Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц Страница 53

Эмерсон усмехнулся.

– Профессор, да? Никогда не обращайте внимания на академические титулы, они не заслуживают… м-м… внимания. Времена, конечно, изменились, если, как Вандергельт уверяет меня, несколько лет назад я нанял женщину работать вместе со мной. Вы художница, правильно?

Археологи иногда принимали женщин на эту должность во время раскопок, поскольку традиционно считали их непригодными для более интеллектуальной деятельности. Я решила не напоминать Эмерсону о двух дамах, которые несколько лет назад раскопали храм богини Мут в Карнаке[160], пусть даже он постоянно и критиковал их методы. Но справедливости ради следует сказать, что он был столь же критически настроен по отношению к действиям большинства мужчин-археологов.

Я хладнокровно отрезала:

– Я занимаюсь раскопками, как и вы. Я добросовестно и качественно рисую, знакома с геодезическими приборами и умею читать иероглифы. Я говорю по-арабски. Мне известны принципы научных раскопок, и я в состоянии отличить черепок додинастической эпохи от обломка посуды из Мейдума. Короче говоря, я могу делать всё, на что вы... или любой другой археолог... способны.

– А это мы ещё посмотрим, – прищурился Эмерсон.

На мой любящий взгляд, он по-прежнему оставался болезненно худым, и на лицо не возвращался здоровый загар. Взору открывалось не так уж много – он с раздражением отказался подправить бороду, и она покрыла щёки, а вокруг рта и подбородка появились целые заросли. Это выглядело ещё хуже, чем при нашей первой встрече. Но глаза, вновь горевшие прежним сапфировым огнём, бросили на меня испытующий взгляд, после чего Эмерсон принялся за суп и опять погрузился в зловещее молчание.

Никто не решился нарушить тишину. Пусть Эмерсон был не совсем таким, как раньше, но и этого было достаточно, чтобы доминировать над любой группой, частью которой он являлся, и двое молодых людей, сидевших за столом вместе с нами, в его присутствии пытались казаться невидимыми.

Прошу разрешения представить Читателю мистера Чарльза Х. Холли и месье Рене д'Арси, двух помощников Сайруса. Если я не сделала этого раньше, то только потому, что никогда не встречала ни одного из них. Они принадлежали к новому поколению археологов, и для Чарли нынешний сезон в Египте был первым. Горный инженер по профессии, румяный весёлый юноша с волосами цвета египетского песка. По крайней мере, он оставался жизнерадостным, пока Эмерсон не добрался до него.

Рене, бледный и сентиментальный, как поэт, был выпускником Сорбонны и квалифицированным рисовальщиком. Эбеново-чёрные локоны, изящно спускавшиеся на лоб, в сочетании с усами, грациозно свисавшими с верхней губы. У него была очень приятная улыбка. Которую я не видела с тех пор, как Эмерсон добрался и до него.

Эмерсон гонял их, как студентов на экзамене viva-voce[161], критикуя их переводы иероглифических текстов, исправляя их арабский язык и высмеивая их спотыкающиеся описания техники раскопок. Вряд ли можно обвинять их в том, что они оказались не на высоте во время этого громоподобного опроса – мне приходилось слышать, как выдающиеся учёные заикались, будто школьники, когда Эмерсон оспаривал их теории. Бедняги не могли этого знать, поэтому приложили все усилия, чтобы впоследствии чуть ли не прятаться от моего мужа. Никто из них не знал ТАЙНУ, как назвал её Рамзес, но они осознавали тот факт, что опасность, которой избежал Эмерсон, по-прежнему может настигнуть нас. Сайрус заверил меня, что они преданы ему, и, как он выразился, многого стоят в схватке.

Пока Эмерсон не закончил есть – с хорошим аппетитом, чему я была очень рада – он не произнёс ни слова. Бросив на пол салфетку, он поднялся и пристально посмотрел на меня:

– Идёмте, мисс… э-э… Пибоди. Пора нам немного поговорить.

Я последовала за ним, улыбаясь про себя. Если Эмерсон решил уличить или запугать меня, как бедных молодых людей, его ожидает целительное потрясение.

Читатель может быть удивлён моим спокойствием в ситуации, которая должна была вызвать сильнейшие чувства тоски и страдания. Но стойкость перед лицом невзгод всегда являлась моим достоинством, а слёзы и истерия чужды моей природе. Разве смогу я когда-нибудь забыть ту высшую награду, которую когда-то получила от самого Эмерсона? «Одна из причин, по которой я тебя люблю, в том, что ты предпочитаешь бить людей зонтом по голове, а не бросаться с рыданиями на кровать, как другие женщины».

Да, я помнила ночь рыданий, которую провела не на удобной кровати, а на твёрдом полу ванной Баскервиль-Хауса, свернувшись в уголке, будто побитая собака. Безусловно, бывали у меня и другие моменты боли и отчаяния. Но к чему описывать их? Ни один не был так мучителен, как тот первый неудержимый всплеск страданий. Той страшной ночью я избавилась от бесполезных эмоций, и теперь каждый нерв, каждое сухожилие, каждая мысль подчинялись единой цели. Как будто я заставила себя потерять те же годы, что и Эмерсон, и разумом вернуться в прошлое. В этом я следовала строгим предписаниям доктора Шаденфрейде:

– Вы, – сказал он мне накануне нашего отъезда, – вы, фрау Эмерсон, главный вопрос есть. Моё первоначальное впечатление всем, что я видел с тех пор, подтвердилось. От уз брака убежища ищет память его. Во всём остальном восприимчив он, и с относительным спокойствием принимает то, что говорят ему. Только в этом вопросе упрямится по-прежнему он. Следуйте за ним в прошлое. Восстановите безразличие, с которым относились вы к нему тогда. Действуйте так. А потом... по появившимся обстоятельствам действуйте.

Сайрус огорчительно разочаровался в докторе Шаденфрейде с тех пор, как сей выдающийся джентльмен высказал свои взгляды на брак и предосудительные привычки мужского пола. Как и большинство мужчин, Сайрус в глубине души был тайным романтиком и с безнадёжной наивностью судил о людях. Женщины более реалистичны – а я, смело могу утверждать, не впадая в противоречие, сверхреалистична. Совет доктора воззвал к определённым чертам моего характера. Вызов мне по душе, и чем сложнее задача, тем с большей охотой я примусь за её решение, засучив рукава. Я уже сумела когда-то завоевать сердце Эмерсона, несмотря на значительные разногласия, поскольку он был ярко выраженным женоненавистником, а я – не красавица, и никогда ею не была. Если духовная связь между нами, связь, отвергающая пределы времени и плоти, столь же сильна, как я верила, тогда я снова смогла бы свершить то же самое. Но если