Александр Болонкин - Зaписки политзaключeнного Страница 5

Концлагерь сильно подорвал его здоровье и в 1989г Слава скончался, оставив парализованную мать.

Граур Валера был участником группы, требовавшей возрата Молдовии Румынии. Они связались с румынским руководством. Два года те выжидали, а затем выдали их советскому КГБ.

6. КОНЦЛАГЕРНАЯ БОЛЬНИЦА

Через пару месяцев ввиду резкого ухудшения здоровья меня отправили в концлагерную больницу в Барашево, где я пробыл до ноября 1974г. Больница была важным узловым пунктом, куда временно привозили больных политзаключенных со всех Мордовских и даже Пермских политических концлагерей. Здесь мне пришлось близко познакомиться с такими замечательными людьми как организатор знаменитого самолетного побега Эдик Кузнецов, руководитель "Всеросийского Христианско - Демократического Союза" Игорь Огурцов, украинский поэт Василий Стус и др.

Во время пребывания на больнице проводил большую координационную работу по организации одновременных голодовок и протестов по всем концлагерям, по обмену информацией, обучению политзаключенных методам тайнописи, шифрования, связи и передачи информации на волю. Наиболее важной акцией была организация впервые Дня Советского Политзаключенного и одновременной голодовки в связи с этим днем во всех политических концлагерях СССР. Где-то в сентябре 1974г в больницу на короткое время привезли с особого (тюремного) режима (Сосновка, ЖХ-389/1-6) Эдика Кузнецова. Держали его в камере, лишь на короткое время выпуская раз в день на прогулку. И хотя кругом была масса стукачей, я встретился с ним, обсудил эту идею и в качестве Дня Советского Политзаключенного он предложил 30 октября. Об этом я сообщил по всем концлагерям. Было передано сообщение также на волю. Эта дата была объявлена академиком Сахаровым и зарубежными радиостанциями. Голодовки, обсуждения и требования статуса политзаключенного состоялись во всех политических концлагерях.

Познакомился я на больнице со многими политзаключенными. С украинцем Матвиюк Кузьма, а также молодым парнем, бывшим студентом университета Попадюк Зарян. Были здесь на лечении и политзэки с особого режима как Осадчий Михаил, много рассказывавший о кровавом подавлении восстания заключенных на Колыме.

Естественно такая акция как организация Дня пз/к, а также активизация жизни политзаключенных, утечка информации о положении в концлагерях, нe могли пройти бесследно. В ноябре по приказу начальника КГБ при Мордовских политлагерях Владимира Дротенко, меня схватили, перебросили в концлагерь ЖХ-389/19 в п.Лесной и началось бесконечное мотание по карцерам (ШИЗо) и так называемым ПКТ (внутрилагерные тюрьмы особого режима). Формально для этого использовали мой отказ грузить трупы из морга. Что только я не нашел в рапорте на эту тему. Оказывается администрация постоянно заботилась обо мне, поместив меня в больницу и заодно заставив работать кочегаром в тюремной бане, проводила со мной большую политике - воспитательную работу, объясняя блага коммунизма, а я, неблагодарный, не только не встал на путь исправления, но и отказался грузить трупы на телегу.

Кое-что мне удалось сделать на больнице для пз/к и в чисто бытовом отношении - отремонтировать и прочистить отопительную систему бани, которая не ремонтировалась и не чистилась неверно несколько десятилетий и в бане был дикий холод.

Тяжело было видеть как страдают и мучаются люди в больнице, где

все "лечение" носило формальный характер. Особенно я перeживал за

украинского поэта Василия Стус, с которым мы стали близкими друзьями. Он имел развитую язву желудка, испытывал постоянные боли, очень мучался, нуждался в лекарствах. Ему отвечали, что нужных лекарств нет и в то же время отказывались передать медикаменты, которые ему присылали или привозила жена, даже такие болеутоляющие как викалин.

8. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/19

Концлагерь ЖХ-389/19 в п.Лесном был в несколько раз больше, чем ЖХ-389/17а. В основном здесь производились деревянные корпуса для часов ходиков образца прошлого века. Я их давно не видел даже в СССР и удивлялся кому нужны эти древности в наш электронный век.

Здесь я познакомился со многими замечательными людьми ставшими моими друзьями как Паруир Айрикян, Сергей Солдатов, Владимир Осипов и многие другие.

С Паруиром Айрикяном мы провели многие дни и месяцы вместе в камерах ШИЗо (по официальной терминологии штрафной изолятор, а проще говоря кaрцер) и ПКТ (официально - помещение камерного типа, а по сути внутрилагерная тюрьма особого режима) и стали большими друзьями. Он поражал меня своей стойкостью, мужеством и беззаветной любовью к Армении. Его авторитет безоговорочно признавали все политзаключенные - армяне. Этого человека не могли сломить ни пытки, ни издевательства кагебистов. Его знала вся Армения и многие выдающиеся деятели культуры Армении, рискуя своей карьерой, писали ему письма.

