Пьер Адо - Плотин, или простота взгляда Страница 5

"Кто из этих безумцев, считающих себя выше всякой мудрости, имеет представление о прекрасной логичности и мудрости вселенной?.. Но какой смысл спрашивать? Они слепы, не имеют ни чувств, ни разума, а следовательно, не в состоянии созерцать духовный мир, поскольку не умеют видеть даже мир чувственный..." (II 9, 16, 32).

"Вот картина, на нее смотрят по-разному, разное видят в ней, когда воспринимают глазами технику исполнения и когда распознают в ней материальное отображение того, что существует в Божественной мысли. С каким волнением вспоминаешь тогда о подлинной реальности! Такое состояние рождает любовь. Но один при виде красоты устремляется к ней; другой же настолько ленив мыслью, что красота не побудит его к размышлению, и, видя все великолепие чувственного мира, гармонию его пропорций, царящий в нем чудесный порядок, красоту далеких планет, он и не подумает сказать, охваченный религиозным трепетом: "Как это прекрасно и какая красота должна порождать такую красоту!" (II 9, 16, 43).

Уметь видеть вещественный мир – значит "дополнять физическое зрение духовным зрением", значит "мощным усилием мысленного зрения проникать сквозь материальную оболочку вещей и прочитывать невидимую глазу формулу, находящую воплощение в их материальности".* Этот способ можно было бы назвать методом Линкея, "видевшего даже то, что находится в глубине земли" (V 8, 4, 25). Он позволяет нам выходить за пределы вещественности предметов, чтобы увидеть их форму:

"Представим себе вещественный мир с каждой из его частей в отдельности, и, однако, представим, насколько возможно, все их вместе составляющими одно целое, так что если бы одна из них проявила себя, то немедленно пришло бы и представление о других; например, предположим, что за появлением звездной сферы немедленно следует появление солнца и одновременно остальных планет. Вообразим, что мы видим таким образом землю, море, все живые существа, как бы в прозрачной сфере, где может отразиться все что угодно. Пусть же в душе нашей пребудет светлая картина этой сферы, которая содержит в себе все. Сохрани в себе эту картину, отринув ее вес, величину и вещество, существующие в твоем воображении" (V 8, 9, 1; см. также II 9, 17, 4).

* Я заимствую эти формулировки у А.Бергсона ("La Vieet l'Œuvre de Ravaisson" dans "La Penséeet le Mouvant", Paris, 1946, p. 258). Действительно, как мы увидим далее, философия Равэссона имеет большое сходство с плотиновской.

Этот метод являет нашему взору мир форм, по сути просто чувственный мир, освобожденный от своих материальных условий, то есть сведенный к своей Красоте:

"Отчего ослепительна красота знаменитой Елены, из-за которой столько сражались, или женщин, подобных Афродите?.. Нас постоянно волнует форма... Красота волнует нас, когда проникает к нам в душу; но ведь глазами воспринимается лишь форма" (V 8, 2, 9-26).

Следовательно, волнение, которое вызывает в нас видимая красота, обусловлено Формой, воплощаемой телом. Мир Форм может пробуждать в нас чувственное волнение, он воспринимается с наслаждением, какого не могла бы дать никакая вещественная реальность:

"Все здесь полно жизни и как бы вскипает. Это подобно потоку, исходящему из одного источника; его нельзя сравнить с единым дыханием или теплом, но скорее с единым свойством, объединяющим все свойства, с нежностью, сочетающейся с ароматом, где вкус вина соединялся бы со всеми другими привкусами и всеми оттенками; здесь – все свойства, воспринимаемые осязанием и слухом. Все тут – мелодия, все – ритм" (VI 7, 12, 22).

В этой вселенной Чистых форм, где каждая Форма наличествует в чистом виде, существует полное взаимопроникновение:

"Все прозрачно, нет ничего темного или непроницаемого, каждый ясен для всех до самых своих глубин; это свет в свете. Каждый несет в себе все и видит все, что есть в других, все есть везде, все цельно, каждый есть цельность, совершенству нет предела" (V 8, 4, 4). "Все сверкает, и те, кто там, проникнутые этим светом, сами становятся прекрасными существами; так бывает, когда на людей, поднявшихся на холм, чья земля золотится от заливающего его света, падают лучи солнца и отблески от почвы. Но там сияние красок, разлитое повсюду, – сама красота, или скорее, все там красочно и прекрасно до самых глубин" (V 8, 10, 26).

