Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок Страница 5

Мартинесъ, не покидая своего мечтательнаго вида, давалъ себя ласкать и баловать, какъ человѣкъ, которому воздается должное. Онъ пользовался большимъ почетомъ среди своихъ товарищей и начальства: въ его распоряженіи была касса кабачка и даже тотъ чулокъ съ монетами, который часто наминалъ ему бока, когда онъ растягивался на кровати въ каютѣ.

Можетъ быть, чтобы избавиться отъ этой непріятности, онъ поспѣшилъ опустошить его, въ чемъ, впрочемъ, не встрѣтилъ ни малѣйшаго нротиворѣчія со стороны синьи Тоны. Развѣ ему не предстояло стать ея мужемъ? Только-бы хорошо шла торговля, она не имѣла права жаловаться!

Но по прошествіи четырехъ или пяти мѣсяцевъ на нее начало нападать раздумье. Становилось необходимымъ оформить положеніе, а продолжать по-прежнему оказывалось невозможнымъ. Когда честная женщина, мать двоихъ дѣтей, имѣетъ въ виду произвести на свѣтъ третьяго, нужно, чтобы налицо быль мужчина, который могъ бы заявить: «это мое дѣло!»

Она сообщила объ этомъ Мартинесу, и Мартинесъ отвѣтилъ: «очень хорошо!» на всѣ ея рѣчи. Тѣмъ не менѣе, онъ поморщился и принялъ плачевный видъ, точно его грубо столкнули съ тѣхъ идеальныхъ высотъ, гдѣ онъ любилъ искать убѣжища отъ жизненной прозы. Онъ прибавилъ, что, вѣроятно, придется долго ждать бумагъ, необходимыхъ для вѣнчанія такъ какъ Хуэльва далеко.

Тона стала жить надеждой, сосредоточивши всѣ мысли на этой далекой Хуэльвѣ, которая, по ея представленіямъ, должна была находиться гдѣ-нибудь по близости Кубы или Филиппинскихъ островъ.

Однако, недѣля шла за недѣлею и необходимость вѣнчанія становилась все очевиднѣе. «Мартинесъ, синьоръ Мартинесъ, осталось всего два мѣсяца. Уже невозможно скрыть, чего мы ждемъ, и люди начинаютъ примѣчать. Что скажутъ мальчишки, когда застанутъ въ домѣ новаго брата?»

Мартинесъ возражалъ: «Это не моя вина. Ты видишь, сколько писемъ я пишу, чтобы ускорить высылку бумагъ…»

Въ одинъ прекрасный день стражникъ объявилъ, что самъ ѣдетъ въ Хуэльву за проклятыми документами и уже получилъ отпускъ отъ своего начальства.

Превосходно! Такое рѣшеніе было весьма пріятно синьѣ Тонѣ. Чтобы облегчить ему путешествіе, она отдала всѣ деньги, какія были въ выручкѣ, затѣмъ въ послѣдній разъ погладила его по головѣ и пролила нѣсколько слезъ, говоря:

– До свиданія, добрый путь!..

Бѣдной Тонѣ никогда уже не суждено было свидѣться съ синьоромъ Мартинесомъ. Среди стражниковъ, обслуживавшихъ берегъ, нашлась добрая душа, доставившая себѣ удовольствіе открыть ей истину. Никогда не было рѣчи о поѣздкѣ въ Хуэльву. Письма Мартинесъ отправлялъ въ Мадридъ: въ нихъ заключались просьбы о переводѣ на другой постъ, подальше отъ Валенсіи, климатъ которой ему якобы вреденъ. И въ самомъ дѣлѣ, его перевели въ Коронью.

Синья Тона подумала, что сойдетъ съ ума. Воръ, и хуже вора! Смотрите, какой недотрога! Вотъ вѣрь послѣ этого людямъ, которые такъ хорошо говорятъ. Такъ отплатить ей, которая рада была отдать ему послѣдній грошъ и ублажала его подъ навѣсомъ въ часы сіесты ни дать, ни взять, какъ родная мать.

