Записные книжки дурака. Вариант посткоронавирусный, обезвреженный - Сатановский Евгений Янович Страница 6

Глянешь на это со стороны – полные идиоты. Глянешь второй раз – то же самое. Третий – ничего не меняется. То ли молодой олигарх, организатор будущей революции, ревнитель идеи подкупа российской элиты и свержения с ее помощью действующего президента, действительно купил их оптом и в розницу? И если это так, то он прав с точки зрения революционной логики. Их только в столице и нужно подкупать – исторически оправданно. То ли все эти персонажи сами до такой степени не ведают, что творят, как на то похоже. Оторвались они от действительности, как во время оно царские придворные от нее оторвались. Чего фрейлине Вырубовой, балерине Кшесинской, князю Юсупову или Витте со Столыпиным про какого-то Ульянова-Ленина было думать? Да и знали ли они его? Про Распутина – дело другое. Они о нем и думали. И судя по романтическому телевизионному сериалу, живописующему помянутого старца в качестве фигуры интересной современному зрителю, особенно если сравнить его с давним советским фильмом «У последней черты», нынешние придворные уже готовы головами в прорубь. А страна… Ну что страна? Переживет и это, если что. Не привыкать.

В

Вовремя умереть

Главное в этой жизни – вовремя умереть. Толстой и Чехов, к своей большой удаче, не дожили не только до Октябрьской революции, но и до Первой мировой войны. Не увидев одну из самых кровопролитных и бессмысленных боен в мировой истории, которая напрочь перечеркнула все прекраснодушные идеи графа-землепашца и под корень выбила бо́льшую часть героев доктора-литератора. Но главное, оба не успели ни единого слова сказать о новой власти. Поскольку они ее просто не застали, а представить себе такое не могли даже в страшном сне. В связи с чем и остались литературными классиками.

Толстой, по Ленину, как зеркало русской революции и, согласно тому же Ленину, главный мужик русской литературы. «Вишневый сад» и «Чайка» в каждом уважающем себя театре страны – СССР она называется или Российская Федерация, неважно. И отдельный театр – имени Чехова. Кстати, интересно, почему Толстому театра не досталось? Пьес не писал? Многотомные собрания сочинений. Неотъемлемое место в школьной программе. Камлания имен обоих и в каждом уважающем себя эмигрантском центре, и в каждом официальном советском и постсоветском представительстве за рубежом. Дни культуры и литературы их имени, олимпиады и сочинения, памятники и мемориальные доски из ценных, особо прочных материалов на всех объектах, с которыми оба соприкасались.

Опять же мемориальные усадьбы. Особенно потомкам Льва Толстого повезло с Ясной Поляной. Плюс преподавание в разведшколах всего мира – белоэмигранты постарались. Сакральный статус в мировой русистике и советологии, с которым может сравниться разве что Достоевский (почему – Б-г весть, причем во всех трех случаях). Горький и Маяковский, как их младшие современники, все успели увидеть своими глазами. Сказать, чтобы им это принесло много пользы, нельзя. «Буревестник революции» отсиживался-отсиживался на Капри – не отсиделся. Домой вернулся в почете и некоторое время жил в достатке и холе… до поры. Которая настала довольно скоро. После чего знаменитый густоусый профиль на собраниях сочинений и прочее мемориальное. Ну а Маяковский, с его буйным характером, сам застрелился. Тоже дело довольно темное, но чем кончилось – известно хорошо.

Такое впечатление, что от человека в этой жизни мало что зависит. Строишь дом. Сажаешь деревья. Лечишь, учишь, изобретаешь, пишешь картины или книги. Растишь детей и внуков. А потом прокатывается очередная война – и все в распыл. Или не война, а очередная смута. Причем хорошо еще, если ты сам и твоя семья остались в стороне от этого кошмара. Где-нибудь в глубокой провинции, которая отвалилась и осталась тихим маленьким государством на задворках Европы. А если нет? Жила-была Австро-Венгрия. И был в ней город Лемберг. Он же Львов. Ничем не хуже недалекого от него Кракова. Старинный. Торговый. С большим немецким, польским и еврейским населением – как и полагалось всякому крупному городу той поры, расположенному там, где он был расположен. И где теперь те евреи, немцы и поляки? Хотя в помянутом Кракове поляки вполне себе остались – в отличие от немцев и евреев. А в не столь отдаленной столичной Вене – немцы (без евреев, венгров и славян).

