Алексей Ельянов - Заботы Леонида Ефремова Страница 53

— От этого я не отказываюсь, — сказал Глеб неожиданно тихо, так же тихо, как мы начинали наш разговор. — Я никогда не забуду все, что вы для меня сделали.

Глеб смотрел теперь куда-то вбок, вниз, волосы упали ему на лоб, на глаза, и весь он как будто расслабился. Из-под расстегнувшейся рубашки выглядывали тонкие ключицы.

Глеб смутил меня своим признанием.

— Я не про это, Глеб. Я действительно обиделся и не понимаю тебя. Я ничего не требую. Что есть, то есть. Просто горько терять друзей.

За спиной послышался неожиданно резкий щелчок.

— Закройте дверь! — крикнул я не оборачиваясь и только услышав, что кто-то входит в мастерскую. Глеб сейчас же спрыгнул с подоконника.

— Простите, Леонид Михайлович, хорошо, что вы здесь. У нас гости, — говорит знакомый голос за моей спиной.

Оборачиваюсь — и вправду гости. Чисто выбритые, представительные, вежливые. Делегация. Иностранцы. Зачем только принесло их именно сейчас! Что им нужно? Посмотреть на новое оборудование, на изысканные шкафчики с наборами сверл, метчиков, плашек, надфилей? Смотрите, пожалуйста, все у нас в полном порядке — образцовое училище, ничего не скажешь! Только вот почему сейчас?! Ну до чего же не ко времени весь этот парад.

— Прости, Глеб. Пойдем отсюда, — говорю я и хочу выйти из мастерской, но старший мастер подзывает меня к себе и шепчет:

— Поводи-ка их по училищу ты, а мне домой нужно позарез. Уж прости.

Простить-то я прощаю, а вот разговор прерван. Глеб не знает, идти или оставаться.

— Иди, Глеб, иди, — говорю я. — Спасибо, что выложил мне все начистоту. Иди, а то ждут они меня. Нет, все-таки посиди тут. Я быстро.

Делегация оказалась небольшой, шестеро пожилых мужчин и одна женщина, из ГДР. Приехали посмотреть, как мы тут готовим кадры.

— Идемте, — приглашаю я.

Я уже не первый раз водил делегации и знал, чем их можно заинтересовать и удивить. Ну, скажем, кабинет химии, оборудованный как в лучшем институте, или кабинет спецтехнологии. Ничего себе и светлая просторная столовая с красивыми стульями, похожими на кресла, с цветами на столах в модерновых и на удивление еще не разбитых вазочках. Роскошный спортзал тоже производит впечатление: высоченные окна, баскетбольные щиты, шведская стенка и емкое пространство, заключенное в голубые стены под белым потолком. А лингафонный кабинет — разве не диво для профтехучилища? В отдельных кабинках наушники, и каждый ученик может самостоятельно разговаривать с учителем или слушать магнитофонные записи на английском, французском, немецком. Если не лениться — можно многого достичь. Жаль, что я учил когда-то французский кое-как. Не к чему слесарю иностранный язык, считали тогда мы все. Никто и не думал о возможных поездках за границу или о встрече делегаций, или просто о том, чтобы получить настоящие знания. Рабочему нужно знать свое дело — вот и все, и нечего «выпендриваться», рассуждали мы.

— Вон туда, товарищи! Там выставка кружка технического творчества. Видите стенд? Макет полярного вездехода, действующий строгальный станок, набор слесарных инструментов.

Я верю, что гости понимают толк в производстве и могут оценить качество работы без лишних слов. Разве про все расскажешь?

— А сейчас я вам покажу кабинет с программированным обучением по электротехнике, — говорю я. — Там и контрольно-обучающие машины, и пульт управления, и все это, надо сказать, придумка наших преподавателей и мастеров. Сами делали. Идемте наверх, на второй этаж.

Пока мы поднимаемся, не спеша разглядываем цветы в кадках и в горшках и всю эту в самом деле приятную для глаз обстановку, так не похожую на прежний неуют, который царил здесь, когда еще учился я сам. Шел, говорил, вспоминал, а по-настоящему-то был не с иностранцами, а там, внизу, в мастерской, с Глебом.

Когда вернулся, в мастерской его не оказалось. Не было Глеба и в коридорах, и во дворе, и на улице. Ушел, не дождался, и даже записки не оставил. В чем дело? На свидание опаздывал, или друзья?.. Ну, хоть как-нибудь предупредил бы. После такого разговора, и сбежать!

Я пошел по городу. И как ни успокаивал себя, не проходила какая-то тревожная неясность, и стыд, и раздражение, и желание послать все к черту.