Но все отчаяніе бѣдной женщины не помѣшало появленію на свѣтъ того, что было причиною необходимости брака; и нѣсколько мѣсяцевъ спустя синья Тона подавала стаканы, прижимая къ свой пышной груди блѣдную, слабенькую, голубоглазую дѣвочку, съ объемистой бѣлокурой головкой, походившей на золотой шаръ.

II

Прошли года безъ малѣйшей перемѣны въ однообразномъ существованіи семейста, которое жило въ лодкѣ, превращенной въ харчевню.

Ректоръ былъ настоящій морякъ, коренастый, флегматичный, безстрашный передъ опасностью. Изъ «кошки» онъ превратился въ матроса; на него дядя Борраска надѣялся больше, чѣмъ на весь остальной экипажъ; и ежемѣсячно онъ отдавалъ матери четыре или пять сбереженныхъ дуро, которые она клала для него на храненіе подъ матрацъ.

Антоніо не имѣлъ ремесла. Между матерью и имъ шла борьба. Тона находила ему мѣста, a онъ ихъ бросалъ черезъ нѣсколько дней. Съ недѣлю онъ прожилъ въ ученикахъ у башмачника; побольше двухъ мѣсяцевъ проплавалъ съ дядей Борраска въ качествѣ юнги, но хозяину надоѣло кричать на него, не будучи въ силахъ добиться повиновенія. Потомъ онъ попробовалъ сдѣлаться бочаромъ: это ремесло считалось наилучшимъ; но хозяинъ выставилъ его вонъ очень скоро. Наконецъ, въ семнадцать лѣтъ, онъ поступилъ въ артель разгрузчиковъ и работалъ не чаще двухъ разъ въ недѣлю, да и то съ большой неохотой.

Тѣмъ не менѣе, его праздношатайство и порочныя привычки почти прощались синьею Тоною, когда она любовалась имъ по праздникамъ – а для этого бродяги почти каждый день бывалъ праздникъ, – въ шелковой фуражкѣ съ пышнымъ дномъ надъ темно-бронзовымъ лицомъ съ пробивавшимися усиками, въ синей холщевой курткѣ, прилегавшей къ стройному тѣлу, въ черномъ шелковомъ поясѣ, замотанномъ вокругъ фланелевой рубашки въ черныхъ и зеленыхъ клѣткахъ. Какъ бы тамъ ни было, она гордилась тѣмъ, что была матерью этого красиваго мальчишки, который явно намѣревался стать такимъ же негодяемъ, какъ недоброй памяти Мартинесъ; но ея Антоніо обѣщалъ быть живѣе, смѣлѣе, предпріимчивѣе; это доказывалось тѣмъ, что кабаньяльскія дѣвицы уже соперничали передъ нимъ въ качествѣ влюбленныхъ.

Тона радовалась, узнавая, какъ онѣ цѣнятъ ея сына, и бывала извѣщена обо всѣхъ его похожденіяхъ. Какая жалость, что онъ такъ любитъ эту проклятую водку! Вотъ кого можно назвать настоящимъ мужчиной; онъ – совсѣмъ не то, что его сонный братецъ, котораго не расшевелишь, хоть проѣзжай по немъ въ телѣгѣ.

Въ одинъ воскресный вечеръ, въ кабакѣ «Добрыхъ Нравовъ», – ужасно ироническое названіе! – Антоніо поссорился съ артелью разгрузчиковъ, работавшихъ дешевле: полетѣли стаканы и, когда для водворенія мира явилась полиція, то захватила его съ ножемъ въ рукѣ, среди преслѣдованія враговъ между столами. Болѣе недѣли его продержали въ кутузкѣ при общинномъ домѣ. Слезы синьи Тоны и хлопоты дяди Марьяно, который былъ вліятельнымъ выборщикомъ, вызволили его на этотъ разъ; но исправился онъ такъ мало, что въ самый вечеръ своего освобожденія вновь замахнулся тѣмъ же ножемъ на двухъ англійскихъ моряковъ, которые, напившись вмѣстѣ съ нимъ, захотѣли его вздуть.