То есть единственное, что по-настоящему может человек, чтобы не попасть под каток истории, – вовремя продать свое, кровное. И отъехать в правильное место. Где больше не убивают друг друга в ежедневном режиме. Или еще не начали это делать. Хотя и тут никаких гарантий нет и быть не может. Бразилия, Аргентина, Чили – какие были страны! Плантации. Порты. Рудники. Газеты. Столичный шик бульваров, опер, ресторанов. Но что творилось там во времена военных хунт? Конечно, не оккупированная Европа времен Третьего рейха с его охотой на евреев и цыган. Но немногим лучше. Притом что наглая коррупция гражданских правительств и анархия социалистических экспериментов ни к чему, кроме путчей и военных переворотов, перемалывающих всякого, не к месту и не ко времени оказавшегося на пути армейских колонн гражданского шпака, привести не могли. И не приводили.

Было бы замечательно, если бы человек мог спокойно жить, работать, растить детей и им оставлять заработанное, не заботясь о том, что с ними будет после его ухода из жизни. И горя не знал бы. Оптимизм был бы, как у абхазских долгожителей. Истинное удовольствие жить так. Сохраняя и приумножая плоды разумного труда, как сказали бы классики марксизма-ленинизма. Которые, на свое счастье, не дожили до торжества своих идей. Поскольку Маркс и Энгельс оставили сей мир задолго до русского Октября 1917 года, китайского Большого Скачка и Красных Кхмеров. Да и Ленин… Окончание Гражданской войны Ильич застал. А коллективизацию, Большой террор и прочие радости того строя, который он гордо именовал социализмом, – нет. Очень повезло человеку. Лежит в Мавзолее – забальзамированный, и о судьбе его наследия и его тела до сих пор ссорятся и спорят. Хоронить? Не хоронить? Так и остался в истории вождем мирового пролетариата, что бы это ни значило…

Опять-таки Андрей Дмитриевич Сахаров. Он всю свою жизнь в зрелом возрасте бросил на алтарь служения делу справедливости и борьбы с режимом, который сам себя в конечном счете вскоре после его смерти и сожрал. Уйдя в лучший мир в декабре 1989-го, он не дожил не только до эйфории августа 1991-го, но и до всех последующих разочарований. Включая нынешние. Когда и на власти, и на оппозицию смотреть одинаково тошно. И мучает смутное подозрение, что все опять идет по кругу. Как справедливо все-таки говорили древние! Про то, что «после нас – хоть потоп». Тем более Шекспир туда же. Со своим «Что умереть? Уснуть!». Что сказали бы про события, последовавшие после их смерти, Сахаров, Высоцкий, Окуджава? И сказали бы что-либо? Или ушли во внутреннюю эмиграцию? А то и уехали – благо есть куда? При всех безобразиях хотя бы эта форточка не закрывается…

Без темноты не бывает света. Без ночи – дня. Без смерти – жизни. Хотя человеку, по его природе существу биологическому, положено любить именно жизнь. И за нее он цепляется, как может. Но природа со всеми ее инстинктами – только одна часть человека. Другая – социальная. Общественная. И как хотите еще ее назовите. В основе которой исторический опыт. Разумная трезвость ума. И понимание того, что человек невечен. Откуда все то, о чем мы говорим, пытаясь хоть что-то донести окружающим, – пока не очень мешают. А ведь не так давно мешали – и сильно. Ты только рот открой – тебя и укоротят. На голову, или просто срок припаяют – это как выйдет. С анекдотом или невинным вопросом насчет того, где обещанный коммунизм. И уж тем более с недозволенной цензурой писаниной.

Причем, судя по запалу новых бурбонов и кандидатов в сатрапы, очень многие из них с превеликой радостью эти времена вернули бы. Логично опираясь при этом на необходимость охраны морали, общественной нравственности, духовных скреп и опор, «традиционных ценностей» или одного лишь под этими ценностями понимаемого православия. Несколько охотнорядского, погромного типа – но тут уж как есть. Какие охранители, такие и ценности. Грудь колесом, щеки горят, глотки луженые, от желания порвать кого-нибудь за начальство аж подпрыгивают – ждут. Вдруг укажут кого? И вот тут они, конечно, постараются. А то в кадровом резерве пока выстоишь… Конечно, на теплое место пристроят, карьера пишется, стаж капает, статус растет. Но ощущение не то. Вот и ждут своего часа, вытягивая шею, выпучивая глаза и надрываясь от внутренней преданности. Не дай Б-г дождутся. Визгу будет… и полетят клочки по закоулочкам. Хотя тут еще большой вопрос чьи.