Неизвестно - Дневники Страница 6

— Расступитесь, Всеволод Иванов приехал, а то он все ваши Рукописи выкинет!

14/ III.

— Вчера приходил молодой человек с рукописью. Приехал с Украины, привез стихи, незнакомый.

— В стихах вы, тов. И[ванов], мало понимаете, я их покажу Безыменскому. Мне надо у вас переночевать и узнать адрес Безы-менского и Д.Бедного. Ну, как в Москве живется?

Когда я сказал, что мне надо работать и разговаривать неког-

27

да, он необыкновенно быстро повернулся и ушел. Видимо, срепетировал развязность, но не соразмерил ее с тем смущением, которое я в нем вызвал.

Третьего дня приходил другой паренек, который требовал, чтобы я его усыновил, так как он сирота, а кроме того, немедленно надо выдать ему ботинки, так как выдавал же ботинки Всеволоду Иванову, некогда, Максим Горький30.

— Сколько же вам лет,— спросила его моя жена.

— 28.

— Но ведь ботинки М.Горький давал, когда уже читал его рукописи, рассказы?

— Если б у меня рассказ был, я бы и так получал деньги.

1936 год

13/VIII*. Алма-Ата

В Чимкенте встретил нас Мусрепов, автор “Кыз-Жибек”31. Всю ночь играли в соседнем купе в карты казахи. А в моем купе, с лицом вдохновенным, хотя и заметно лысеющим, утешал свою жену Вл.Власов, композитор, едущий во Фрунзе устраивать киргизскую оперу32. Киргизию сделали, согласно Конституции, 11-й Союзной Республикой, и там, видимо, завидуя Казахстану и его успехам театральным в Москве, решили создать,— к 38-му году, когда будет в Москве театральная декада33,— оперу и балет. Лучше б им заняться драмой,— а то может сорваться. Впрочем, они хотят показать “Манас”34. Это, конечно, очень любопытно. Глядишь — удастся. Для музыкантов теперь, должно быть, здесь “золотая лихорадка”. Жена музыканта весьма не одобряет расчетов мужа, но парню хочется славы — желание законнейшее — и он непрестанно жалуется, что уже взятые и принятые оперы в Москве не ставятся по два и по три года; халтурить же и сочинять песенки он устал, к тому же он работал во 2-м МХАТ. Тут вспомнили Берсенева, Гиацинтову в последней ее роли и негласно пожалели, что театра нет35. Разговор, однако же, был совсем бессвязный, ибо жара была нестерпимая и музыкант, стесняясь ходить по вагону в трусиках, лежал на верхней полке, обливаясь потом.

_________

* Видимо, описка. Очевидно, 12.

28

Возле Аральского моря хотели отдохнуть от жары, и, надеясь на влагу Сыр-Дарьи, распахнули мы окна. Таковая надежда оказалась тщетной,— хлынули в окна москиты и комары. Столичные пассажиры, пугавшие друг друга тарантулами, змеями, малярией, проказой и прочими ужасами Средней Азии, совсем напугались: Играли только беспрепятственно в преферанс казахи, и ругались привыкшие ко всему проводники, упрекая друг друга в отсталости. Появились дыни и арбузы. Я истреблял их как мог. Один упал с верхней полки, когда Тамара открывала дверь купе. Яблоки продавали — пять рублей ведро. Затем справа показался хребет, сиреневый, снегу на его вершинах было все больше и больше. Да и степь мне нравилась.

12-го [VIII].

Огромное количество наших чемоданов потрясло те два десятка людей, которые по общественной обязанности приехали встречать меня. Они смотрели растерянно на чемоданы, на мой желтый портфель, в котором лежало 40 печ[атных] листов “Германской оккупации”36. Даже носильщики растерялись. В общем как-то спутанно расселись по машинам и поехали в горы через город. Одна за другой начали лопаться шины. Улица вся в зелени.

Мы останавливались возле арыка. Обыватели смотрели абсолютно спокойно, как перебрасывались наши вещи из машины в машину, и все почему-то необыкновенно заботились о моем ружье, как будто в нем-то и была главная защита. Из доброго десятка машин уцелела только одна, изношенная, с перебитыми окнами. Эта машина и довезла нас в Дом отдыха № 1. Нас сопровождали Майлин37, Мусрепов и их жены. Разговор был глубоко светский — о полезности медицины и о невозможности выносить клопов. Дачу, нам предназначенную, не выдали, под тем предлогом, что там клопы, а когда я хотел взять лучший номер, то сестра-хозяйка, женщина с необыкновенно багровым лицом, сказала:

— Это приготовлено для академиков!

Тогда я заорал, что я тоже в своем роде академик. Сестра-хозяйка, напугавшись и решив, видимо, что я нажалуюсь, была весь остаток дня необыкновенно вежлива, а на ужин, помимо омлета, выдала еще два десятка яиц.

