Владимир Гиляровский - Москва и москвичи. Избранные главы Страница 42

Самым ярким в прошлом столетии было студенческое выступление, после которого более ста пятидесяти студентов было отдано в солдаты, и последующие за ним, где требовали отмены «временных правил», на основании которых правительство и отдало студентов в солдаты.

Эта мера, в связи с волнениями студентов, вызвала протест всей интеллигенции и полное сочувствие к студенчеству в широких слоях населения. Но в печати никаких подробностей и никаких рассуждений не допускалось: говорили об этом втихомолку.

Тогда ходило по рукам много нелегальных стихотворений. Вот одно из них:

Сейте!

«Сейте разумное, доброе, вечное»[9].Сейте студентов по стогнам земли,Чтобы поведать все горе сердечноеВсюду бедняги могли.

Сейте, пусть чувство растет благородное,Очи омочит слеза, –Сквозь эти слезы пусть слово свободноеРуси откроет глаза,

Пусть все узнают, что нравами грубымиСтали опять щеголять,Снова наполнится край скалозубами,Чтоб просвещение гнать.

Пусть все узнают: застенки по-старомуИ палачи введены,Отданы гневу их дикому, яромуЛучшие силы страны.

Вольные степи ветрами обвеяны,Русь широка и грозна –Вырастет новое – всюду посеяныСветлых идей семена.

Те, что упорно и долго не верилиПравде свободных идей,

Ныне поймут – обсчитали, обмерили,Выгнали их сыновей.

Всех разогнали, а всех ли вы выбили,Сделавши подлость и срам?Это свершили вы к вашей погибели.Память позорная вам!

И действительно, разбросанные в войска по разным городам России студенты были приняты везде радушно и везде заговорили о том, о чем прежде молчали. Это революционизировало и глухую провинцию.

Другое стихотворение, «Судак и обер-полицмейстер», описывающее усмирение студенческих беспорядков в Москве, тоже не проскочило в печать, но распространялось в литографских оттисках:

Я видел грозные моменты,Досель кружится голова…Шумели буйные студенты,Гудела старая Москва,

Толпы стремились за толпами…Свистки… Ура… Нагайки… Вой…Кругом войска… за казакамиТрухтит жандармов синий строй.

Что улица – картины те же,Везде народ… Везде войска…Студенты спрятаны в манеже,Шумят, как бурная река.

И за студентами загналиВ манеж испуганный народ,Всех, что кричали, не кричали,Всех, кто по улице пройдет, –Вали в манеж!

А дело жарко,Войскам победа не легка…Лови! Дави!Идет кухарка,Под мышкой тащит судака…

Вскипели храбрые войска!Маневр… Другой… И победили!Летят кто с шашкой, кто с штыком,В манеже лихо водворилиКухарку с мерзлым судаком…

И. Репин. Студент-нигилист

Когда кухарку с судаком действительно загнали в манеж, а новая толпа студентов высыпала из университета на Моховую, вдруг видят: мчится на своей паре с отлетом, запряженной в казенные, с высокой спинкой, сани, сам обер-полицмейстер. В толпе студентов, стоявших посредине улицы, ему пришлось задержаться и ехать тихо.

– Я вас прошу разойтись! – закричал, приподнявшись в санях, генерал.

В ответ – шум, а потом сзади саней взрыв хохота и крики:

– Долой самодержавие!

И опять хохот и крики:

– Долой самодержавие!.. Долой!..

Взбешенный полицмейстер вскакивает в ворота манежа и натыкается на кухарку с судаком, которая хватает его за рукав и вопит:

– Ваше благородие, выпустите! Рыбина-то протухнет…

И тычет в него оттаявшим судаком.

А у подъезда, под хохот толпы, городовые сдирают с задка полицмейстерских саней широкую полосу бумаги с яркой надписью: «Долой самодержавие!»

Во время остановки студенты успели наклеить на сани одну из афиш, сработанных художниками в «Ляпинке» для расклейки по городу:

«Долой самодержавие!»

Этот лозунг, ставший впоследствии грозным, тогда еще был новинкой.

