Gradinarov - bratia Страница 47

– Но даже сезонные наезды в низовье дают положительные сдвиги в освоении этого края. Сейчас идут пушнина и рыба, а потом пойдут медь, графит, уголь. Поэтому купцы здесь – первопроходцы. Их предприимчивость ведет за собой прогресс и цивилизацию сюда, в эти Богом созданные и Им же забытые уголки России. Сотниковы корнями вросли в эту землю, а Гадалова и Кытманова, думаю, гонит алчность. Не зря Петр Михайлович хочет сам приобрести пароход, чтобы не зависеть ни от государственной, ни от частной пароходных компаний.

– Пока они одержимы лишь золотом, а рыбу берут не для старателей. Бедолагам налим да щука достается. А осетра с муксуном и нельмой за золото гонят в Китай. Об алчности добавлю: ни Кытманов, ни Гадалов в фонд нашей экспедиции не дали ни рубля.

Пароход, подходя к Большому Охотскому, гудел, оповещая артельщиков о прибытии.

Алексей Митрофанович Сидельников должен высадить на этом острове три артели с Верхне-Имбатска и экспедицию, потому на баржах суета.

– Не торопитесь! – кричит в капитанский рупор Сидельников. – Сейчас сходят ученые и артельщики Семена Яркова. Геологи в палатки, а артель – на свое летовье, – показал рукой в сторону берега.

Петр Михайлович с парохода заметил рядом с балаганами просторные вешала для неводов, две лодки-ветки, поленницу, заготовленную с прошлой осени. На песчаной косе, вблизи воды, вкопанные в землю чугунные чаны для засолки рыбы.

– Видна работа плотников-буторинцев. Молодцы, мужики! Все успели сделать. Сегодня сходим с тобой, Алексей Митрофанович, посмотрим летовье Семена.

Артель Семена дружно перетаскивала кладь, сети, провизию, ружья из лодок на берег, а дальше – на деревянных носилках – прямо к летовью. Старшина открыл амбар, затем балаган. Балаган дышал сыростью и необжитостью. Правда, заметен недавний ремонт печки по свежей глиняной штукатурке. На полатях лежали замызганные матрацы с подушками, на полу вышарканные ногами оленьи шкуры.

Семен, поставив тяжелый рюкзак на пол, обошел углы балагана:

– Главное, крыша не течет, а в остальном уют сделаем сами. Тимоха! – позвал он молодого белобрысого парня. – Пока мы невода разматываем, вынеси на солнышко подушки и матрацы. Пусть подсохнут, отойдут от зимней сырости. А потом вместе с Данюхой-стряпухой разожгите печь, откройте окна и двери – пусть тепло выгоняет сырость. Пока спать соберемся – балаган просушится.

Подошли Петр Михайлович с Сидельниковым.

– Пошли, Семен, посмотрим твое хозяйство, заодно проверим работу плотников и печника.

Завернули в балаган, удостоверились, что крыша не течет. После весенних дождей на полу и на стенах не осталось следов от воды, а чуть заметные около печи следы сажи подтверждали: печник не только наладил топку, но и почистил камин и трубу. Кое-где забили зияющие щели свежим мхом да замазали глиной. В баньку по-черному собрали две новые кадки и залили водой. Даже вставили стекло в две форточки, разбитые в прошлую путину. И нужник спрятали за заплотом из плавника от глаз людских, чтобы не поганил воздух отхожими запахами и мух не плодил.

– Ну что же, Семен, летовье для житья-бытья готово. Остается пожелать удачной рыбалки. Я буду на судне до середины июля. После, как развезем по островам артели, отстаиваться будем в Больше-Бреховской протоке. Нужен буду – найдешь! Да мы и сами с Сидельниковым на лодке наведаемся.

Подошли к двум мужикам, перебирающим невод. Те осматривали грузила и балберы, растягивали саженями невод, смотрели, где гниль поела нитки. Порванные ячейки связывали, стягивали свежей ниткой, чтобы невода хватило на путину.

– Смотри, Петр Михайлович! Разве можно таким неводом рыбачить? Был неводок, годился, да приводился. Чуть ли не через каждые десять метров в мотне дыра, гнилые ошметки висят. Я им невожу третий год. Копчу, сушу, в настое ольхи закрепляю, а гниет быстрее, чем в Верхне-Имбатске. Там рабочий невод три года живет, а здесь после полутора лет расползается. Тут и вода не та, да и с просушкой летом негусто. Коль рыба идет, то невод в воде мокнет неделями. Так что невода нужны новые.

Петр Михайлович покачал головой:

– Что-то ты недосмотрел, Алексей Митрофанович! Ты так можешь сорвать поставку рыбы в Китай. У нас с Иркутском контракт, а у Иркутска с узкоглазыми. Из-за твоего недогляду можно понести и убытки. Киприян знает, что большинство неводов уже ветхие?

– Небось, знает! – неуверенно ответил Сидельников.