И чего они стоят, все эти кинопроекторы, и пульты, и светящиеся изнутри экраны, если самые главные наши дела — человеческие отношения — еще в пеленках и обучаемся мы этому самым первобытным способом — с помощью слов. А может быть, все-таки с помощью примера? Да что там — одного примера! Надо бы обучать с помощью всей прожитой жизни, мастер. Рассуждения противны Глебу давным-давно. Обманул раз-другой, и теперь не так-то просто к нему подступиться. А способен ты, мастер, не обманывать своих учеников ни в чем, никогда? Думал, что способен, а вот получается... А сможешь ты пообещать на будущее, быть уверенным? Не ответишь? Сомневаешься?

Сколько же неправды в тебе? Сколько вреда ты причинил?..

Шагай и смотри, Ленька, думай и вспоминай, и не ври себе. Не жалей себя. Смотри на деревья, на солнце, на небо — уж это все подлинное, без фальши.

Шагай и реши, решись. Да-да, решайся... сердце тебе верно говорит, оно не соврет. Какой ты педагог? Самому еще нужно учиться. К чему делить свои обманы и ошибки на двадцать семь учеников? Не справился — уходи.

Часть четвертая

Эх ты, мастер-пепка

Глава первая

Удивительное понятие — время. Порции, дольки вечности. «Тик-так, так-так», — торопятся современные часы, «бом-бом-бом», — бьет на башнях старина, и мне кажется, что время можно услышать и увидеть, и представить в пространстве от и до... от утра до вечера, от весны до осени, от рождения до смерти, — по прямой, или зигзагами, или спиралеобразно, или как в горах: вершина — впадина, пик — провал. А может быть, оно никуда не направлено, оно — во все стороны? Распространяется внезапно, сразу подхватывается и мчит, как волны или как свет. Не случайно фотон — ни то ни се, и частица и волна одновременно.

Есть время личное, есть общественное, есть всеобщее, есть беспредельное и ограниченное, умное и глупое — всякое. И, как знают многие, самое удивительное свойство времени таково, что, чем дольше живешь, тем меньше его хватает на все дела, на все желания. И вот я уже почти незаметно прошел довольно большой путь во времени и пространстве. «День да ночь — сутки прочь». Кое-что прочь, а кое-что и нет, до смерти останется.

Закончилась практика, и вот уже опять день теории у моих учеников, и в этот день я живу во времени и пространстве относительно свободнее.

Удивительными кажутся мне вдруг теперь и эти понятия — «практика», «теория». Теория и практика...

Привычнее и обычнее этих понятий, казалось бы, нет в буднях мастера. Теория, практика; завтрак, обед, ужин; шарканье напильников, работа, работа, и потом — тетради, двойки, тройки, теоретические занятия...

Теоретически у меня хорошие ученики, и все у них идет куда надо и как надо. А вот практически...

Теоретически после разговора с Бородулиным во мне должно было бы многое проясниться. Во всяком случае, должно было стать лучше, здоровее, потому что время, как известно, еще и лекарь. Но вот я, наверно, такой человек, что ничего не могу изменить в себе, пока не изживу какое-то важное, острое событие до конца, до какого-то определенного решения, или пока не придет новая беда — и все вспомнится с новой силой, и тогда у моего личного времени появится еще одно свойство, это уже проверено мною на практике: я прошлым начинаю жить, как настоящим, и слетаются ко мне со всех сторон всяческие воспоминания — куча мала прожитых мгновений, часов, дней. И время уже не тикает быстрым маятником ручных часов, и не бомкает, как колокол, — оно гудит, корчится, мается, оно зреет, как нарыв, болезненно пульсируя при каждом ударе сердца.

«Нужно закалять нервы», — скажет кто-нибудь, «нужно быть сдержаннее», — посоветует другой, «нужно быть...». Сколько людей, столько и советов. Но в том-то и загвоздка, что мне хочется остаться самим собой, первоначальным, какой я есть от природы, и в то же время хочется понять и воспринять советы всех теоретиков и всех практиков, и все те советы жизни, какие приходят ко мне сами по себе. В этом-то и мука.

...Все могло бы вернуться к прежнему, к тому времени, когда от счастья я одурел, опьянел и казалось мне, что я всюду и во всем, и со всех четырех сторон меня ждут только радостные неожиданности. Да, так и могло быть, если бы теперь не маялось сердце, и не обострилась бы, не уплотнилась каждая минута моей жизни, и не требовала бы моя душа какой-то ясности и определенности, как будто я должен собрать частицы себя, разбросанные взрывом во времени и пространстве, чтобы снова стать цельным, единым собой.

Сегодня среда. Светло, солнечно, многолюдно. Только с неспокойным сердцем я иду. Другими глазами взглянул я на моих учеников, и они теперь как будто увидели меня тоже в ином свете. И вот мечется, мучается моя душа. Что нужно ей?