Мари-Бернадетт Дюпюи - Доченька Страница 5

— Садись-ка спиной к огню! Согреешься — и сразу почувствуешь себя лучше. Не помешает и поесть как следует. Давай свои вещи, их впору выкручивать!

Пол в доме был глинобитный. Кожух большой печи поднимался почти до потолка, обшитого крупными, почерневшими от копоти брусьями. В углу, недалеко от очага, стояла небольшая лавка, на которой сидел, потирая руки, чтобы согреться, мальчик. Он был худенький, на маленьком, обрамленном темными волосами личике ярко блестели огромные черные глаза. Мальчик серьезно смотрел на Мари.

Нанетт кивнула в его сторону:

— Это Пьер, мой сын. Он хороший парень. А тебя как зовут?

— Мари, мадам.

— Вот еще выдумала! В нашем доме чтобы я не слышала никаких «мадам»! Зови меня Нанетт. А теперь садись к столу!

Мари села. Нанетт сняла с нее пальто и шапку и повесила их поближе к очагу. Потом поставила перед гостьей тарелку супа и отрезала ей ломоть хлеба. Голодная сирота с удивительной быстротой съела угощение и сразу же почувствовала себя лучше.

— Готова спорить, что хозяйка за всю дорогу не дала тебе ни крошки! — смеясь, сказала Нанетт. — Вот ведь ведьма! Скупердяйка, не побоюсь этого слова! Ей бы и с грязи пенку снять!

Видя по лицу девочки, что она явно не понимает, о чем речь, Нанетт сказала:

— Очень уж она жадная. Так понятнее?

Пьер прыснул. Нанетт была рада возможности поболтать с гостьей, приехавшей из большого города, а значит, никогда не слышавшей местных прессиньякских сплетен, поэтому поставила к очагу, поближе к сыну, стул, села и стала рассказывать:

— Наша хозяйка-то нерода, наверное, поэтому она такая злая. Я всегда говорю Жаку, что, если бы у нее была парочка озорников, она была бы помягче. Да и хозяину было бы кому оставить свою землю… У него сердце сжимается при мысли, что все его леса, луга, скотина — все перейдет в руки этого Макария, никчемного племянника муссюра! А уж этот молодчик быстро все распродаст, помяните мое слово!

Мари едва заметно кивала. Она боялась огорчить Нанетт, которая отнеслась к ней с явной симпатией, поэтому не стала спрашивать, что такое «нерода». Слово это звучало, конечно, лучше, чем «ведьма», но все же таило в себе злое начало.

Открыв дверь локтем, в дом вошел Жак. В руках у него был матрас, обтянутый серой в розовый цветочек хлопчатобумажной тканью. Этот матрас показался Мари самым красивым в мире.

— Это для девочки! Хозяева дали.

Нанетт встала. Муж передал ей матрас, и женщина прижала его к груди.

— Пьер, отнеси-ка это в каморку под крышей, — сказала она после недолгого колебания. — И дай Мари простыню и одеяло.

Жак с женой обменялись парой слов на патуа, и девочка подумала, что речь идет о подозрениях хозяйки относительно вшей в ее волосах. Краснея, она поспешила заверить Нанетт, что монахини всегда тщательно следили за гигиеной.

— Могла бы мне этого и не говорить. Как будто у нас есть время думать о таких мелочах! К тому же считается, что вши — признак отменного здоровья и приносят счастье!

Мари пошла следом за Пьером, который в одной руке нес матрас, а в другой — подсвечник со свечным огарком. Дети поднялись по лестнице, первые ступеньки которой отчаянно скрипели.

«Каморка под крышей» оказалась на деле чердачным помещением, где приятно пахло фруктами и зерном. Жак с женой сушили на чердаке яблоки, каштаны и орехи, хранили крупу и фасоль в больших плетеных емкостях красивого, теплого золотистого цвета. Эта непривычная раскраска очень понравилась Мари.

Пьер бросил матрас на сероватый пол, убежал и вернулся, неся на вытянутых руках простыню и одеяло. Он протянул белье Мари, оставил девочке подсвечник и тут же повернул назад.

— Спасибо, — прошептала она.

Девочка осталась одна. Это случилось с ней впервые в жизни. В приюте она спала в общей спальне, которая никогда не пустовала. Лежа в постелях, воспитанницы болтали перед сном. Старшие часто на цыпочках прокрадывались в спальню к маленьким, чтобы утешить тех, кто боялся темноты.

Мари аккуратно разложила свое пальто и шапку на одном конце своего импровизированного ложа. Дрожа в промокшем платьице, она сняла такие же мокрые чулки. Потом легла и натянула одеяло до самого носа. Прижав к груди фотографию Святой Девы Обазинской, она прочла молитву.

Свеча вскоре угасала. Ее танцующее пламя отбрасывало на потолок тени странной формы. Мари закрыла глаза. Снизу доносились голоса Нанетт и ее мужа, говоривших на патуа.

