Железные Лавры - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 65

И вот когда путь мой дошел до рокового пира в замке лангобардского графа Ротари, странное и ужасное принялось охватывать меня – бесы подкрались к прибранному жилищу и скопом полезли внутрь. Ради подтверждения правды рассказа смотрел я царице прямо в глаза – и вдруг плоть моя принялась дыбиться, как кипящая каша в горшке, до самой горловины. Уж, верно, мой отец никогда не смог бы так смотреть на царицу, как его искушенный в блуде сын – на ту арабскую служанку, не в силах ничего с собой поделать! И отвести взор не мог – то было бы провозглашением лжи! Адское вожделение поднималось последней гибельной волною на мой кораблец, и так уж вдосталь начерпавшийся обоими бортами.

Взмолился про себя, стал творить Иисусову молитву поначалу умом одним, не способным докопаться до тёплого сердца за помощью, но вскоре услышал, что кто-то дышит молитвой вслух, не признал своего голоса. Лик царицы вдруг стал затмеваться бледно-сивой тучей, почудилось, что передо мной задвигается занавесь.

- Что с тобой, Иоанн, не от голода ли гаснешь? Совсем уж запостился? В дороге лишнее, – донесся сквозь шум волн голос василиссы. – Кровь носом часто так идет?

Некое теплое течение и вправду стало отогревать губы, не позволяя им коченеть. Между тем свечи словно теряли свой свет кругом царицы – и успел смутно порадоваться, что сейчас скроется от меня она всем своим видом, отпустит мой взор. Однако сам успел весь целиком – с головы до колен – погаснуть быстрее дорогих дворцовых свечей.

В беспамятстве думал, что просто устал и заснул в дороге, застигнутый недугом, привычным для всякого путника, пусть даже смертный недуг тот.

И так заснув, упал на мягкое дно, с облегчением отказавшись от всякого вольного движения.

Так, наверно, изнемогает и отдается утопленник силе воды, закутывающей его в краткий и незлой недуг смерти. Но воды никакой не нашлось – и страх перебил заботливую силу смерти. Телу и душе не покоилось во сне. Ждал нутром стремительного тока с ласковыми завихрениями на луках реки – тому току и отдал бы всякий долг движения материи и судьбы, радуясь оправданной безответственности, а не дождался.

В глубине душевной тьмы стало мниться, что обознался рекой и отдался давно высохшему руслу, разлегшись на размолотых в пыль костях.

Ошибка стала мучить сердце посреди не текшей никуда каменистой материи, а там и вовсе худо стало, когда вспомнил, что кидался в поток спасать святой образ в холщовой суме. Завозил рукою, ища – да слишком гладким показалось дно, опустевшее, как старческий рот. Не за что тут было зацепиться суме.

Вздрогнул, глаза сами открылись от сотрясения безвольного тела – и узрел над собой глаз, но не волка или ворона, а барда Турвара Си Неуса. Кругом, как занавеси балдахина, свисали на меня его долгие тонкие власы.

- Лекарь сказал, что не умер ты, - изрёк он надо мной добрый приговор. – Обморок. Кровь носом выбежала на двор… Но не вся. Холодно на дворе, видать поежилась и – обратно.

Пригляделся к барду, чая установить по его виду, что в мире ныне происходит. Ни дурных вестей, ни предзнаменований не высмотрел.

- Принес бы ты мне такую весть туда, где я во сне умирал, - укорил его, замечая, что дышится легко, а глаз певца никуда надо мною не уплывает, - твоей вести цены бы ни было! А теперь и так нетрудно догадаться.

- И это награда! – взлетела надо мной голова барда на полный его рост, и взметнулись его тонкие власы. – Меня к тебе еле пустили. Хвала богам, позволил сей… как его?... большой здесь начальник… он, кажется, в той же чести, что твой покойный отец.

Словно сама собой тонко и надсадно, как жилка души, пропела самая короткая струна арфы – с ней, как и со своей душой, бард живым расстаться не мог.

Меня так и подбросило с просторного, по-патрициански накрытого ложа. Шнырять по Городу даже в разных обличьях, узнавать всякие необычайные тайны, узнать, наконец, о кончине родного брата, а в малом итоге так и не задать никому вопроса, ответ на который мог быть ключом к подземелью всех прозрений.

- Силенциарий?! – вопросил я барда уже в сидячем положении.

- Вроде не ошибся, - ответил бард, отступив на шаг и, кажется, радуясь, что одним словом восставил со одра полу-мертвеца.

- Кто он? – не терпелось мне узнать.

Даже не разумел: барда ли спрашивать о том, чужака в чужом дворце!

- Даже если бы знал имя сего человека, то не знал бы, кто он, и о том ли ты спрашиваешь в сей миг, жрец, - по-своему очень мудро ответил бард и добавил, неторопливо спустившись взором с моего лица до ног: - да и на жреца ты тут вовсе не похож, знатный какой-то весь стал, догадаться бы о том заранее. Теперь и о том, кто есть ты, никому не смог бы ответить умно.

Большое верблюжье одеяло, когда сел на ложе, съехало вниз и теплыми складками сложилось вокруг моих босых ступней. Прозрел, что, когда встану, поднимусь в рост и совершу первый шаг, начнется моего путешествия новая глава...

[1] Логофет геникона – высший дворцовый чиновник, ведавший казной, куда стекались поступления от налогов и где хранились податные списки.

[2] «Порфир» - Порфировый триклиний, зал дворцовых торжеств.

[3] Одоакр, свергнувший в 476 году последнего императора Западной Римской империи, Ромула Августула, сам отказался от императорской короны и отослал ее византийскому императору Зенону.

Глава 6

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

На ее протяжении шустрый поросёнок с подпаленным хвостом разрушает великую и несбыточную державу

Бард Турвар Си Неус почтительно отступил еще на шаг и сказал:

- Не изумлюсь, если ты, жрец, и окажешься настоящим императором.

- Изыди, сатана! – отмахнулся от него изо всех сил, да разве так прогонишь того одержимого, который не знает слова, коим его назвали?

В следующий миг весь видимый простор