Всеволод Крестовский - Торжество Ваала Страница 6

III. У «БАТЮШЕК»

У священника, отца Никандра, Тамара сразу натолкнулась на совершенно неожиданную для нее сцену. На ее вопрос, можно ли видеть батюшку и нельзя ли, мол, доложить о ней, простоватая батрачка, не уразумев даже смысла последней, совсем необычной для нее, фразы, добродушно сказала «пожалуйте» и растворила перед девушкой дверь из сеней в «чистую комнату».

Обстановка этой единственной в доме «чистой» комнаты, вообще довольно скудная, со старенькою сбродною мебелью, видимо, досталась отцу Никандру в приданое за женою от тестя. Здесь прежде всего бросился в глаза Тамаре переддиванный стол, и это потому, что на нем, казалось бы, совсем еще не ко времени, увидела он полуштоф водки, а рядом с ним миску, наполненную куриными яйцами и завязанную новеньким ситцевым платком с пестрыми разводами. Рядом с этою миской лежал большой кус вареной солонины на тарелке и целый каравай пшеничного ситника на белом полотенце с узорчатыми концами.

Гореловский «батюшка», человек еще молодой, лет тридцати, с пушистою белокурою бородкой и такою же шевелюрой, которую его супруга собственноручно заплетала ему на ночь в мелкие косички, а поутру взбивала гребнем кверху «против ворса», отчего шевелюра эта, либерально подстриженная на затылке, являлась как бы неким пышным ореолом, разлетавшимся от чела его в стороны. Одет он был в коричневый подрясник, опоясанный ширтжим поясом, на котором все тою же супругой собственноручно были вышиты ему некогда гарусом ярко-пунцовые розы и бутоны с ярко-зелеными листьями. Из-под подрясника выглядывали у батюшки кончики «модных» триковых брюк, сереньких в клетку. В момент появления Тамары, он несколько нервною походкой шагал от угла до угла по комнате, заложив руки за спину, и горячо возражал что-то благообразному пожилому мужику в новой синей чуйке, который в свой черед что-то ему доказывал по пальцам, стоя у стола с закусками.

Тамара, мельком окинув взглядом всю эту сцену и обстановку, в нерешительности остановилась на пороге. Священник быстро повернулся на ходу в ее сторону и уставился на нее вопрошающим взглядом. Несколько смущенная девушка отрекомендовалась ему в качестве новой учительницы и поспешила извиниться за то, что, кажется, она попала сюда не совсем-то вовремя и нарушила своим приходом деловую беседу. Он тоже как будто смутился в первое мгновенье, не зная как быть с этою гостьей-невпопад, которую, вдобавок, и сплавить- то некуда, но затем сразу же оправился и изобразил на лице саму приятную улыбку.

— Нет, отчего же, милости просим! — приветливо успокоил он Тамару. — Нисколько не вовремя… напротив… Садитесь, пожалуйста; попадья моя сейчас придет, — она, кажись, там по хозяйству что-то с батюшкой на огороде копается… А меня прошу извинить пока, — любезно прибавил он с повинным поклоном. — Вот, с сим субъектом дело надо кончить.

— Я, может, мешаю вам? — предупредительно осведомилась девушка.

— Н…нет, отчего же… Дело житейское: сына женить хочет, — вот и ведем по сей статье дипломатические переговоры.

Благообразный мужик налил между тем стаканчик водки и, со степенным поклоном, осторожно, чтобы не расплескать, поднес его батюшке. — Пожалуйте-с!

— Да не угощай! — отбояривался тот. — Ведь сказано тебе, до обеда не приемлю.

— Пригубьте хоша! — вторично поклонился в пояс мужик. — Не обессудьте, батюшка! Не побрезгуйте!

— Да уж пригубил раз, будет с тебя.

— Вторительно-с! Не откажите… по чести просим.

— Да ты что ж это, Иван Савельев, себе думаешь?.. Ты думаешь, я на твою водку польщусь?., а?..

— Пожалуйте! — снова поклонился мужик не отступая с полным стаканчиком от священника.

