Генри Джеймс - Крылья голубки Страница 7

Тем не менее Кейт хранила все эти впечатления строго про себя и практически не делилась ими с бедняжкой Мэриан, хотя постоянным предлогом ее частых визитов к сестре было то, что она по-прежнему говорит с ней обо всем. Одной из причин, удерживающих Кейт от окончательной сдачи на милость тетушки Мод, была надежда, что она сможет более свободно принимать на себя обязательства, касающиеся этой ее гораздо более близкой и гораздо менее удачливой родственницы, с которой тетушка Мод почти никогда непосредственно не общалась. Между тем более всего, в ее теперешнем состоянии, Кейт мучило то, что всякое общение с сестрой приводило к значительному ослаблению ее отваги, связывало ей руки и день ото дня все больше заставляло ее чувствовать, что роль кровных связей в жизни человека не всегда оказывается ободряющей или приятной. Теперь Кейт пришлось столкнуться лицом к лицу с этим фактом, с этой кровной связью, осознание которой, казалось, пришло к ней более ясно со смертью матери, и бо́льшую часть этого сознания мать впитала и унесла с собой. Не оставляющий ее тревожных мыслей отец, ее грозная бескомпромиссная тетка, ее обездоленные маленькие племянники и племянницы были теми фигурами, что заставляли струну естественной родственной привязанности в душе Кейт вибрировать с невероятной силой. Ее объяснение этого самой себе – и особенно в отношении Мэриан – сводилось к тому, что она видела, до чего может довести человека культивирование родственной близости. В прежние дни она приняла на себя, как она полагала, некую меру ответственности за сестру; то были дни, когда, рожденная второй, Кейт считала, что на всем свете нет никого, столь же красивого, как Мэриан, никого, столь же очаровательного, умного, кому так же, как Мэриан, обеспечены в будущем счастье и успех. Ее взгляд на сестру теперь изменился, однако Кейт, в силу многих причин, считала себя обязанной делать вид, что ее отношение к Мэриан осталось прежним. Предмет этой оценки уже не был красив, так же как и резон считать сестру умной перестал быть очевидным; и все же отягощенная горестями, разочарованная, деморализованная, сварливая, Мэриан была в еще большей степени и еще более непреложно старшей сестрой Кейт, самой родной и близкой. Чаще всего Кейт чувствовала, что сестра постоянно вынуждает ее – Кейт – что-то делать; и всегда в неприветливом и неуютном Челси, перед дверью небольшого домика, небольшая арендная плата за который никогда не оставляла ее беспокойных мыслей, она, прежде чем войти, фаталистически спрашивала себя: что это, вероятнее всего, будет на сей раз? Кейт глубокомысленно отмечала, что разочарование делает людей эгоистичными; ее поражала безмятежность – у Мэриан такое настроение было единственно лишь в отношении сестры, – с какой бедная женщина принимала как должное самоуничижение Кейт как младшей, принимала то, что ее жизнь превращается в неистощимое сестринское самопожертвование. С этой точки зрения, Кейт существовала лишь ради домика в Челси, и, более того, мораль, отсюда вытекающая, разумеется, говорила ей, что чем больше ты отдаешь себя, тем меньше от тебя остается. Всегда существуют люди, готовые что-то урвать от тебя, им никогда и в голову не придет, что они тебя съедают. Они едят, не ощущая вкуса.