После завтрака я решил поехать и посмотреть, как живут казахские писатели. Они в доме отдыха “Просвещенец”, это в ки-

29

лометре от нас. Дом из фанеры — все из фанеры, причем ободранной, плохой, облупленной. Казахи М[ухтар] Ауэзов38, Джансугу-ров39 и Сейфуллин40 живут в юртах. Юрты старенькие, но внутри обставленные коврами и кошмами, которые они взяли из своего театра. “Атавизм” — как говорит петербургский литератор Лукницкий, но здесь более забавное сочетание национализма с домом отдыха. Казахи пишут свои романы, стихи и даже учебники вот здесь на кошмах. Над ними ели. Жена варит варенье в тазике, на примусе. Лежат в углу газеты, и на перегородке висит коричневый пиджак. Сейфуллин злой, молчаливый. Беседовали скупо. Я рассказал, что мог, а затем он сказал: “Ауэзов ушел в горы, да и жена у него заболела злокачественной ангиной, Лукницкого нет”. Черноглазый, широколицый поэт бренчал на домбре, двухструнной, на верху которой был врезан его портрет, а внизу фамилия и год — видимо, подарок. Портрет — под целлюлозным покровом, фотография. Между юртами поставлен бильярд с металлическими шарами, рядом возле канавы “ГАЗ”. Лопухи громадные, листья, словно банановые, бледно-розовые мальвы, прозрачные и тонкие; репейник с синими, с белыми шишечками величиной с яйцо.

13-го [VIII].

Утром зашел к Лукницкому. Отправились гулять. Жена его страдает,— видимо, как и все жены русских, которые попадают сюда. “Если б не худеть,— говорит она,— я б никогда в горы не ходила, а играла бы на бильярде”. Разговор все тот же — об неудобстве, которое можно было б переносить, скажем, ради войны, а не ради прогулки. Всем хочется устроить Швейцарию... Я начал устраивать Швейцарию: позвонил Рафальскому, замнаркома, для него у меня письмо П.Павленки41. Звонил и секретарю крайкома Мирзояну. Тот оказался чрезвычайно гордым и даже сам не подошел к телефону, а сказал, что примет меня 15-го, в 11 часов. Рафальский же приехал немедленно и тут же начал устраивать Швейцарию — предложил мне переехать в его домик, где он не живет, обещал устроить охоту, поездки,— и все это в полчаса, тут же погоревав о смерти Ирины Павленко42. Это лысый, ловкий москвич, особенно не высказывавший скуки о Москве. Пока мы шли к столу, уже появились лошади, столь здесь необходимые, ибо Швейцария не может быть устроена на своих ногах. За обедом обижалась жена Лукницкого, которую так усиленно уговари-

30

вал муж приехать, но на которую за столом не обращали внимания. За обедом разговаривали об охоте. Зверей здесь действительно много. Очень характерна “Сухотинская долина” — куда ездят охотиться на автомобилях: бежит легковая с охотниками, а позади идет грузовик, подбирает дичь. И даже, сказывают, стреляли из пулеметов, с аэроплана. Когда в городе не хватало мяса, заготовляли столовые. Решили включить Сухотинскую долину в нашу “Швейцарию”.

Влезли на лошадей. Тамару сопровождала толпа. Лошадей нам дали тех, которые возят песок из-под откоса, вот и везли они нас привычным своим песочным шагом. Тамара сидела абсолютно неподвижно, но лошадь, хромая и с гноящимися глазами, острореб-рая, везла ее столь безобидно, что она под конец даже осмелилась бить ее палкой. Обратно возвращались уже более величественно,— и поездка понравилась.

Вчера по дороге сновало множество машин; пылища была невыносимая. Вздумали было прогуляться по дорожке вверх, в гору, но сверху сыпалось такое количество пьяных, а в конце дорожки, в кустах, как раз в том месте, где надо сворачивать, лежали пьяные в такой невероятно-пьяной позе, что дамы струсили и повернули обратно. Сегодня пустынно. Протрусит всадник, проедет телега. В кустах лежат колоссальные гранитные валуны, похожие на юрты,— вот что осталось от белых кошм легенд. Казахи, говорит Мусрепов, перекочевали из Голодной степи, ближе к воде, ушли на заводы, и степь стоит заброшенная, колодцы засыпает песком. Она ждет, пока через нее пройдут железные дороги, а там найдут минералы, и дело пойдет уже “на иной основе”. Из Караганды, кажется, тысяча верст, сказал секр[етарь] Караганд[инского] райкома. Он прикатил на самолете,— ехал четыре часа. Приехал с женой. Парень, видимо, очень дельный, верно передавал свои ощущения, когда самолет падает в воздушную яму,— и восхищался тем ощущением, когда охотился с автомобиля на джейранов. Очень обижался, что не “могли подобрать джейрана, а, убив, погнались за другим, а этого джейрана подобрал проходивший обоз”. Тут же Рафальский рассказал, как они увидали, опять все в той же Сухотинской долине, волка, который крался за джейраном. Погнались за волком. Джейран убегал не столько от автомобиля, сколько от волка. Когда охотник выстрелил, волк упал, перевернулся. Вместе с ним упал и перевернулся джейран. Охотник удивился, что как-то странно удалось ему убить сразу двух.