— Нет, постой… Ты думаешь, накачу, мол, батьку в мякоть, так он и сдаст? — Ни-и-и, друг сердечный, эту тактику брось!.. А сказано тебе четвертную, и шабаш!

— Помилуйте, батюшка, — взмолился мужик. — Отец Никандр, помилосердуй!.. Шутка ль сказать, четвертную… Отколь я тебе возьму четвертную!..

— Отколь? — с веселым лукавством подмигнул ему батюшка и перевел с него такой же взгляд на Тамару, точно бы заискивая в ней сочувствия и молчаливой поддержки. — Отколь, говоришь ты. А поищи за голенищем, там в тряпице найдешь.

— Да нет же у меня таких деньгов, — вот как перед Истинным…

— Не божись, не божись, брат, не бери греха на душу, — все равно не поверю.

— Верь, отец, по чести говорю! — убеждал мужик, положив руку на сердце. — Бери красненькую, как даю… Прошу тебя, бери! Сам разочти-ка: ежели теперича за венчанье четвертную, да тебе угощенье, да на причт еще водки особливо, да для сватов водка, да кумовьям водка, да всей родне угощенье, да подарки, так это что ж?! — ведь это же мужику зараз одно разоренье!.. Что ж, я для тебя в петлю полезу, что ли?.

Но батюшка только улыбался на это шутливо и недоверчиво, и изредка подмигивал на него Тамаре, — дескать, полюбуйтесь, какого сироту казанскую из себя строит!

— Зачем в петлю, — в карман полезай, — посоветовал он. — Там найдется.

— В карман! — с укоризненным взглядом покивал на него мужик головою. — ШутиЩь, отец Никандр, все-то ты шутишь, а мне не до шуток… По чести прошу: бери, Христа нашего ради красненькую, отпусти ты душу мою!.. По рукам, что ли?

— Нечего, нечего, Иван Савельев, Лазаря-то петь! — замахал на него священник рукою. — Кабы ты и в самом деле неимущий был, ну, тогда мы бы тебе и даром повенчали, а ведь ты только скаред, жмот! Думаешь, не знаю я, как ты на селс кулачишь, последнюю меру овса с мужика за проценты выжимаешь? У тебя десять тысяч в банке капиталу лежит, а ты на причт каких-нибудь двадцати пяти рублей жалеешь, торгуешься, как жид какой, Лазаря из себя строишь!.. Нечего, брат, — мужик богатый, вытянешь!

— Легко сказать, вытянешь! Побыл бы ты в моей шкуре… Ну, слышь, отец, — решительным тоном заговорил он наконец после краткого раздумья. — Уж так и быть, два рублика накину! — Двенадцать… а?.. Бери двенадцать, по-божески, чтобы ни вам, ни нам не обидно…

— Сказано тебе «слово твёрдо», и не приставай — оборвал его речь батюшка. — Прощай, брат, — некогда мне тут с тобой бобы разводить, — отваливай с Богом!.. А на угощении твоем спасибо… Солонинка-то только, кажись, тово… Ну, да всякое даяние благо!

Иван Савельев, со вздохом сокрушения мотнув головою, осторожно поставил на стол невыпитый стаканчик и стал в раздумчивой нерешительности, потупясь в землю и переминаясь с ноги на ногу.

— Что ж ты стоишь? — воззрился на него священник. — Не до тебя, брат, теперь, — извини! И то вот сколько времени гостью ждать заставил… Уж извините, сударыня, — обратился он к Тамаре. — соскучились, пожалуй, приходские дрязги наши слушать.

Мужик, отдав по поклону, степенно направился к двери.

— Слышь, Иван Савельев, раньше чем надумаешь, и не приходи, — напрасно будет! — проговорил вслед ему батюшка и затем, затворив за ним дверь и весело потирая себе руки, обратился в шутливом тоне к Тамаре, не то с похвальбой, не то с иронией над собою. — Каково вымогательством занимаемся?! Вас, поди-ка, удивляет?

Но та ничего не в состоянии была ему ответить.

