Железные Лавры - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 73

тех, кого принимает властитель, если такую «кормёжку с рук» властитель сочтет удобополезной. Там же оставляют в ожидании приказов предназначенные для гостей не самые драгоценные подарки в том разнообразии, кое прилично поводу. Вот в одной из таких ниш, ближе ко входу в зал, я и оставил закрытый короб с поросёнком, а сверху на короб положил свой медальон-пропуск, как знак принадлежности короба и веления не трогать его, раз уж ни в коем случае нельзя никому трогать сам медальон, выданный особому лицу.

Воронка водоворота была все ближе, вращение – все быстрее. Незадолго до приёма успел посетить моих подельников, дабы убедиться в их последней верности моему замыслу, который был им не известен. Барда Турвара Си Неуса впервые нашел в окончательном, а потому кратковременном замешательстве. Да и едва признал его в роскошной одежде, приличествующей скорее дворцовому ритору, нежели приблудному певцу. Воронье обличие обвисло на кушетке, потеряв внутреннюю плоть, – вольный вран превратился в должностного белого павлина.

На барде была дорогая тонкая туника, как на благородном, до самых стоп и снежной белизны, а поверх нее был он обернут в столь же белоснежный, но скромно украшенный зелеными растительными узорами плащ-палудаментум с золоченой застёжкой на плече. В таком одеянии в темных дебрях не скроешься, зато посреди весеннего луга, открытого на все стороны света, издали и от ангела не будешь отличим. Так и сказал барду. Тот даже не усмехнулся, хотя тотчас пришел в себя:

- Подумаю я еще о твоих фазанах и виноградниках, стоят ли они моей хрипоты, - основательно рёк он.

- Как я тут в силе разуметь, принудили тебя, славный бард, к сему великолепию и блеску, дабы не затмевал чернотою крыла местного вельможного блеска, - кстати и посочувствовал ему, невольно выражаясь превыспренным дворцовым наречием. – Кто? Герцог Рориго? Или распорядитель церемоний?

- Некий здешний начальник, - отвечал бард. – Сказал, что на церемонию в черном и старом нельзя. Раньше завидовал, а теперь вижу – пестрит, глаза ест.

И более того поддержал его:

- Потерпи, славный бард, ради избавления от пустых мечтаний. Сие распоряжение – добрый знак. Автократор римлян, наша императрица Ирина желает послушать скорее тебя, нежели самого посла. В его искренности она сомневается, а в твоем искусстве – нет. То обещает нам свободы побольше и пошире, а наказание – поменьше и полегче. Хотя тебе-то, славный бард, и вовсе нечего опасаться. Ты лишь пой, покуда сил и безумного разумения хватит.

- Разумение на что? – с немалым разумением приметил бард особое слово.

- Ты ведь не удивишься тому, что увидишь, - рёк ему, - а потому сам уразумеешь, что нужно остановиться именно в тот миг, когда все остальное кругом разбежится до крайности.

- Тогда кто же окончательно стены повалит? Ты, Йохан? Или ярл? – тихо вопросил бард.

- Молчу, дабы не спугнуть силу, - коротко ответил ему.

И, следуя вращению водоворота, отвернулся от барда Турвара Си Неуса к ярлу Рёрику Сивоглазому, прозябавшему за тридевять шагов.

Тому сразу честно признался, где и как приютил его меч.

- Моего Хлодура посвящаешь своему Богу раньше меня, - с необъяснимым выражением лица изрёк ярл.

Холодные небесные прогалины в его глазах тоже предвещали неизвестную смену погоды.

Не нашел ничего лучшего, как сказать ему:

- Твой меч Хлодур вскоре сам расскажет тебе, славный ярл, о цели и смысле своего паломничества.

И подал ему несколько крупных соленых маслин, кои прихватил на кухне вкупе с поросёнком.

И ярл прямо восхитил меня, вопросив вновь безо всякой усмешки:

- То, чтобы меч не прилетел и не успел вмешаться не в свое дело?

- Лучшего истолкования не придумать! – сказал ему и поклонился.

Как противиться водовороту, если он уже затянул тело, не отпускающее из себя душу? Никак! Нельзя противиться и показывать спину той пустой, крученой глазнице. Напротив, надо кинуться водовороту в объятия изо всех сил, задержав выдох, – и тогда воронка подавится телом и выплюнет его по течению. Так и сделал – и вынырнул прямо посреди Большой Залы Девятнадцати Лож в самый разгар приема.

И лишь в тот миг уразумел, какой бесценной свободой одарен.

Все, даже самые высокородные, даже сама автократор римлян, грозноокая и молиниебровая василисса Ирина, уже не могли сдвинуться с тех мест, на коих принуждала их цепенеть величественно-скучная церемония. А вот мне, как особому лазутчику всех поочередно сильных империи сей, позволено было витать, как ветерку среди рядов стоящих двух против друга воинств. Или же подобно рыбешке сновать меж затонувших боевых кораблей.

Приостановившись около ярла, за коим под высокими очами царицы, восседавшей на тронном возвышении, стояло малое франкское воинство, шепнул ему:

- Славный ярл, когда увидишь свинью, лови голыми руками.

- Турвар вызовет духа вепря? – коротко вопросил ярл, как бы себе под локоть (там я и притаился на миг), впервые назвав барда за глаза по имени.

- То я вызову, и не духа, а живого поросенка, тебе на один зуб, - предупредил его. – Лови, не взирая на лица. Так спасем положение, царицу и нашу будущность.

Хорошо иметь в соратниках великана, не страдающего избытком мыслей и тем более – философских вопросов!

Подле барда оказался в тот миг, когда герцог Рориго уже поднес царице драгоценную шкатулку с неизвестным мне даром.

И вот он, знак: василисса посмотрела не на шкатулку, а издали – на меня, словно вопрошала, не лжет ли герцог, не гадюка ли таится в том сверкающем золотом и каменьями ящичке. И тут же, уловив направление ее взора самыми коварными фибрами своих душ, воззрились на меня разом логофет Никифор и управляющий Дворцом Аэций, восседавшие ниже царицы, по флангам от нее. Вот так поджигал вражеские корабли Архимед, собрав посреди вогнутого зеркала солнечные лучи. Теперь в чине вогнутого зеркала полагалось быть мне. Да и было что поджечь всем на диво!

Ноги сами понесли тело вперед, к царственным ступеням.

Казалось, что стремлюсь, не касаясь стопами порфировых мозаик, только бы сквозняк не снес меня невзначай куда-нибудь прочь. Припал к ступеням и стал слушать свой голос как бы со стороны, из-за невидимых занавесей – как он славословит царицу и как распинается про чудесный невещественный дар – в пику спрятанному в ларце, - принесенный с лугов, бескрайних холмов и дебрей Запада, собранный по слову-крупице, слову – росяной капле, слову – зерну пшеничному, но, увы, не горчичному. Дар тот – живое