Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц Страница 50

– Амарна, – последовал ответ. – Это важно?

– Именно в Амарне он работал, когда мы стали... познакомились поближе.

– Хм-м, да. Возможно, вы нашли ключ, миссис Эмерсон. Его память о событиях ясна и точна вплоть до примерно тринадцати лет назад. Он не помнит ничего, что произошло с того времени.

– С того дня, как мы познакомились, – задумчиво сказала я.

Врач положил руку мне на другое плечо. Мужчины, похоже, думают, что этот жест оказывает успокаивающее действие.

– Не отчаивайтесь, миссис Эмерсон, он вне опасности, но всё ещё намного слабее, чем… может заставить вас поверить его безапелляционная манера поведения. Возможно, память вернётся, когда здоровье улучшится.

– А может, и нет, – пробормотал Сайрус. – Что-то вы слишком небрежно заявляете об этом, док. Что, больше ничего нельзя сделать?

– Я не специалист по нервным расстройствам, – последовал раздражённый ответ. – Я бы охотно приветствовал иное мнение.

– Без обид, – мгновенно отреагировал Сайрус. – Я понимаю, что мы все чертовски устали, и нервы у нас на пределе. Специалист по нервным расстройствам, говорите вы... Эй, погодите-ка!

Его лицо прояснилось, и он перестал крутить бородку, явно пострадавшую от чрезмерного внимания.

– Кажется, добрый Господь наконец-то на нашей стороне. Один из величайших мировых экспертов в области психических расстройств в этот самый момент находится на пути в Луксор, если только уже не приехал. Дьявольски повезло!

– Как его зовут? – скептически спросил доктор.

– Шаденфрейде, Сигизмунд Шаденфрейде. Он – высший класс, даю слово![144]

– Венский специалист? Его теории несколько неортодоксальны...

– Но они работают, – с энтузиазмом прервал Сайрус. – Я был его пациентом несколько лет назад.

– Вы, Сайрус? – воскликнула я.

Сайрус смотрел вниз, переминаясь с ноги на ногу, как виноватый школьник.

– Вы помните, Амелия, это дело с леди Баскервиль? Я отдал своё сердце этой женщине, а она разбила его вдребезги[145]. Я долгое время места себе не находил, а потом услышал о Шаденфрейде. И он поставил меня на ноги за несколько недель.

– Мне очень жаль, Сайрус, я и понятия не имела…

– Было и прошло, моя дорогая. А теперь я свободен, как вольная пташка. Я сказал Шаденфрейде на прощание, чтобы он сообщил мне, если когда-либо появится в Египте, и тогда я покажу ему, на что похожи археологические раскопки. Он, вероятно, прибыл в Каир сразу после того, как я несколько дней назад получил от него письмо – тогда не обратил на него внимания, голова была занята другим – но, если я правильно помню, он на этой неделе планировал быть в Луксоре. Что вы скажете, если я побегу за ним и постараюсь заполучить его?

Конечно, в действительности всё пошло совсем не так гладко, как надеялся Сайрус, движимый сочувственным энтузиазмом. Он вернулся только вечером, буксируя знаменитого венского врача, будто любимую собаку.

Шаденфрейде представлял собой любопытную фигуру – очень тонкое лицо и очень круглый живот, щёки настолько розовые, что казались нарумяненными, а борода – такая серебристо-белоснежная, что выглядела ореолом, соскользнувшим с положенного места. Близорукие карие глаза неуверенно смотрели сквозь толстые очки. Однако в его профессиональной манере не было никакой неопределённости.

– Невероятно интерррресный случай, без сомнения, – заявил он. – Герр Вандергельт некоторые подробности сообщил мне. Вы не навязывались ему, gnädige Frau[146]?

Я застыла в негодовании, но подмигивание и кивок Сайруса напомнили мне, что ответственность за этот грубый вопрос несёт несовершенное владение знаменитого врача английским языком.

– Он спал чуть ли не весь день, – ответила я. – Я не настаивала на своём родстве с ним, если вы имеете в виду именно это. Доктор Уоллингфорд чувствовал, что на данном этапе такое поведение может быть неразумно.

– Sehr gut[147], sehr gut. – Шаденфрейде потёр руки и продемонстрировал мне идеальные белые зубы. – Я пациента наедине осмотреть должен. Позволите вы, фрау профессор?

И, не дожидаясь моего разрешения, распахнул дверь и исчез внутри, с грохотом захлопнув её за собой

– Своеобразный паренёк, правда ведь? – с гордостью спросил Сайрус, как будто выходки Шаденфрейде доказывали его медицинскую значимость.

– Э-э-э-э... весьма. Сайрус, вы уверены...

– Дорогая, он – чудо. А я – живое свидетельство его талантов.

Шаденфрейде не появлялся в течение довольно длительного времени. Не было слышно ни звука – не говоря уже о крике, который я вполне естественно ожидала услышать от Эмерсона – и я уже начинала нервничать, но тут дверь, наконец, открылась.

– Nein, nein, gnädige Frau[148], – заявил Шаденфрейде, удержав меня, когда я попыталась войти.– Обсуждение мы должны иметь перед тем, как вы говорите хотя бы одно слово пациенту нашему. Ведите нас, герр Вандергельт, к месту обсуждения и принесите, bitte[149], освежительного немного даме.

Мы удалились в мою гостиную. Я отказалась от бренди, на котором настаивал врач – ситуация была слишком серьёзной для временного улучшения настроения – а сам он приложился к пиву, которое смаковал с таким удовольствием, что, когда он поставил бокал на стол, все усы оказались вымазаны пеной. Однако когда он начал говорить, у меня не появилось ни малейшего желания смеяться над ним.

Многие люди в то время скептически относились к теориям психотерапии. Мой собственный ум всегда восприимчив к новым идеям, какими бы отталкивающими они ни были, и я с интересом прочитала работы таких психологов, как Уильям Джеймс[150] и Вильгельм Вундт[151]. Поскольку некоторые из их аксиом – в частности, концепция Гербарта[152] о пороге сознания – соответствовали моим собственным наблюдениям за человеческой природой, я склонялась к мнению, что эта наука при усовершенствовании и развитии может дать полезные знания. Теории герра доктора Шаденфрейде были, безусловно, неортодоксальными, но я посчитала их до отвращения правдоподобными.

– Непосредственной причиной амнезии мужа вашего есть физическая травма – удар по голове. Часто ли область эту он повреждал?

– Ну… не так, чтобы очень часто… – начала я.

– Не могу сказать точно, – пробормотал Сайрус. – Я помню, по крайней мере, два раза в течение нескольких недель, когда мы вместе проживали в Баскервиль-Хаусе[153]. Что-то в моём старом приятеле вызывает у людей неудержимое желание ударить его по голове.

– Он не избегает физических столкновений, когда защищает беспомощного или исправляет дурные поступки,