— Н-да-с, что прикажете делать! — вздохнул он, пожимая плечами. — И сам понимаешь, что скверно все это, отвратительно, пастырское достоинство твое унижает, а ничего не поделаешь!.. Семья… Да и не своя одна: и за причт порадеть надо… ссть-пить всем тоже хочется… малютки… А жало- иаш. е наше, ссльско-духовное, какое оно?! На хлеб насущный, и то порой на хватает. Только и утешения, что не ты один такой-то, — дело заурядное, так что и скрывать-то тут нечего…

Последние фразы были произнесены отцом Никандром с оттенком горькой иронии и не без внутреннего раздражения. Тамара, видя, что попала сюда совсем не ко времени, что жене священника, вероятно, не до нее теперь, потому что не выходит к ней так долго, не: шхотела стеснять их дольше своим присутствием и поднялась прощаться, отговариваясь, что лучше уж зайдет как-нибудь потом, в другой раз, когда и батюшке, и супруге его будет подосужнее. Но отец Никандр, как бы вдруг спохватившись, настойчиво и притом самым, по-видимому, дружеским и радушным образом воспротивился ее намерению уходить.

— Нет, нет, что вы это?! Помилуйте, как можно!.. Уж останьтесь, пожалуйста, прошу вас! — захлопотал и засуетился он около нее. — Попадья моя сейчас, сию минуту придет, — замешкалась верно на огороде… Она будет очень, очень огорчена, если я упущу без нее такую милую, дорогую гостью… Позвольте — одну минутку! — я сейчас ее кликну…

И он торопливо вышел в соседнюю комнату, плотно притворив за собою двери. Оставшись одна, Тамара несколько внимательнее окинула взглядом окружавшую ее обстановку. Единственною роскошью являлась в этой комнате старинная двуспальная кровать красного дерева, застланная поверх пышной перины голубым атласным, стеганым одеялом и увенчанная в головах целою пирамидкою подушек, покрытых прошивными наволочками с кисейными оборками. Но на этой кровати, как узнала впоследствии Тамара, никто никогда не спал и не ложился на нее, и даже с краю не присаживался, а стояла она здесь на самом видном месте, занимая весь угол и часть внутренней стены, исключительно «для параду». Ради того же «параду», над кроватью по стенке был прибит продолговатый бархатистый коврик, на котором два турка, голубой и пунцовый, гарцевали на вороном и сером конях, среди тропического сада, с неизбежным киоском и минаретом на заднем плане. На другой стене висели непременные премии из «Нивы» и литографический вид какой-то святой обители, с отверстыми над нею небесами. В переднем углу, под темными образами, на пузатеньком поставце, покрытом вязаною белою салфеткой, виднелись требник и крест, завернутые в старенькую епитрахиль, и несколько зачерствевших просфор. Диван, обтянутый зеленою клеенкой, несколько таких же стульев да переддиванный стол с закусками, принесенными в дар батюшке Иваном Савельевым, а на окнах пять-шесть бутылей с наливками и какими-то универсальными травными настойками «от семидесяти семи недугов» довершали собою обстановку этой комнаты. Тамара не успела еще достаточно оглядеть ее детали, как к ней уже вошел с надворья вчерашний старенький батюшка, отец Макарий, экстренно направленный сюда своим зятем. Он поприветствовал ее по простоте, самым душевным образом, как особу совсем уже ему знакомую, предупредил, что Аннушка, дочь его, выйдет к ней сию минуту, только приберется’малость самую, — «потому как мы с ней на огороде, хозяйским делом, — извините, — картошку копали». И затем, стараясь «занимать» Тамару, он участливо стал ее расспрашивать, — ну, как и что? хорошо ли спалось ей на новом месте, и не беспокоил ли ее ночью Ефимыч своим храпом и кашлем, и в пору ли подал он ей утром самовар и сливки к чаю, нарочито присланные для нее Аннушкой, и ка- ково-то показалось ей сегодня при дневном свете ее обиталище? — Тамара благодарила и отвечала, что все хорошо и всем она пока довольна, и со школой уже несколько ознакомилась, и с ее библиотечкой, и даже успела узнать, что здесь большую роль играет какой-то господин Агрономский.