Сергей Солдатов был основателем Демократического Движения в Эстонии в брежневские времена. Я подозреваю даже, что он был автором или соавтором "Программы Демократического Движения Советского Союза" - документа, размножение и распространение которого было вменено и нашей группе, повидимому, он был участником издания подпольного журнала "Луч Свободы", а также многих других основополагающих документов, как, например, "Меморандум Демократов Верховному Совету СССР", распространение которого фигурировало в нашем приговоре. Это был глубоко эрудированный человек, имевший обширные знания в политике и истории, идеолог по складу мышления.

Володя Осипов отбывал срок за издание журнала "Вече", размножение которого входило также и в наше обвинение. Это истинно русский, глубоко религиозный человек, отстаивавший идеи славянофилов, русского самосознания, близкий по своим убеждениям к идеям А.И.Солженицына и постоянно выступавший в защиту последнего в своих статьях.

В концлагере было много евреев, требовавших выезда в Израиль, например, известный писатель Михаил Хейфиц, участник ленинградского самолетного дела Каминский Лассаль, участники Демократического Движения (как, увезенный в другой концлагерь незадолго до моего прибытия, Кронид Любарский , о котором ходили целые легенды), участники освободительных движений Украины и Прибалтики, националисты почти всех республик СССР. В политическом концлагере, как в калейдоскопе, были представлены почти все типы подпольных течений и брожений в Советском Союзе от монархистов до "истинных" коммунистов и коммунистов - "ленинцев".

К сожалению, малый объем брошюры не позволяет остановиться на них и даже просто перечислить имена многих прекрасных людей, с которыми пришлось встречаться. Большинство из них были ярыми противниками существующего режима. В трудных условиях концлагеря и кагебисткого террора многие дружили и всячески помогали друг другу, проводили совместные акции, выступали в защиту преследуемых, объявляли голодовки, когда кого-то начинали терзать особенно беспощадно.

Я вспоминаю как было приятно, когда после очередного 15-суточного голодного пребывания в холодном карцере меня выпускали на короткое время в жилой барак и друзья, которые в это время работали в производственной зоне, оставляли мне продукты и открытки с теплыми словами.

Кроме политических в Мордовских лагерях отбывали свой бесконечный срок много полицаев, сотрудничавших с немцами во время войны, лица, обвинявшиеся в измене родины (например, Юрий Храмцев), дипломаты- перебежчики (Сорокин, Петров) вернувшиеся под "твердое" обещание советского правительства, что им ничего не будет, рeлигиозники (Евгeний Пaшнин) и уголовники, поверившие в легенду о чудесных условиях в политическом концлагере, ставшие "политическими", обматерив советскую власть, и переведенных из уголовных лагерей.

Многие из них быстро становились стукачами КГБ. Из политических никто с ними не общался и единственное, что они могли доносить, кто что делает, и с кем встречается.

Дело доходило до того, что когда я шел ночью в туалет (все "удобства", конечно, располагались вне барака, во дворе), то кто-то из стукачей также поднимался.

Уголовники же ставшие "политическими" быстро убеждались, что условия в политическом концлагере много хуже, чем в уголовном, поскольку он был полностью изолирован от внешнего мира и администрация настолько была запугана КГБ, что отказывалась вступать с уголовниками в обычные бытовые махинации.

Даже начальник моего отряда, разговаривая со мной в своем кабинете, как-то обронил: "Я надеюсь, что в моем кабинете нет микрофонов КГБ".

Мои письма родным и друзьям постоянно конфисковывали как клеветнические. Иногда по полгода я не мог отправить ни одного письма. И тогда я проделал такой эксперимент. В скудной лагерной библиотеке было полное собрание сочинений Ленина. По мысли КГБ труды создателя КПСС могли помочь политзаключенным понять как прекрасна коммунистическая власть и как глубоко они заблуждались. Я взял том переписки Ленина, стал переписывать его письма к Горькому, Крупской, Арманд и др. деятелям и подавать в цензуру как СВОИ. В этих письмах не было изменено ни слова. Некоторое длинные письма были только сокращены или опущены имена. И ни одно письмо Ленина не было пропущено цензурой. Все они были конфискованы как "антисоветские", "клеветнические", "циничные". В итоге меня потащили к психиатру, т.к. по мнению КГБ такие письма мог написать только псих. От заключения "невменяемый" меня спасло признание, что все мои отправления - копии писем незабвенного Ильича.