Неизвестно - Кублановский Год за год Страница 6

21 час.

Сейчас сообщили — в Переделкине попал под электричку Георгий Гачев — человек-эпоха, чудаковатый мыслитель, трудолюбец и оптимист. (Жил наискось от меня.)

25 марта, вторник, утро.

Купил в YMCA трехтомник Болотова — в Москве не достать. Потом зашли с Нат. в церковь Св. Женевьевы, священное место, древнее, христианское...

У входа на площади подвыпивший мужик фотографирует мать с дочкой. Спрашивает:

— В кирху уже заходили?

Кирха… Р-русские люди...

Купили монографию о Дягилевских балетах (Наташе для учебы).

“Гражданин Перми” — как это у Бродского замечательно. Я долго не понимал — не знал, что Дягилев из Перми.

Какая славная поговорка: Тонули — топор сулили, вытащили — топорища жаль (вычитал у Ник. Греча).

28 марта, пятница.

У славы Пастернака есть какой-то приторный оттенок умильной интеллигентской раскрутки. Хотя он этого не хотел и, кажется, культурное сознание его было ассимилировано полностью.

В 1962 — 63 гг. — что я в Рыбинске знал о нем? Борис Коротков давал “Сестру мою — жизнь” с портретом работы Анненкова. Я мало что понял. Понравилось, помню:

Грех думать — ты не из весталок:

Вошла со стулом,

Как с полки жизнь мою достала

И пыль обдула.

И еще такое же: больше зрительное, чем разрушенное футуристической деформацией образов. Заказал в читальном зале библиотеки Энгельса “Знамя” начала 50-х годов, где, помнится, были стихи из “Живаго”. Библиотекарша отказала.

— Это из-за того, что там стихи Пастернака? (Мне 15.)

Потупилась.

На могилу Пастернака поехал в первые же дни университетской учебы (сентябрь 64 г.). Евгений с женой благоустраивали могилу. Я с ходу понял, что это сын Пастернака, столь велико было сходство. (Он и теперь — после многочисленных операций — живой, бодрый и паломничает по миру, вот недавно в Италии отмечали международной конференцией 50-летие выхода “Живаго” — они с женой были.)

Степан Верховенский стеснялся и пуще огня боялся, как бы кто не узнал, что он — по русскому обычаю — любит после обеда часок всхрапнуть. Тогда как Ап. Григорьев, не чинясь, требовал у работодателя поставить койку у себя в кабинете.

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

Уже дня 4 с этой гениальной строфой Тютчева просыпаюсь и раз по 10 вспоминаю на дню.

Русские люмпены — хулиганы. Но вот итальянцы: такие вежливые, услужливые... Трудно себе представить, что всего 60 лет назад они подвесили за ноги Кларетту Петаччи и гоготали, что она без белья.

1 апреля, вторник.

У дряхлеющих монархий нет своих гениев — гении служат уже Бонапартам (Давид). Когда глядишь на придворные портреты Людовика XVII или Николая II — видно, что это обреченный упадок. Правда, Николая писал Серов —

(в позе “Девочки с персиками”), но тут же — и фальшивых “Солдатбушек”, видимо реабилитируясь перед либералами.

В “Журнальном зале” в Интернете наткнулся на новую вещь Ю. Малецкого. Он там предлагает занести льва (как вымирающий вид) в “Красную Бархатную Книгу столбового зверинства”.

Какая поэзия!

2 апреля, 5 утра.

Русский “недоросль” (впрочем, уже за 20, благовоспитанный юноша-самоучка) в Европе. Русский Руссо (и время то же! и похожее самоучительное начетничество; и вообще интересно сравнить) — Ал. Тим. Болотов в Кёнигсберге. И его 250 лет назад удивляет в цивилизованном мире то же, что нас теперь: социальная повседневная дисциплина; субботний рынок (а в воскресенье все палатки уже разобраны, и все чисто), сосиски на гриле, отсутствие хамства, агрессии и скандала.

Милейшие, многословные писания в 60. Записки его до сих пор полностью не опубликованы (как дневники Пришвина). Чтение на любителя. А я такое люблю.

4 апреля, 3 часа ночи.

В том смысле, в каком Рокотов и Левицкий “не хуже” Ротари, Буше, Греза и Фрагонара, и болотовские “Записки” не хуже “Исповеди” Руссо. (Но насколько наивнее, “неразвитей” психология — в этом, впрочем, есть своя прелесть.) “Красноречивый сумасброд” был гоним и “побиваем” виртуальными каменьями... Но что бы сделали у нас в России с “каким-нибудь” Болотовым, напиши он размышления наподобие руссоистских! Тут бы уж не о “побивании” шла речь, тут бы медленно, не спеша, пороли, клеймили и высылали в Сибирь — и то в конце XVIII века. А в первые десятилетия до Елизаветы — “четвертовали” б, не мешкали.

