Майкл Каннингем - Плоть и кровь Страница 45

— Сочувствую, — сказал Вилл. — Спокойной ночи.

— Так что я должен поблагодарить тебя. За то, что ты помог мне понять, кто я.

— Было бы о чем говорить. — Вилл вышел из комнаты. Выходная дверь, пока он искал на ней ручку, слегка плавала перед его глазами.

— Спокойной ночи, пидор, — произнес за его спиной Мэтт.

Вернувшись домой, Вилл постоял под душем, настолько горячим, насколько смог выдержать. Потом налил себе стопку бурбона, проглотил его и лег спать. Впоследствии, когда он рассказывал эту историю знакомым, все они говорили одно: такое случается. Нет-нет да и нарвешься на какую-нибудь гадину. Один из них, Деннис, поведал ему о тихоголосом, опрятно одетом мужчине, который два дня продержал его прикованным наручниками к кровати и, судя по всему, видел в протестах Денниса лишь завуалированное свидетельство наслаждения, которое тот испытывает. У Рокуэлла имелось в запасе с полдюжины историй об унижениях более заурядного свойства — на автобусных остановках, в парках, в мужской уборной Британского музея. Такие истории были у каждого гея. Их грабили, избивали, выкидывали голыми из машины на автомагистрали Нью-Джерси. Дела самые обычные — такое случается. Потом они преобразуются в занятные рассказы, во фронтовые воспоминания, пройдя через них, ты обретаешь достойную репутацию. Нацистский ангел Мэтт, как назвал его Рокуэлл, был лишь эпизодическим персонажем мистерии о страстях Вилла. Рокуэлл сказал ему: «Представь, как этот несчастный козел женится на своей милой дурочке, а после начинает тайком шнырять по барам и киношкам. Поверь мне, я такое много раз видел. Они звереют, только когда заденешь их за живое. Почти жалкого шмука минутой молчания и забудь о нем».

В правоте Рокуэлла он не сомневался, однако и забыть о Мэтте не смог. В памяти Вилла застряло его спокойное презрение, то, как он стоял голый, облитый резким белым светом, держа в руках фотографию девушки. Вилл словно видел, как Мэтт, исполненный спокойной решимости и облаченный в строгий костюм, вступает, выпятив челюсть, в тишину правительственного здания, и на него накатывал страх, жгучий, как ледяная вода.

1979

Это был не роман. Роман — слово, неверно описывающее то, что происходило со Сьюзен. Но тогда что же? Ошибка, это она готова была признать. Постоянный соблазн, которому она оказалась — временно — не способной или не пожелавшей противиться. Когда она думала о женщинах, завязавших роман, ей представлялись комнаты в отелях, заплаканные вечера, целая галактика страстей и сожалений. А здесь был секс и что-то еще — сдержанная привязанность, удивительным образом напоминавшая дружбу, которую она знала девочкой. Романы обдумываются заранее и тянутся мучительной последовательностью тайных свиданий. А она и Джоэл просто ложились в постель, когда у них возникало такое желание и когда позволяли обстоятельства. Он был обрезчиком деревьев, своего рода декоратором, арбористом. Сьюзен знала, что на этом слове построена какая-то непристойная шутка, хотя сама ее никогда не произносила, даже про себя, да, собственно, толком и не помнила. Она и Тодд прожили в их коннектикутском доме меньше трех месяцев, когда Джоэл приехал к ним, чтобы заняться немолодым уже вязом, которому удалось — единственному во всей здешней прославленной обилием деревьев округе — справиться с «голландской болезнью». Едва купив дом, Тодд и Сьюзен узнали, что они — хранители драгоценности, памятника. Соседи порекомендовали им — правильнее сказать, приказали — последовать примеру прежних владельцев дома и раз в полгода приглашать Джоэла, дабы он подтверждал ничем не объяснимое доброе здравие их вяза. Вяз этот свидетельствовал всему Дарьену о возможности спасения, о будущем, которое не способен уничтожить даже неутолимо прожорливый недуг. И Сьюзен послушно вызвала Джоэла, коренастого, обходительного мужчину лет примерно сорока, — он курил трубку, вид имел несколько извиняющийся и неизменно был окружен облачком, в котором аромат табака мешался с древесными запахами. Он походил на обитателя леса, недоверчивого, каждый миг готового удариться в бегство. В нем ощущалась присущая таким животным смесь настороженности с устремленностью к некой загадочной цели. При первом его появлении Сьюзен смотрела, как Джоэл бесстрашно поднимается по раздвижной хромированной лесенке, чтобы отпилить засохшую ветку, и дивилась тому, с какой истовостью он отдается своей простой работе. Ветку он отпилил, быстро и деликатно орудуя ножовкой, а когда ветка упала на землю, спустился вниз и отнес ее в свой грузовик — с явственной нежностью, так, точно на руках его лежал только что скончавшийся, пользовавшийся всеобщей любовью домашний зверек. Черные волосы Джоэла были острижены очень коротко; он носил высокие желтые ботинки и клетчатую зеленую куртку. Сьюзен он показался странно романтичным, многое знающим человеком, у которого имеется в жизни только одна цель и который, подозревала она, отправившись с ней на лесную прогулку, смог бы назвать ей все, что они по дороге увидят. Он постоянно насвистывал; ездил на грузовике, на дверце которого было большими синими буквами выведено его имя.