Однако тут не случилось такой беды или, мягче говоря, такого неудобства, как быть созданной одновременно для того, чтобы быть и чтобы видеть. В нашем случае Кейт всегда видела нечто совсем иное, чем она была на самом деле, и в результате никогда не могла смириться со своим положением. Тем не менее, поскольку она никогда не позволяла Мэриан увидеть себя настоящую, та вполне могла полагать, что сама Кейт ничего такого не видит. Кейт, в своем представлении о себе, не была лицемерна в добродетели, ведь она действительно отдавала себя, но она лицемерила в собственной глупости, ибо держала про себя все, что не было, по ее мнению, ею самой. Особенно же она скрывала то чувство, с которым наблюдала, как сестра инстинктивно не пренебрегает ничем, только бы побудить ее окончательно сдаться на милость их тетки: то есть скрывала то состояние духа, какое, вероятно, ярче всего предупреждает, как бедны вы можете оказаться, притом что вы так тяжело воспринимаете отсутствие богатства. Воздействовать на тетушку Мод следовало через Кейт, и то, что могло бы произойти с Кейт во время этого процесса, имело меньше всего значения. Коротко говоря, Кейт должна была сжечь свои корабли, ради того чтобы принести выгоду Мэриан. А жажда Мэриан получить эту выгоду заставляла ее забыть о достоинстве, для которого в конечном счете существовали свои резоны (если бы только их понимали!) и которое требовало держаться чуть более твердо. Следовательно, Кейт, чтобы держаться твердо за них обеих, придется стать эгоистичной, предпочесть идеал поведения, эгоистичнее которого просто не бывает, возможному получению случайных крох для четырех крохотных существ. История отвращения миссис Лоудер к браку ее старшей племянницы с мистером Кондрипом почти не утратила своей остроты; причина – невероятно глупое поведение мистера Кондрипа, священника скучного пригородного прихода; он обладал профилем некоего святого, и профиль этот всегда так явно заявлял о своем присутствии, что привлекал всеобщее внимание, делая критику вполне закономерной. Мистер Кондрип предъявлял свой профиль систематически, поскольку ему – ей-богу! – нечего больше было предъявлять, совсем нечего, чтобы встретить en face – лицом к лицу – мир людей; он даже не представлял себе, как следует пристойно жить и не лезть в чужие дела. Критическое отношение со стороны тетушки Мод оставалось фактически неизменным: не в ее обычае считать ошибку менее существенной из-за того, что последовавшие события требуют больше сострадания, чем порицания. Она была не из тех, кто легко прощает, и единственный ее подход к тому, чтобы не замечать эту семью, был – не замечать ее, а вместе с пережившей мужа преступницей не замечать и маленькую сплоченную фалангу, которая теперь эту семью представляла. Из двух зловещих церемоний – свадьбы и погребения, которые тетушка как-то смешала в одну кучу, она присутствовала на первой и, более того, прислала Мэриан перед свадьбой довольно щедрый чек, однако эти ее деяния значили для нее не более, чем тень допустимой связи с миссис Кондрип в дальнейшей жизни племянницы. Тетка не одобряла шумливых детей, для которых не было никаких перспектив, не одобряла рыдающих вдов, не способных исправить свои ошибки, и, таким образом, предоставила Мэриан пользоваться единственной оставшейся роскошью из многих утраченных – удобным поводом для постоянной обиды. Кейт Крой прекрасно помнила, как относилась к этому, в совсем другом доме, их мать, и именно явная неспособность Мэриан пожинать плоды негодования объединила сестер в содружество с почти равным ощущением униженности у обеих. Если эта теория и вправду верна, то – да, увы! – одну из сестер перестали замечать, зато другую замечали вполне достаточно, чтобы послужить тому компенсацией. Тогда кто же не поймет, что Кейт не сможет отделить себя от содружества, не проявив жестокой гордости? Этот урок стал особенно ясен для нашей юной леди через день после ее беседы с отцом.

– Не могу себе представить, – сказала ей во время их встречи Мэриан, – как это ты можешь даже помыслить о чем-то другом, кроме нашего ужасающего положения?

– А скажи, пожалуйста, – в ответ задала ей вопрос Кейт, – как это ты можешь знать хоть что-то о моих мыслях? Мне кажется, я достаточно доказываю, как много я думаю о тебе. Я действительно не понимаю, моя дорогая, что еще ты можешь иметь в виду.

Резкий ответ Мэриан оказался ударом, к которому она, очевидно, постаралась разными способами подготовиться, тем не менее в нем прозвучала и неожиданная нота непосредственности. Мэриан вполне ожидала, что сестра напугается, но здесь был случай особый, даже грозящий бедой.

– Ну что же, твои личные дела – это твои личные дела, и ты можешь сказать, что нет никого, менее меня имеющего право читать тебе проповеди, но все равно, даже если ты в результате навсегда отречешься от меня, умоешь, так сказать, руки, я не стану на сей раз таить от тебя, что считаю тебя не вправе, при том, в какой ситуации мы все находимся, взять и загубить свою жизнь, бросившись в бездну.