Она не понимала ни слова из их разговора, поскольку в приюте воспитанниц учили изъясняться на правильном французском.

Мари думала о суровой мадам Кюзенак, о большом доме на вершине холма и о том, какая жизнь ждет ее здесь… О деревне и ее жителях, о которых она ничего не знала… И все-таки она дала себе обещание стать счастливой вопреки всем и вся, потому что умела во всем находить хорошее и верила, что если очень хотеть, то мечта непременно исполнится…

В первый раз Мари уснула на землях поместья «Волчий Лес», не имея понятия о том, что наступит день, когда она всей душой полюбит эти места.

Глава 3

Радости деревенской жизни

На следующее утро Мари чувствовала себя такой слабой, что не смогла встать. Она стучала зубами от озноба и кашляла не переставая. Пьер, которого послали ее разбудить, кубарем скатился вниз по лестнице с криком:

— Мама, она заболела! Скорее иди сюда!

Нанетт поторопилась подняться на чердак. Она сразу поняла, что девочка простудилась. И в этом не было ничего удивительного. Бормоча под нос проклятия, она принялась за дело:

— Пьер, помоги мне! Мы снесем ее вниз и уложим на большую кровать. Потом беги в «Бори» и предупреди хозяйку. Скажи, что девочка заболела и не сможет к ним прийти. Бедная крошка! Но уж я-то поставлю тебя на ноги, слово Нанетт!

Известие о болезни девочки Амели Кюзенак восприняла на удивление спокойно. Похоже, ее не слишком заботило, скоро ли Мари приступит к работе. В доме оставалась старая служанка Фаншон, которой вполне по силам убрать в комнатах и приготовить обед…

Нанетт испробовала на Мари несколько домашних рецептов от простуды, которые не раз ее выручали. Ведь в деревне никто не станет вызывать доктора к больному, если тот всего лишь простудился!

Именно в эти дни сирота маленькими шажками вошла в сердце фермерши… Нанетт не переставая сетовала на то, что девочка такая маленькая, худенькая, почти прозрачная, и кушает, как воробышек.

Добрая женщина при каждой возможности хватала свое шитье и усаживалась у изголовья кровати, время от времени прикладывая руку к горячему лбу Мари. Она старалась развлечь девочку разговорами, но так, чтобы не слишком ее утомлять. Прошло три дня, однако кашель у больной только усилился, в груди горело огнем. И вот настал момент, когда она не смогла сделать глоток. Жар не спадал.

Жак, муж Нанетт, уведомил об этом хозяйку. Амели Кюзенак с раздражением ответила, что мужа дома нет, а сама она не знает, как лучше поступить.

Встревоженный состоянием Мари фермер позволил себе проявить настойчивость:

— Хозяйка, думаю, пора позвать доктора. Девочка может… Я хочу сказать, она очень плохо выглядит, поверьте, очень плохо! Жена уж не знает, что и делать!

Кусая губы, мадам Кюзенак сердито сказала:

— Я пришлю к вам доктора Меснара.

Доктор явился на ферму только через два дня. В тот самый вечер, когда Пьер, который не обменялся с девочкой и парой слов, испугался, видя, что ей очень плохо…

Девочка балансировала между реальностью и бредом, свернувшись калачиком на кровати и прижимая к груди фотографию Святой Девы Обазинской. Временами к ней возвращалось сознание, но потом она снова начинала бредить. Едва слышно она повторяла «папа, мама», потом начинала звать женщин, которых Нанетт знать не могла, — сестру Юлианну и мать Мари-Ансельм…

Доктор тщательно обследовал больную. В глазах его горел гнев, когда он сказал, качая головой:

— Девочка в двух шагах от смерти! Скажите, чего вы ждали, почему не позвали меня раньше?

После отчаянной борьбы за жизнь и благодаря прописанным доктором Меснаром лекарствам Мари все-таки победила начинающуюся пневмонию.

Прошло больше недели с того дня, как она приехала в поместье «Волчий Лес». За это время сирота ни разу не виделась ни с мадам Кюзенак, ни с ее супругом — муссюром, о котором Нанетт отзывалась с большим уважением и даже сочувствием.

Выздоравливала девочка медленно. Чтобы поправиться, ей нужен был отдых, солнечный свет и хорошая пища. Жан Кюзенак, которому фермер ежедневно сообщал, как себя чувствует девочка, с очевидным сожалением распорядился, чтобы Мари оставалась с Нанетт, пока совсем не выздоровеет.

Со слов Жака выходило, что Амели Кюзенак такое положение вещей совершенно устраивало.

— Я и не удивляюсь! — сердито бросила мадам Кюзенак своему супругу. — Она ведь незаконнорожденная! Неизвестно, чем болела ее мать. У таких женщин здоровые дети не рождаются. Пусть себе живет на ферме. Чем реже я буду ее видеть, тем для меня лучше!