Все произошло во время его второго визита. Осмотрев дерево, Джоэл зашел в дом, чтобы получить плату. Сьюзен предложила ему выпить кофе, он согласился. Они стояли посреди кухни, беседуя о чудотворном спасении вяза. Только о нем.

— Странное дело, — негромко и монотонно говорил Джоэл. — Не существует никакой системы, совершенно никакой. Ураган может сровнять дом с землей, просто-напросто сровнять, и при этом оставить одну его стену, а на ней полку с фарфоровыми чашками. Фарфоровыми. И ни единая даже не треснет.

— Наверное, так и рождаются религии, — сказала Сьюзен, и он пожал плечами (похоже, его смущало любое упоминание о чем-то потустороннем). По-видимому, он был человеком, принимающим только реальность. Когда же он собрался уходить, Сьюзен пожала ему руку, и он вопросительно взглянул на нее своими ласковыми, лесными глазами. Все, что от нее требовалось, — это отвести взгляд и отдернуть руку. Однако она замешкалась, и Джоэл мягко, неторопливо привлек ее к себе. Он был хорошо если на дюйм выше Сьюзен. И каким-то образом понял, что в губы ее целовать не следует. Поцеловал в щеку — нежно, почти целомудренно. Потом поцеловал лоб, волосы. Если бы он стал домогаться ее, она бы ему отказала. Если бы повел себя агрессивно — обхватил ее или прижал к стене, — она прогнала бы его и позвонила Тодду на работу. Само его поведение — простое, немного извиняющееся дружелюбие — вот что сделало случившееся возможным. Секс, словно говорил он, вещь очевидная и правильная, люди, оказавшиеся в таком же, как они сейчас, положении, занимаются им, и это только естественно. И Сьюзен согласилась с Джоэлом точно так же, как примирилась бы с неожиданным поворотом в разговоре с человеком более взрослым и опытным, чем она. Они постояли, обнявшись, в вестибюле, потом Джоэл прошептал:

— Может быть, поднимемся наверх, как ты думаешь?

Сьюзен замялась. Слова для того, что она хотела сказать, существовали только одни:

— Я не пользуюсь противозачаточными средствами. Их просто нет в доме.

— Это ничего, ничего, — ответил он. — Они нам не понадобятся.

Она снова замялась, глядя на настенную вешалку из витого дерева, на полосатые обои. Потом кивнула. Пока они поднимались по лестнице, Сьюзен представлялось, что она и не ведет его за собой, и не подчиняется ему. Рука Джоэла лежала чуть ниже поясницы Сьюзен, но не подталкивала ее. Похоже, он хотел всего лишь сохранить контакт с ней, как если бы утрата этого контакта означала утрату их общей цели. Сьюзен была взволнована, испугана, но по коридору, ведшему в комнату для гостей, прошла вполне решительным шагом. Ей не хотелось ложиться с этим мужчиной в постель, которую она делила с Тоддом. Пока она стояла с Джоэлом на клетчатом ковре, в окружении разрозненной мебели, — в комнату для гостей снесли ту, что осталась от их прежней обстановки, — Сьюзен вдруг пришло в голову, что ей всего двадцать девять лет и что она владелица, наполовину владелица, этого построенного в колониальном стиле дома с тремя спальнями, стоящего на целом акре собственной его земли; дома, вероятно, куда более внушительного, чем тот, в котором живет Джоэл. Она была хозяйкой этого дома и отнюдь не вынужденной жертвой всего, что сейчас произойдет.

Она позволила Джоэлу расстегнуть ее блузку. Голова Сьюзен оставалась ясной. Она понимала, что происходит. Когда ей случалось думать о чем-то подобном, она воображала нечто вроде затяжного восторга, бури подогретых спиртным страстей. А сейчас она с почти клиническим хладнокровием наблюдала за тем, как Джоэл снимает с нее одежду, как раздевается сам. Ни гордости своим телом, ни стыда за него Сьюзен не испытывала. Тело ее было фактом, таким же неотменимым, как вяз за окном, — и такой же, как он, неоспоримой привилегией. У Джоэла тело оказалось плотным, почти безволосым, но не таким мускулистым, как ей воображалось. Сьюзен не без интереса вгляделась в его пенис — если не считать Тоддова, другие она видела до сих пор только на картинках. У Джоэла он был побольше, чем у Тодда, с более тупой и рдяной головкой, — Сьюзен знала, что размер его считается достоинством, но в этом члене ничего достойного не усмотрела. Член Тодда, с его коричневато-красным стволом и нежно-розовым навершием, ей нравился. А у Джоэла он был грубым, покрытым толстыми венами, и, увидев его, Сьюзен на миг, на единственный миг, засомневалась. Ей пришло в голову, что он может быть неким отклонением от нормы, нездоровой причудой природы. Может быть, ей лучше передумать, прогнать Джоэла. Она уже собралась сделать это, но тут Джоэл снова обнял ее, осыпал волосы и шею поцелуями, и Сьюзен решила: пусть будет что будет. Нужно только запомнить на будущее, что решение она приняла сама.