Какова же связь между миром форм и вещественным миром? Если за вещественным миром просматривается мир Форм, если зрение духа может усилить физическое зрение, значит, между ними имеется преемственность, значит, они составляют одно, но на двух разных уровнях. Плотин подчеркивает эту связь: "Наш мир не обособлен от духовного мира" (II 9, 16, 11).

Плотин открыто восстает против антропоморфизма "Тимея" Платона, усвоенного также гностическими сектами. Для Плотина естественный мир не есть создание Творца как продукт его размышлений и рассуждений:

"Можно допустить, что чувственный мир получил свое бытие и присущие ему свойства извне. Но можно ли думать, что создатель его самопроизвольно представил себе землю, сказав себе, что надо поместить ее в центре мира, затем воду на земле, затем другие стихии, вплоть до самого неба, затем животных с отдельной формой для каждого из них, таких, как они есть, с внутренними и наружными органами, и что потом, разложив таким образом каждое явление в своем воображении, он действительно воплотил их в жизнь? Немыслимо, чтобы он мог вообразить это: откуда бы он взял представление о вещах, которые никогда не видел? А если он получил эти представления от кого-то другого, не мог ведь он работать, как это делают теперь ремесленники, с помощью рук и инструментов, руки и ноги появились позже. Значит, выходит, что все существует прежде всего в ином месте (в духовном мире). Затем, без чьей бы то ни было помощи, лишь благодаря свой близости... сразу является очертание и изображение всего этого... Все это мы говорим, чтобы показать, что вы можете объяснить, почему земля находится в центре, почему она сферична, почему эклиптика расположена именно таким образом; но это не потому, что вещам произвольно придали такой вид, ибо так надо было, а потому, что они в действительности таковы" (V 8, 7, 1-10).

Эта идея дорога Плотину:

"Посмотрите на изумительное разнообразие любого вида живых существ или растений с красотой их плодов и листвы, с их распускающимися цветами и стройными стеблями" (III 2, 13, 22). "Этот порядок вещей разумен, хотя не является итогом сознательного замысла; однако, принимая его как данность, восхитительно видеть, что, рассуждая самым совершенным образом, нельзя было бы сделать лучше" (III 2, 14, 1; ср. VI 2, 21, 34-41).

Духовное зрение, обостряющее и усиливающее телесное зрение, позволяет нам прозревать за материальным миром мир Форм: материальный мир – лишь "видимое воплощение" форм, в них его объяснение. Что касается самих Форм, они не нуждаются в объяснении, бесполезно искать их смысл, их цель. Их смысл – в них самих; они таковы, как они есть, не потому, что должны быть такими, – они должны быть именно такими, как есть. Формы не нуждаются в объяснении, и смысл их в них самих потому, что они живые:

"Если бы Форма была инертна и безжизненна, она не несла бы в себе самой своего смысла жизни; но поскольку она – форма, и форма, принадлежащая Уму (то есть миру Форм), то откуда она могла бы черпать смысл своего существования, кроме как у себя?" (VI 7, 2, 19).

Мир Форм оживляется единой жизнью, непрерывным движением, порождающим различные Формы. Этот мир подобен уникальному организму, смысл которого заключен в нем самом и который проявляется различным образом в живых элементах. Формы усложняются: первоначальный тип растения подразделяется на различные виды, первоначальный тип животного – на различные породы животных. В каждой Форме развивается то, что в ней заложено: человеческая Форма требует наличия разума, но также и пальцев; Форма лошади подразумевает наличие копыт, какая-то другая Форма животного требует рогов или клыков (VI 7, 10, 1). Ибо всякая форма стремится к целостности и совершенству на свой лад, исходя из своего предназначения. Мир Форм не реализует какую-либо программу или трансцендентный план. Можно сказать, что он создается и вырабатывается самопроизвольно. Как говорил Уэксхюлл о живом организме, это "мелодия, которая звучит сама по себе". Мир Форм – это абсолютная мудрость,

"...которая не приобретается рассуждением, ибо присутствует здесь вся целиком, без единой погрешности, требующей размышления" (V 8, 4, 36). "Эта мудрость не опирается на теоремы, она полна, она – единство... Достаточно понимать, что мудрость эта первична, она не исходит ни из чего другого, и ее нет ни в чем другом" (V 8, 5, 5).

Желая объяснить свое понимание жизни Форм, Плотин приводит в пример иероглифы:

"Для разумного обозначения вещей египетские мудрецы не прибегают к рисованным буквам, которые превращаются в речи и в предложения и обозначают звуки и слова, – они чертят картинки, и каждая из них выражает то, что нарисовано. Таким образом, каждый начертанный знак – наука, мудрость, реальное явление, обозначенное одним очерком, а не рассуждение или размышление" (V 8, 6, 1).