Анатолий Алексин - Сага о Певзнерах Страница 7

Помню только, что отец присоединялся к «миллионам негодующих», требовал, «как и они»…

– Во гневе нельзя присоединяться, – в тот же вечер, но уже поздний, сказал ему потрясенным шепотом Абрам Абрамович. – Гнев должен быть индивидуальным. К добру присоединяться можно… Это никому не грозит. А гнев толпы? – Он потер пустой рукав, окунувшийся в карман пиджака, будто ощущая отсутствие правой руки, которая могла бы ему помочь. В драматичные или конфликтные минуты он всегда вспоминал о ней. – Да-а… Еще раз я убедился: в обыденную, мирную пору проявлять мужество труднее, чем на войне.

– Как раз в то время люди возвращались с работы и мало кто слушал радио, – полувопросительно, отыскивая надежду, произнесла мама.

– Не обольщайтесь: это услышал весь мир, – с еле уловимой, но и непостижимой для него резкостью ответил Анекдот.

Непостижимой потому, что отвечал он на мамину фразу. Хотя резкость адресовалась отцу, которого мама исподволь начала защищать.

– Я же говорил, что сначала Иосиф Виссарионович признает Государство Израиль, даже поддержит его – чтобы придраться было нельзя! – а затем накинет удавку на шею дочерям и сынам израилевым, живущим в его стране. Что-нибудь иезуитское он должен был для этого выдумать. Вот и пожалуйста…

– Подобное придумать нельзя! – как Герой готовясь перейти в наступление, заявил отец.

– Однажды, на фронте, ты вырвался из фашистского окружения. Но свои нацисты страшнее чужих: из их окружения ты не выбился.

– Как можно сравнивать?!

– В сравнении познается истина.

– Но не в таком… – холостым патроном стрельнул отец.

– «Чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной!» Сию «мудрость» Гитлер и Геббельс то исподволь, то оглашенно заталкивали в послушные головы.

– Зачем сравнивать? – опять бесцельно прозвучал холостой выстрел. Но я почувствовал, что отцовские убеждения готовят себя к атаке. – Если врачи способны? Врачи! Трудно себе представить…

– Не надо насиловать воображение. И представлять себе то, чего быть не может, – посоветовал Анекдот.

– Народ верит. А его не обманешь!

– За народ не высказывайся.

– Я слышал… От очень многих!

– Что поделаешь? Мы раздавили гитлеризм, заразившись при этом одной из его неизлечимых болезней. Парадокс!

– Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал… – После паузы Анекдот вновь произнес потрясенным шепотом: – Как ты теперь выйдешь на улицу?

– Я выйду с ним, – промолвила мама. – Мы выйдем вместе.

Отец был Героем, а мама – женой Героя.

Есть такое выражение – весьма неточное – «оборвать телефон». Ведь если телефон действительно «оборвут», он станет немым. У нас же звонки словно бы догоняли друг друга круглые сутки. Чтобы выразить свою солидарность с отцом, звонили и по ночам. Ночная солидарность призвана была доказать, что от волнения перепутала время суток.

– Вот видишь! – обратился отец к Анекдоту столь уверенно, что уверенность его вызывала сомнение. Точней было бы, конечно, сказать: «Вот слышишь!» Потом он повернулся к маме: – Мы с тобой можем выйти на улицу.

– Если бы любовь так же объединяла людей, как объединяет их ненависть, – с ироничной грустью произнес Анекдот.

Продолжая по профессии оставаться врачом, отец сражался с чумой и холерой так наступательно, будто они угрожали городу, государству и непосредственно нашей семье. Ничего подобного не происходило… Но его бесстрашие выискивало «горячие точки», где можно обжечься и даже погибнуть. Руководителем лаборатории, которым он был до войны, отца не назначили, а утвердили заместителем.

– Привыкай к тому, что, если даже человек нашей национальности является практически первым, он должен считаться вторым. Предпочтительней, разумеется, третьим или четвертым… Но выше второго места для него заняты, – объяснил Анекдот.

– Зачем такое нагромождать? – возразил ортодоксальный отец. – Руководитель уже есть… Не гнать же его!

– Им повезло, что он есть: отказать Герою было бы сложно. Но что-нибудь они бы изобрели!

Анекдот остался при своем мнении. Это было вскоре после Победы. Вспоминая, я по-прежнему то забегаю вперед, то возвращаюсь…

А в тот день Абрам Абрамович и его несогласие с отцом молча объявили перемирие. При маме спорить было бессмысленно: она сразу, не расставаясь с внешней покорностью, становилась на защиту отца – и Абрам Абрамович вынужден был отступать. А в глобально значимых спорах он отступать не желал.