Онъ былъ у всѣхъ на виду въ Кабаньялѣ. Неважный работникъ, но крѣпче кого угодно въ тѣ ночи, когда на всѣхъ парусахъ плавалось изъ кабака въ кабакъ вплоть до утра.

Мать не видала его иногда по цѣлымъ недѣлямъ. У него была любовная связь, почти серьезная и походившая, по словамъ многихъ, на рановременное обрученіе. Но синья Тона не одобряла этой связи. Разумѣется, она не надѣялась женить Антоніо на принцессѣ, но дочка тартанеро, дяди Паэлья, казалась ей уже слишкомъ ничтожною. Эта Долоресъ была безстыдна, какъ обезьяна, очень красива, – этого нельзя было отрицать, – но способна съѣсть живьемъ ту несчастную свекровь, которой достанется въ невѣстки.

Да и какъ можно было ждать иного? Эта дѣвченка выросла безъ матери, не разлучаясь съ дядей Паэльей, пьяницею, который бывалъ навеселѣ съ восхода солнца, когда садился на свою тартану [5] , и впалъ въ чахотку отъ пьянства, полезнаго единственно его носу, который краснѣлъ и толстѣлъ все болѣе и болѣе.

Человѣкъ онъ былъ безчестный и пользовался сквернѣйшей репутаціей. Заработокъ онъ находилъ лишь въ Валенсіи, въ рыбацкомъ кварталѣ. Когда приставалъ англійскій пароходъ, онъ безъ стыда предлагалъ матросамъ свезти ихъ въ публичные дома, а въ лѣтнія ночи бралъ къ себѣ на тартану цѣлый грузъ дѣвокъ въ свѣтлыхъ свободныхъ платьяхъ, съ наштукатуренными щеками и съ цвѣтами въ волосахъ, и развозилъ ихъ вмѣстѣ съ ихъ пріятелями по береговымъ харчевнямъ, гдѣ кутили до утра, тогда какъ самъ онъ, сидя въ сторонкѣ и ни на минуту не разставаясь со своимъ кнутомъ и съ виннымъ кувшиномъ, напивался, отечески созерцая тѣхъ, кого называлъ «своими овечками».

Хуже всего было то, что онъ не стѣснялся и передъ собственною дочерью. Онъ говорилъ съ нею въ тѣхъ же выраженіяхъ, какъ и со своими кліентками. Во хмѣлю онъ бывалъ болтливъ, неудержимо высказывалъ все вслухъ; и напуганная малютка Долоресъ, убѣгая отъ толчковъ его ногъ, широко раскрывала глаза съ выраженіемъ нездороваго любопытства, прислушиваясь къ непристойнымъ рѣчамъ стараго Паэльи, который самъ себѣ разсказывалъ обо всѣхъ гадостяхъ, видѣнныхъ имъ въ теченіе ночи.

Таково было воспитаніе Долоресъ. Какъ же хотѣть, чтобъ она чего-либо не знала? Главнымъ образомъ, по этой причинѣ Тона отказывалась принять ее въ свою семью. Если дѣвушка не погибла еще совершенно теперь, когда начала превращаться въ хорошенькую женщину, то единственно благодаря добрымъ совѣтамъ двухъ-трехъ сосѣдокъ. Тѣмъ не менѣе, отношенія ея къ Антоніо уже породили множество сплетенъ. Послѣдній приходилъ въ домъ своей возлюбленной, точно хозяинъ, и почти всегда обѣдалъ съ нею, пользуясь тѣмъ, что тартанеро возвращался позднею ночью. Молодая дѣвушка чинила ему бѣлье, а порою даже шарила въ карманахъ отца и брала оттуда мелочь, которую дарила своему поклоннику; это давало пьяницѣ поводъ произносить пространныя ругательства по адресу лицемѣрныхъ друзей: онъ предполагалъ, что въ тѣ минуты, когда винные пары застилаютъ ему зрѣніе, собутыльники таскаютъ у него песеты.