Гайто Газданов - Возвращение Будды. Эвелина и ее друзья. Великий музыкант (сборник) Страница 78

– Иди бриться и принимать ванну, на тебя страшно смотреть, – сказала Эвелина. – Я надеюсь, что часа в три нам разрешат увидеть Мервиля.

Но в тот день нас к нему не пустили. Нас принял доктор, который его оперировал, он сказал, что Мервиль слишком слаб и что о визитах к нему раньше чем через два-три дня не может быть речи.

– Пуля прошла несколько ниже сердца, – сказал он, – рана была тяжелая, и он потерял много крови. Все осложнилось тем, что у него раздроблено ребро и надо было извлечь все обломки кости. То, что ему нужно теперь, это неподвижное состояние и длительный отдых. Но выйдет он отсюда совершенно здоровым человеком.

Лу все время оставалась в клинике, где ей дали комнату, она не отходила от Мервиля. Я увидел его на четвертый день после операции. Его голова высоко лежала на подушке, у него было осунувшееся лицо, но глаза его были ясны и спокойны. Когда я подошел к его кровати, он улыбнулся; слабым движением руки, сжатой в кулак, – я знал, что это движение причиняло ему боль, – дотронулся до моего бока и сказал:

– Ты видишь, старик, мы все-таки живы.

– Когда ты будешь себя чувствовать лучше, мы с тобой поговорим, – сказал я. – Теперь тебе надо отдыхать и не двигаться.

– Я только это и делаю, – сказал он. – И должен тебе признаться, что в этом даже есть известная приятность. И ты не можешь себе представить, как я рад, что Лу больше не угрожает опасность.

Мы были в клинике вчетвером – Эвелина, Артур, Андрей, прилетевший из Сицилии немедленно после того, как он получил телеграмму от Артура, и я. Мы вышли все вместе и пошли в ресторан обедать.

– Как все это произошло? – спросил Андрей. Ему ответил Артур.

– Никто из нас еще всего не знает, – сказал он. – Никто из нас не говорил об этом ни с Мервилем, ни с этой женщиной. – Артур упорно называл Лу «этой женщиной». – Я читал только газетные отчеты, что в них верно, что нет, трудно судить.

– Ну хорошо, что было в газетах? – спросил Андрей.

Артур рассказал ему, что в течение нескольких дней за домом Мервиля следил высокий человек с мрачным лицом. Когда Мервиль как-то вышел на улицу – было около пяти часов дня, – этот человек позвонил у входной двери. Ему отворила горничная. Не спрашивая ее ни о чем, он вошел в гостиную. Лу сидела в кресле. Она не шевельнулась, увидя его, и неподвижным взглядом смотрела на его руку, в которой он держал револьвер.

– Вот мы и встретились, Лу, – сказал он. – Теперь одевайся и идем.

Он говорил по-английски, и горничная, стоявшая тут же, не понимала его слов.

– Ты знаешь, что я никуда с тобой не пойду, – сказала Лу, и горничная потом говорила, что она не узнала ее голоса. «Это был голос, которого я никогда до этого не слышала», – сказала она.

И в эту минуту в комнату из боковой двери вошел Мервиль.

Он увидел человека с револьвером, Лу, сидящую в кресле, и двинулся к тому месту, где стоял этот человек.

– Останови его, – сказал этот человек Лу, – скажи ему, чтобы он не двигался.

– Меня никто не может остановить, – сказал Мервиль и сделал шаг вперед.

В ту же секунду раздался выстрел, и Мервиль тяжело рухнул на пол. Но сквозь смертельное полузабытье он услышал еще два выстрела, один за другим, и потерял сознание.

Стреляла Лу. Как это выяснилось позже, между подушками кресла был втиснут ее револьвер, и, не сходя с места, она выпустила две пули в этого человека. Обе пули попали ему в живот, и каждая из них была смертельной. Лу бросилась к Мервилю, сказав горничной, чтобы она вызвала доктора. Она подняла без видимого усилия тяжелое тело Мервиля и положила его на диван, зажимая рукой его рану. В это время до нее донесся хриплый шепот человека, в которого она стреляла и который лежал в нескольких шагах от нее, на полу, в луже крови:

– Лу, помоги мне.