Ну куда особенно вышлешь француза или швейцарца? Из Женевы в Лозанну? А у нас всегда есть куда — туда, куда Макар телят не гонял. Правда, со второй половины века XIX как раз оттуда и бежали в ту же Женеву или Лозанну все, кому было не лень, — уже не болтать, а делать бомбы: “И, стуча сапогами, звали Русь к топору”.

Замечательные у Болотова страницы: арест графа Гревена. 20 лет назад читал — восхищался, и сейчас то же. Сразу можно снимать кино.

И какая же славная проза: “Не могу и поныне забыть, с каким огорчением и досадою скачешь без памяти иногда версты две к какому-нибудь паршивому паричишке и единственно только затем, чтоб спросить в добром ли он здоровье”. Или: “Не успел он (полицеймейстер Корф) усесться в карете, как, высунувшись в окно, приказал мне ехать, как тогда, так и ездить завсегда впредь, по левую сторону его кареты и так, чтоб одна только голова лошади равнялась с дверцами кареты, и подтвердил, чтоб я всячески старался ни вперед далее не выдаваться, ни назади не отставать”.

Болотовская книга — взгляд на жизнь до освободительного движения и натуральной школы.

Читаешь Болотова и понимаешь, что “Капитанская дочка” не сказка, а вбидение человека “осьмнадцатого века” и Гринев — реальность, а не стилизованный персонаж.

7 апреля. Благовещение.

“Будь неотлучно при нем и как от дяди ни пяди” — забытая, видимо, присказка.

(О соседе): “Человек не молодой, простой, не дальних замыслов” — замечательно (письмо № 146).

Вот это проза — чем не “Капитанская дочка”? “Зять с сестрой провожали меня версты три и до самой реки Утрой, и я навек не позабуду той минуты, когда, расставшись с ними и переехав вброд реку, с другого берега видел я в последний раз возвращающегося уже в дом зятя, машущего своею шляпою и кричащего мне:

— Прости, прости, мой друг!”

В Николае Втором было это: “Как-нибудь обойдется”. А вот и не “обошлось”. (Хотя б и могло, если бы не война.)

8 апреля, 2340, Переделкино.

Старый барин вернулся из Европы домой. Вот только челядь не встречает. Зажёг лампадку…

В России оказалось намного теплей, чем в Париже: там вчера ночью валил крупный снег.

Росли за правым узким кабинетным окном старые-старые сосны-близняшки. Возвращаюсь — одна высохла. И даже уже дятел всю ее обработал — внизу куча коры. Сейчас Иван (давно подрабатывающий в Переделкине хохол) ее пилит электропилой, шумной, жужжащей. Прощай, сосна!

14 апреля, понедельник, 14 часов.

Ходил на станцию, вернее, не ходил, а на попутках и туда и обратно. Неприятно передвигаться по Переделкину: грязновато, несутся на запрещенных в населенных пунктах скоростях машины, застраивается бандитскими виллами лучший подмосковный ландшафт. На станции в цоколе торгового комплекса, где раньше была пивная, потом кафе, теперь ресторан “Мельница”. Зашел — для сравнения, невольно ища глазами шалманных примет. Кроме ниши — кабинета за тонированным стеклом — ничего “такого”: вежливые, не блядского вида девочки-официантки. Гренки с селедкой, картофелем и лучком, “Уха из топора” (и впрямь из лососевых консервов с картофелем и поструганной морковкой), 100 гр. водки “Зеленая марка”, зеленый чай — 500 рублей. Т. е. 15 — 16 евро. Во Франции за те же деньги можно съесть (стоя за стойкой) сосиски с фри и листиком салата и выпить бокал вина. Вот и считай, где дороже…

Какое славное меню было у Болотова 18 сентября 1772 года “за 20 верст уже от Козлова” (теперь Мичуринск рядом с солж. Кочетовкой): “Горячая ветчина, яйца всмятку, окрошка, щи белые с говядиной и цыпленком <…> битое говяжье мясо на сковороде с уксусом <…> а для десерта была у нас спелая брусника, куманика (ежевика) и хороший арбуз”. Такому обеду позавидуешь и в Париже.

Поразительна (и даже шокирует) дворянская наивная откровенность Болотова: своих крестьян он понимает как потенциальных врагов, которые только и ждут возможности расправиться с господами.

Монархическое государство — силовой защитник дворян от подлых людей — разве на таких принципах государству можно держаться? Она (империя наша) потому и побила все рекорды по краткости существования — 200 лет.