдать.

Партизаны ехали на подводах, обхватив винтовки и сонно клюя носами. Подъ­ехали к Дубникам.

- Стой, холера ясна! Кто такие? - У въезда в деревню, рядом со вкопанным у дороги высоким католическим крестом остановил их пост аковцев.

- Из отряда Зорина, - сказал Ленька. - На хозоперацию.

Легионеры подошли. В конфедератках с белыми, в коронах, орлами, винтовки за спиной.

- А, то естэм жидовский отряд, - сказал старший. - Не, хлопаки. В Дубники нельга, здесь стоят легионеры хорунжего «Ночь». Завертайте коней.

- Но Дубники отведены для нашего отряда! - заявил Оппенгеймер.

- Завертай, табе кажут! - уже зло приказал легионер. - И хоть до дъябла!

- Поварачивай, - мрачно сказал Ленька. - Поедем в Совковщизну, а Зорину доложим.

Развернулись, до Совковщизны было всего полкилометра. Попрыгали с телег на краю деревни, разошлись по хатам. Забрехали собаки. Понемногу стали сно­сить в телеги зерно. Операция проходила достаточно тихо, пока не дошли до хаты Константина Воропая. Он сразу, как только взялись за зерно, поднял крик.

- Сколько можно грабить! - орал Воропай. - Вы, жиды, все берете, берете, а мне что, с голоду подыхать? Гроши платите! У вас золота шмат есть! А расписки ваши засуньте себе... !

- Замолчи! - не выдержав, рявкнул Шолков. - Не сдохнешь! Две коровы у тебя, три кабана, овцы. И живешь в своей хате. Будешь орать - хату спалю!

Воропай словно захлебнулся на полуслове, но глаза его просто горели от злобы и ненависти. Продотряд двинулся дальше, а Воропай, скрипя от злости зубами, сжимая в бессильной ярости кулаки, бросился в Дубники.

Хорунжий Нуркевич по кличке «Ночь», мрачно выслушал его гневную тираду о том, что «жиды грабят», и мольбы «ради пана Езуса Христуса» заступиться за честных католиков. Не выступить в роли защитника «польщизны» от комиссар­ских жидов было бы оплошностью, посчитал Нуркевич. Ничем не рискуя, можно прослыть защитником простых людей, воинственным радетелем за возвращение сюда Польши, о чем, конечно, мечтают во всех католических деревнях. И легио­неры двинулись «освобождать» Совковщизну. Перекрыв выезды из деревни, ле­гионеры в ночи открыли ружейно-пулеметный огонь.

- Немцы! - крикнул Оппенгеймер. - Или полицаи!

При первых выстрелах партизаны тотчас залегли возле телег, у плетней. Стрель­ба наступающим противником усилилась с обеих сторон деревни.

- Всем ко мне! - крикнул Оппенгеймер. - В подводы! Будем пробиваться! Ло­шадей в галоп! Ружейный огонь по сторонам!

Партизаны стали подползать к телегам. В это время со стороны каплицы «пана Юзефа» низко ударил пулемет. Стало ясно - туда соваться лбом - гибель. И с про­тивоположной стороны подкатывала учащающаяся стрельба.

- Через дворы! - крикнул Оппенгеймер. - Уходим через дворы, в поле! За мной!

И первым вбежал в ближайший двор. Остальные - за ним. Отошли в поле ме­тров на триста, залегли. Слышали, как прекратилась стрельба. Некоторое время выжидали.

- Раскин, Черняк! Сходите разведайте, что там! - приказал Оппенгеймер.

Двое встали, пошли в сторону деревни. Через полчаса вернулись, громко раз­говаривая. Услышав громкую речь и понимая, что опасности нет, партизаны под­нялись с земли - не май.

- Что вы разорались, как на рынке? - недовольно окликнул их Оппенгеймер.

- Пустая деревня, - ответили разведчики. - Ушли легионеры в Дубники и уве­ли наших лошадей вместе с подводами и всем, что на них было.

- Так это были легионеры? - зло спросил Оппенгеймер. - Ну, псы, а не люди! Шагом марш за мной! Надо вернуть подводы.

И, выйдя на дорогу, нестройной толпой отделение двинулось в сторону Дуб- ников.

На этот раз пост у края деревни не стоял, и только на улице партизаны встрети­ли легионеров, толпившихся возле их телег.

- Панове легионеры! - громко обратился к уже заметившим их полякам Оп- пенгеймер. - Произошло недоразумение - это наши телеги, партизанского отряда Зорина. Мы здесь на хозяйственной операции - верните имущество отряда и на­ших лошадей.

- Это такая ваша операция, продажные комиссарские жиды, - честных католи­ков грабить?! - громко ответил ему высокий легионер и, расталкивая товарищей, подошел к Оппенгеймеру. - Вы думаете, что все - Польши нет, и вы тут, пся крэв, хозяева? На нашей земле, да? Но еще Польска не згинэла, поки мы жиемы. - И с размаху ударил Леньку в лицо громадным своим кулаком.

- Бей жидов! - закричали легионеры и скопом набросились на партизан.

В темноте завязалась свирепая драка, но легионеров оказалось раза в три боль­ше, чем партизан, потому они и одержали верх. Избитые зоринцы лежали на доро­ге, а легионеры, насев на каждого по двое-трое, связывали им руки и привязывали одного к другому. Потом легионеры долго ругались над лежащими, раскуривая самокрутки, после чего пинками заставили партизан встать и погнали их в дом крестьянина Шельвеля. Винтовки и гранаты разоруженных побросали в телегу.

- Легионеры, что вы делаете, одумайтесь. - отплевывая кровь, говорил Оп­пенгеймер. - Мы же партизаны. У нас с вами один враг - немцы и полицаи. А вы ведете себя как бандиты. Потом ведь стыдно будет, люди же вы.

Никто ему не отвечал. Подталкивая прикладами, загнали в дом. Зашли к Шель- велю и несколько легионеров.

- Пан Станислав, к тебе жидове на постой. Хорунжий приказал, - сказал, сме­ясь, высокий легионер, начавший избиение.

Шельвель молча качал головой.

- Приказал, так что ж зробишь, пан Бартек.

- Мы с Панцешем за ними посторожим, а ты, пан Станислав, налил бы нам по чарке.

- Вы, панове легионеры, наши защитники, как же вас не угостить. Сядайте за стол. - И Шельвель поставил бутылку.

Хозяйка тотчас подала на стол чарки, нарезанные тонко хлеб и сало.

Напротив стола, прислонясь к стене, стояли связанные партизаны.

- Пан Станислав, выпьем за твою хату и за твою хозяйку.

Женщина, стоявшая у печи, поклонилась легионерам в ответ на слова.

Шельвель разлил по рюмкам, выпили.

- А что, пан Станислав, вот лично у тебя много добра побрали жиды? - спро­сил Панцеш.

- Не так и мало, панове. В тот раз пуда полтора жита взяли, овчины. Как замо­розки начались, поросенка забрали. Доброватый был поросенок, в кабанчика уже подрос. Хозяйка плакала. Куда, говорит, вам - вы свинину не едите. Все, говорят, едим и забрали. Расписки пооставляли.

- И на что, пан Станислав, вам тыя расписки? - поинтересовался Бартек. - На них ничего не купишь.