Поэтому и на гордое отцовское «Вот видишь!» ответа не последовало. Но позже, когда мама ушла к соседке, Абрам Абрамович привычно перемешал драматизм с юмором:

– Знаешь, есть анекдот… Идет коллегия министерства. И вдруг министр сострил. Все подобострастно захихикали. А один сидит и не смеется. Министр подходит к нему: «Что, не дошло?!» – «Нет, я из другого министерства». Так вот, я из другого министерства, Борис. И поддакивать вам не собираюсь.

– Но министерство-то очень большое: вся страна! – возразил отец.

– То высказываешься за всю страну, то за весь народ. Даже за свой народ, за еврейский, я бы лично высказываться не решился.

Но как раз от имени этого народа отца вскоре попросили высказаться. Еще раз…

Отцу позвонили из редакции газеты «Правда» и поздравили с успехом, о чем он сообщил нам без гордости, продолжая защищаться холостыми патронами. Абрам Абрамович потер пустой рукав пиджака и, воспользовавшись отсутствием мамы, сказал:

– Успех на крови? – Освобождаясь от гнева, он покашлял и добавил сочувственно: – Твоя лаборатория предотвращает чуму… А по-моему, чума набирает силу.

«Как повезло, – думал я позже, – что в те времена повсеместно прослушивали лишь телефонные разговоры, но еще не созрели до широкомасштабного прослушивания квартир. По крайней мере, Героев Советского Союза!»

– Ошибаешься, – возразил Анекдот, когда я поделился своей успокоенностью. – Как раз квартиры Героев и прослушивались в первую очередь. Чем значительней была личность, тем меньше ей доверяли. Парадокс? Но парадоксальна и вся наша жизнь.

Еврейский Анекдот предпочитал вести подобные разговоры на «свежем воздухе». Однако все чаще переступал через это правило: пришлось бы целые вечера проводить на улице.

Вслед за поздравлением отца пригласили в редакцию самой главной газеты, созданной лично Владимиром Ильичем.

– Наверное, хотят, чтобы ты что-нибудь сочинил: присоединился к всенародному гневу письменно, – предположил Анекдот. – Сочинишь? Терять уже нечего.

– Им терять? Которые сами во всем сознались?

– Нет, тебе.

– Да они же сознались! – взвинчивая себя, повторил отец.

– Стало быть, ты имеешь право вынести им приговор? – Опять пользуясь отсутствием мамы, Абрам Абрамович не амортизировал юмором вернувшийся к нему гнев. – Никогда еще и ни в какие исторические эпохи не было так много судей! Самое же поразительное, что миллионы судей принимают одно и то же решение.

– Потому что другого не может быть, – с неколебимостью ответил отец.

Абрам Абрамович не угадал: в редакции отцу не предложили что-либо сочинять, а попросили лишь подписать. До него уже расписались многие… И все, как один, евреи.

До последнего часа своей жизни отец не мог позабыть об этом.

В серокаменном, тяжело надавившем на землю здании отовсюду наступало на отца одно и то же слово из шести букв: «ПРАВДА».

– Правдой нельзя заклинать, – однажды сказал Анекдот, – ей нельзя удивляться. Ты сообщаешь: «Я видел на улице одетого человека». Вот если б ты встретил голого! Да-а, правду нельзя замечать. Как не замечают нормального воздуха. Если он становится ненормальным, опасным…

– Почему? – возразил отец. – Иногда восклицают: «Какой чистый воздух!»

– Это сигнал тревоги. И прежде всего для нас, для врачей. Ибо означает, что люди привыкли к воздуху загрязненному, а чистый для них – событие. Пойми, если правдой гордятся, если за правду хвалят, значит, привыкли ко лжи.

В вестибюле отца встретили два руководящих деятеля еврейской национальности. Они были известны пуленепробиваемой ортодоксальностью, верноподданническим царедворством.

– Отрабатывают свой хлеб! – говорил Еврейский Анекдот. – Даже у Гитлера были «нужные евреи». Те уж старались пошибче нацистов! И евреям-политикам, которых наш выдвигает, руки подавать нельзя. Если он ради них перешагнул через свое юдофобство, то через что же перешагнули они?!

Два деятеля, как конвоиры, взяли отца под руки, ввели в лифт, вывели из него и проводили в кабинет главного редактора. Может, они боялись, что отец по дороге сбежит?

Самого главного в кабинете не оказалось, ибо там собрались только евреи. И все до одного – знаменитые! Новаторы производства, ученые, писатели, музыканты… Не хватало только Героя войны. И его привели.