Двадцать лет спустя - Дюма Александр Страница 6

– Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это. Но вы, по всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.

– Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?

– К кардиналу.

– Что ему от меня нужно?

– Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно за вами.

– Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!

– Я фаворит! – воскликнул д’Артаньян. – Ах, мой несчастный граф! Я и теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать два года тому назад, когда, помните, мы встретились в Менге.

Тяжелый вздох докончил его фразу.

– Однако же вам дано поручение…

– Потому что я случайно оказался в передней и кардинал обратился ко мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант мушкетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.

– Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.

– А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его забыл, да, пожалуй, никогда и не знал твердо): «Молния не ударяет в долины». А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.

– Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?

– Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, он муж королевы.

– Муж!

– Если он не муж ее, то уж наверное любовник.

– Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!

– Таковы женщины! – философски заметил д’Артаньян.

– Женщины – пусть их; но королевы!..

– Ах, бог ты мой, в этом отношении королевы – женщины вдвойне.

– А герцог Бофор все еще в тюрьме?

– По-прежнему. Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что он был хорош со мной и мог бы мне помочь.

– Вы-то, вероятно, сейчас ближе к свободе; скорее, вы поможете ему.

– Значит, война?

– Будет.

– С Испанией?

– Нет, с Парижем.

– Что вы хотите сказать?

– Слышите ружейные выстрелы?

– Да. Так что же?

– Это мирные горожане тешатся в ожидании серьезного дела.

– Вы думаете, они на что-нибудь способны?

– Они подают надежды, и если бы у них был предводитель, который бы их объединил…

– Какое несчастье быть взаперти!

– Бог ты мой! Да не отчаивайтесь. Уж если Мазарини послал за вами, значит, он в вас нуждается; а если он в вас нуждается, то смею вас поздравить. Вот во мне, например, уже давно никто не нуждается, и сами видите, до какого положения это меня довело.

– Вот еще, вздумали жаловаться!

– Слушайте, Рошфор, заключим договор…

– Какой?

– Вы знаете, что мы добрые друзья.

– Черт возьми! Эта дружба оставила следы на моем теле: три удара шпаги.

– Ну, так если вы опять будете в милости, не забудьте меня.

– Честное слово Рошфора, но с тем, что и вы сделаете то же.

– Непременно, вот вам моя рука.

– Итак, как только вам представится случай поговорить обо мне…

– Я поговорю. А вы?

– Я тоже. А ваши друзья, о них тоже нужно позаботиться?

– Какие друзья?

– Атос, Портос и Арамис. Разве вы забыли о них?

– Почти.

– Что с ними сталось?

– Совсем не знаю.

– Неужели?

– Клянусь, что так. Как вы знаете, мы расстались. Они живы – вот все, что мне известно. Иногда получаю от них вести стороной. Но где они, хоть убейте, не могу вам сказать. Честное слово! Из всех моих друзей остались только вы, Рошфор.

– А знаменитый… как его звали, того малого, которого я произвел в сержанты Пьемонтского полка?

– Планше?

– Вот, вот! Что же сталось со знаменитым Планше?

– Он женился на хозяйке кондитерской с улицы Менял; он всегда любил сласти; и так как он сейчас парижский буржуа, то, по всей вероятности, участвует в бунте. Вы увидите, что этот плут будет городским старшиной раньше, чем я капитаном.

– Полноте, милый д’Артаньян, не унывайте! Как раз в тот миг, когда находишься в самом низу, колесо поворачивается и поднимает тебя вверх. Может быть, с сегодняшнего же вечера ваша судьба изменится.

– Аминь! – сказал д’Артаньян и остановил карету.

– Что вы делаете? – спросил Рошфор.

– Мы приехали, а я не хочу, чтобы видели, как я выхожу из кареты: мы с вами незнакомы.

– Вы правы. Прощайте.

– До свидания; помните ваше обещание.

Д’Артаньян вскочил на лошадь и поскакал впереди.

Минут пять спустя они въехали во двор Пале-Рояля.