– Что-то ты мне со своим «небось». Ты говорил Киприяну, что сети гниют? что нужно заказать новые снасти?

– Не, – виновато опустил глаза Сидельников. – Все недосуг!

– А сети, завезенные в прошлую навигацию, где?

– Я большую часть загнал зимой хатангцам. Ты ж сам ходил во главе обоза. Меня не приструнил.

– Я-то ходил, но товары ты распределял, голова дубовая. Если завалим нынче рыбу, не сносить тебе головы. Выгоню к чертовой матери. Зажрался! Ты уже не приказчик. Ты уже выше купца! Моли Бога, чтобы рыба шла. Будет жалобитье рыбаков, пеняй на себя. А ты, Семен, уж прости! Мы виноваты, недосмотрели или не вняли вашим просьбам еще в прошлую путину. Ты мужик ушлый, дело знаешь, выкрутишься и с рыбой будешь, а вот как другие? В августе придет пароход с товарами и рыболовными снастями. Но это уже получишь на следующую путину.

Примерно в половине версты от артели Семена Яркова высадилась экспедиция Лопатина. Быстро развернули три палатки, рядом накрыли брезентом метеорологические и топографические приборы, провизию и ружейные припасы. Две большие лодки вытащили на косу и заякорили. Перед палатками на бугорке поставили таган с двумя навешанными на него железными коваными крючьями величиной с печную клюку. Повесили на них котел. На косе собрали и сложили в кучу недалеко от тагана сухой плавник для кострища. Ехавший с рыбалки Афанасий Кокшаров с двумя сыновьями-погодками подобрал идущих по берегу к пароходу Петра Михайловича и Алексея Митрофановича.

– Ну как рыбалка, Афанасий? – спросил Сотников.

– Есть маленько. Вот, с одного невода, – показал он на дно лодки, где лежали штук двадцать пять покрытых слизью и зевающих осетров. – Правда, перед вашим приходом штормило. Невода забило всякой нечистью, даже кое-где перекрутило. Вода мутная гуляла по протоке, а осетр – чистюля, ушел на дно. Дождался штиля – и пошел!

– Подойдем к экспедиции. Там есть ученый, которого ты должен доставить до Гыды, как мы условливались в мае.

Афанасий коренаст, налит силой, с черными нерасчесанными кудряшками на голове. В лето, как и Петр, безбород. Сыновья – десяти и одиннадцати лет – на отца смахивают и лицом, и статью. Они и летом и зимой на рыбалке. Охотятся же мальцы только на куропатку. Ставят недалеко от станка петли и с ноября по май приносят отцу ежегодно не менее тысячи птиц. Ружья отец им пока не доверяет. Знает, порох опасен. Ошибутся в заряде – и ружья на куски, и себя, не дай бог, могут жизни лишить. Проворством веет от сыновей. Веслами управляются, как заправские рыбаки. Лодка двигалась ходко, хоть и просела от двух мужских тел.

– Видите, палатки! – показал Афанасий. – Туда гребите. Надо господ свежей рыбкой угостить да познакомиться, коль судьба свела.

Лодка на скорости хорошо вышла на приплесок, что и подтягивать на берег не пришлось. Концом лодочной веревки обвязали лежащий на берегу валун. Все пятеро в кожаных броднях. Шли, оставляя на влажном песке вмятины. Впереди сыновья с увесистыми осетрами. У палаток их встретила вся экспедиция. Поздоровались за руку. Даже с мальцами. Казак Егор Никитич Даурский, знавший Афанасия, спросил:

– Твои так вымахали?

– Мои! Скоро отца обойдут! – усмехнулся Кокшаров. – Решили угостить вас осетриной, не ожидая, когда вы свою сеть кинете.

И Шмидт, и Лопатин, и Андреев, и Савельев с интересом глядели на трепыхающихся рыбин.

Лопатин-младший настраивал на треноге фотокамеру. Кокшаров и его дети смотрели на суетящегося молодого парня, почти подростка, не понимая, чего он хочет.

Федор Богданович, заметив непонимание, пояснил:

– Это, друзья, называется фотографическая камера. Она снимает на серебряную пластинку. Как бы вам объяснить. Художник рисует кистью, что видит. Рисует долго. А камера рисует на пластинку мгновенно. Через вон то стеклышко. И получается картина, которую зовут фотографией.

Афанасий стоял с сыновьями, переваривая сказанное Шмидтом.

– Не поняли? Получается, как в дивильце, только в зеркале правая рука кажется левой, а на фотопластинке – как в самом деле.

Павел установил фотокамеру на треногу:

– Становитесь группой у палаток, я вас сниму на фоне Енисея.

Афанасий с сыновьями не двинулся с места. Они не поняли:

чего от них хотят? Тогда от группы отделился казак Даурский и, взяв за руку Кокшарова, подвел его к палаткам:

– Ты сюда, посерединке, а ребятишки – впереди. Подходите!