Московский университет. «Татьянин день», 12 января старого стиля, был студенческий праздник в Московском университете.

Никогда не были так шумны московские улицы, как ежегодно в этот день. Толпы студентов до поздней ночи ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем и вчетвером на дном извозчике и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: «спьяна» и «Татьяна»! Это был беззаботно-шумный гулящий день. И полиция, – такие она имела расчеты и указания свыше, – в этот день студентов не арестовывала. Шпикам тоже было приказано не попадаться на глаза студентам.

Вчера в Литературно-художественном кружке Татьянин день, традиционный праздник российской университетской науки, был отпразднован очень людным подписным обедом, на котором присутствовало более 150 чел. Обед сопровождался многими речами и тостами […] – за русскую науку, за старейший ее храм, нашу московскую alma mater, за московских профессоров и студентов, за искусство, этого верного друга и сотрудника науки в ее работе на пользу прогресса и торжества светлых начал, […] и т. д.

В. Маковский. Вечеринка

Тогда любимой песней была «Дубинушка».

12 января утром – торжественный акт в университете в присутствии высших властей столицы. Три четверти зала наполняет студенческая беднота, промышляющая уроками: потертые тужурки, блины-фуражки с выцветшими добела, когда-то синими околышами… Но между ними сверкают шитые воротники роскошных мундиров дорогого сукна на белой шелковой подкладке и золочеными рукоятками шпаг по моде причесанные франтики; это дети богачей.

По окончании акта студенты вываливают на Большую Никитскую и толпами, распевая «Gaudeamus igitur»[10], движутся к Никитским воротам и к Тверскому бульвару, в излюбленные свои пивные. Но идет исключительно беднота; белоподкладочники, надев «николаевские» шинели с бобровыми воротниками, уехали на рысаках в родительские палаты.

Ф. Алексеев. Вид на Воскресенские ворота и Неглинный мост от Тверской улицы

Зарядившись в пивных, студенчество толпами спускается по бульварам вниз на Трубную площадь, с песнями, но уже «Gaudeamus» заменен «Дубинушкой». К ним присоединилось уже несколько белоподкладочников, которые, не желая отставать от товарищей, сбросили свой щегольской наряд дома и в стареньких пальтишках вышагивают по бульварам. Перед «Московскими ведомостями» все останавливаются и орут:

И вырежем мы в заповедных лесахНа барскую спину дубину…

И с песнями вкатываются толпы в роскошный вестибюль «Эрмитажа», с зеркалами и статуями, шлепая сапогами по белокаменной лестнице, с которой предупредительно сняты, ради этого дня, обычные мягкие дорогие ковры.

Еще с семидесятых годов хозяин «Эрмитажа» француз Оливье отдавал студентам на этот день свой ресторан для гулянки.

Традиционно в ночь на 12 января огромный зал «Эрмитажа» преображался. Дорогая шелковая мебель исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья… В буфете и кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства.

В этот день даже во времена самой злейшей реакции это был единственный зал в России, где легально произносились смелые речи. «Эрмитаж» был во власти студентов и их гостей – любимых профессоров, писателей, земцев, адвокатов.

Пели, говорили, кричали, заливали пивом и водкой пол – в зале дым коромыслом! Профессоров поднимали на столы… Ораторы сменялись один за другим. Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже», когда В. А. Гольцева после его речи так усиленно «качали», что сюртук его оказался разорванным пополам; когда после Гольцева так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему очки, подбрасывая его к потолку, и как, тотчас после Чупрова, на стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке, покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на «о», по-семинарски:

– То-оварищи!.. То-оварищи!..

– Долой! Долой! – закричали студенты, увлеченные речами своих любимых профессоров.

– То-оварищи! – упорно гремел бас.

– До-о-олой! – вопил зал, и ближайшие пытались сорвать оратора со стола.

Положение о чрезвычайной охране будет сохранено в Москве до 15‑го января, так как возможно ожидать волнений 9‑го января, в годовщину рабочего движения в Петербурге и 12 января в Татьянин день. Семеновский полк и другие войска, командированные в Москву на время беспорядков, будут расквартированы здесь на все время чрезвычайной охраны.