Д’Артаньян повел узника по большой лестнице через приемную в коридор. Дойдя до дверей кабинета Мазарини, он уже хотел велеть доложить о себе, когда Рошфор положил ему руку на плечо.

– Д’Артаньян, – сказал Рошфор, улыбаясь, – признаться вам, о чем я думал всю дорогу, когда мы проезжали среди толпы горожан, бросавших злобные взгляды на вас и ваших четырех солдат?

– Скажите, – ответил д’Артаньян.

– Я думал, что мне стоило только крикнуть: «Помогите!», и вы с вашим конвоем были бы разорваны в клочья, а я был бы на свободе.

– Почему же вы этого не сделали? – сказал д’Артаньян.

– Да что вы! – возразил Рошфор. – А наша клятва и дружба? Если бы не вы, а кто-нибудь другой вез меня, тогда…

Д’Артаньян опустил голову.

«Неужели Рошфор стал лучше меня?» – подумал он и велел доложить о себе министру.

– Введите господина Рошфора, – раздался нетерпеливый голос Мазарини, едва эти два имени были названы, – и попросите лейтенанта д’Артаньяна подождать: он мне еще нужен.

Д’Артаньян просиял от этих слов. Как он только что говорил, он уже давно никому не был нужен, и приказ Мазарини показался ему добрым предзнаменованием.

Что до Рошфора, то его эти слова заставили насторожиться. Он вошел в кабинет и увидел Мазарини за письменным столом, в скромном платье, почти таком же, как у аббатов того времени, – только чулки и плащ были фиолетовые.

Дверь снова закрылась. Рошфор искоса взглянул на Мазарини, и их взгляды встретились.

Министр был все такой же, причесанный, завитой, надушенный, и благодаря своему кокетству казался моложе своих лет. Этого нельзя было сказать о Рошфоре: пять лет, проведенные в тюрьме, состарили достойного друга Ришелье; его черные волосы совсем побелели, а бронзовый цвет лица сменился почти болезненной бледностью – так он был изнурен. При виде его Мазарини слегка покачал головой, словно желая сказать: «Вот человек, который, кажется, уже больше ни на что не пригоден». После довольно продолжительного молчания, которое Рошфору показалось бесконечным, Мазарини вытащил из пачки бумаг развернутое письмо и показал его Рошфору.

– Я нашел здесь это письмо, в котором вы просите возвратить вам свободу. Разве вы в тюрьме?

Рошфор вздрогнул от гнева.

– Мне кажется, вашему преосвященству это известно лучше, чем кому бы то ни было другому, – ответил он.

– Мне? Нисколько! В Бастилии множество людей, которых посадили еще при кардинале Ришелье и даже имена которых мне неизвестны.

– Но со мной дело другое, монсеньор, мое-то имя вы знали, ведь именно по приказу вашего преосвященства я был переведен из Шатле в Бастилию.

– Вы так полагаете?

– Я знаю наверное.

– Да, припоминаю, действительно. Не отказались ли вы некогда съездить в Брюссель по делу королевы?

– А! – сказал Рошфор. – Так вот настоящая причина? А я пять лет ломал себе голову. Какой же я глупец, что не догадался!

– Но я вовсе не говорю, что это причина вашего ареста. Поймите меня, я спрашиваю вас, только и всего: не отказались ли вы ехать в Брюссель по делу королевы, тогда как раньше согласились ехать туда по делу покойного кардинала?

– Как раз по той причине, что я ездил туда по делам покойного кардинала, я не мог поехать туда же по делам королевы. Я был в Брюсселе в тяжелую минуту. Это было во время заговора Шале. Я должен был перехватить переписку Шале с эрцгерцогом, и меня, узнав там, чуть не разорвали на куски. Как же я мог туда вернуться? Я погубил бы королеву, вместо того чтобы оказать ей услугу.

– Ну вот видите, как иногда лучшие намерения истолковываются в дурную сторону, мой дорогой Рошфор! Королева увидела в вашем отказе только отказ, простой и ясный: ее величество имела много причин быть вами недовольной при покойном кардинале!