Происходило это после детского обеда, который одновременно был и обедом их матери, но их молодая тетушка как-то ухитрялась в большинстве случаев не превратить его в свой ланч; две молодые женщины все еще сидели перед скомканной скатертью, разбросанными передничками, выскобленными тарелками, вдыхая душный запах вареной еды. Кейт вежливо спросила, нельзя ли ей немного приоткрыть окно, на что миссис Кондрип, вовсе не вежливо, ответила, что она может поступать, как ей заблагорассудится. Очень часто она воспринимала такие вопросы так, словно они бросали тень на непорочную сущность ее малышей. А четверо малышей уже удалились, в суете и шуме, под небезупречным руководством маленькой ирландки – гувернантки, которую их тетка выискала для них и грустную решимость которой не продолжать долее это ничем не увенчанное мученичество Кейт все основательнее подозревала. Мать же малышей казалась теперь Кейт, считавшей изменение сестры результатом того именно, что Мэриан стала их матерью, совершенно иным человеком, совсем не той мягкой и доброй Мэриан, какой была в прошлом; вдова мистера Кондрипа очень выразительно затмила прежний образ. Она была чуть более, чем обтрепавшийся реликт собственного мужа, очевидный прозаический его результат, словно ее каким-то образом протащили сквозь него, как сквозь тесный дымоход, лишь затем, чтобы вытащить наружу помятой, никчемной и опустошенной, не оставив в ней ничего, кроме того, что объяснялось влиянием мужа. Лицо у нее стало красным, она пополнела, хотя и не была еще слишком толстой, а эти черты не так уж подобают глубокому трауру. Мэриан становилась все меньше и меньше похожей на кого-либо из семейства Крой, особенно – на Кроя в беде, и все больше – на двух незамужних сестер мистера Кондрипа, навещавших ее довольно часто, а на взгляд Кейт, слишком часто, и остававшихся гостить слишком долго, следствием чего становилось неминуемое посягательство на чай и хлеб с маслом, то есть возникали проблемы, по поводу которых Кейт, не вовсе незнакомая со счетными книгами торговцев, испытывала некие чувства. По поводу этих чувств Мэриан была особенно обидчива, и ее ближайшая родственница, все видевшая и все взвешивавшая, отмечала как странность, что сестра воспринимает любое рассуждение об этих чувствах как рассуждение о ней самой. Если всякий брак непременно делает с тобой такое, она – Кейт Крой – поставит замужество под вопрос. Во всяком случае, здесь был печальный пример того, что́ мужчина – да еще такой мужчина! – может сотворить с женщиной. Ей было хорошо видно, как парочка сестер Кондрип давит на вдову их братца по поводу тетушки Мод, которая, в конце концов, ведь не была их теткой, как понуждают Мэриан болтать и даже чваниться, за бесчисленными чашками чая, которые они поглощали, по поводу Ланкастер-Гейт, превращая ее в существо, гораздо более вульгарное, чем мог бы стать – казалось, им такое на роду вообще не написано – любой из Кроев, беседуя на подобную тему. Сестры Кондрип выкладывали Мэриан все как на ладони, растравляли рану, утверждали, что следует не сводить глаз с Ланкастер-Гейт, что именно Кейт, и никто другой, должна это делать. Так что наша юная леди, странным или, скорее, печальным образом с уверенностью ощутила, что она собственной персоной оказалась гораздо более доступным предметом для обсуждения с их стороны, чем они, в свою очередь, с ее. Самым красивым в этой истории было то, что Мэриан вовсе их не любила. Однако они ведь были Кондрипы, они возросли рядом с розой; они были почти как Берти и Моди, как Китти и Гай. Они говорили с Мэриан о покойном муже, чего никогда не делала Кейт, это были отношения, при которых Кейт могла лишь слушать, не произнося ни слова. Она ведь не могла слишком часто говорить себе: «Если замужество делает с тобой такое, то…!» Можно легко догадаться поэтому, что иронический луч ее скепсиса падал как раз на то поле, где Мэриан взрастила свое предостережение.