Она даже не обернулась. Когда приехал доктор, он нашел тяже ло раненного Мервиля и умиравшего человека с мрачным лицом.

– Вот приблизительно что пишут газеты, – сказал Артур. – Человек, которого эта женщина убила, оказался американским гангстером, который, по-видимому, знал ее в Америке.

Читая газетные отчеты, о которых говорил Артур, я составил себе определенное представление о том, что произошло. Все было делом нескольких секунд. Если бы Мервиль остановился, он, вероятно, не был бы ранен. Но ни Лу, ни этот американец с итальянской фамилией – Канелли – не допускали мысли о том, что безоружного Мервиля не остановит направленное на него дуло револьвера. Если бы Мервиль не сделал шаг вперед, Канелли не испугался бы, потому что только человек, потерявший голову, мог стрелять не в ногу или в плечо, а в грудь Мервиля. Зато оба выстрела Лу были сделаны с той же беспощадной точностью и быстротой, с какой она несколько лет тому назад стреляла в цирке. И я вспомнил слова моего американского собеседника на Ривьере:

– Лу очень опасная женщина. Мервиль – ваш друг, скажите ему об этом.

И то, что Лу сказала Мервилю: «Может быть, я не имела права связать мою жизнь с твоей, и дай бог, чтобы я в этом не ошиблась», это было сказано недаром. Лу знала то, что не знали ни Мервиль, ни я, – это приближение опасности, которую она была готова встретить – и устранить навсегда.

Мы говорили об этом в ресторане, и Андрей сказал:

– Ее даже нельзя назвать опасной женщиной. Разве можно сказать, что постоянная угроза смерти – это опасность? Это смерть, а не опасность.

– Я всегда это чувствовал, – сказал Артур, – с самого начала.

– Вы оба ничего не понимаете, – сказала Эвелина. – Она опасна для тех, кто угрожает ее жизни или жизни человека, которого она любит. Но ради этого человека она, я думаю, пойдет на все, и я нахожу, что это замечательно.

– Ты говоришь так, как будто ты хорошо ее знаешь, – сказал Андрей. – Ты ее видела два раза в жизни. Как ты можешь о ней судить и почему ты так думаешь?

– Потому что я женщина, Андрей, – сказала Эвелина, – и потому что я знаю, что такое настоящее чувство.

С каждым днем силы Мервиля восстанавливались, и через две недели после операции он хотел уже вернуться домой. Но доктор находил, что это было бы преждевременно, и, уступая его настояниям и просьбе Лу, Мервиль остался в клинике еще на некоторое время.

Я бывал у него каждый день, иногда с Эвелиной, иногда один, и при этом неизменно присутствовала Лу. От прежней ее холодности не осталось следа, я неоднократно слышал ее смех и никогда больше не замечал у нее того неподвижного взгляда, который раньше производил на меня такое тягостное впечатление. В ней не было, как и прежде, никакой экспансивности, но не чувствовалось больше напряжения, которое было тогда, когда я встречался с ней на Ривьере. Она принимала участие в общем разговоре, и я как-то поймал ее чуть насмешливый взгляд, которым она смотрела на Артура, когда он стоял спиной к ней. Заметив, что я это увидел, она улыбнулась мне и слегка пожала плечами. Я не представлял себе, что еще некоторое время тому назад могло бы произойти нечто подобное.

Наконец наступил день, когда Мервиль уехал из клиники и вернулся домой. На следующее утро после этого я позвонил ему по телефону, и он мне сказал:

– Нам надо с тобой поговорить. Без этого у меня такое ощущение, что мне чего-то не хватает. Ты, по-видимому, осужден на роль нашего постоянного собеседника.

Мы условились встретиться через два дня. Был дождливый февральский вечер, когда он явился ко мне. У него был вид совершенно выздоровевшего человека, но мне показалось, что его движения были несколько медленнее, чем всегда. Я ему это сказал.

– Я так привык к неподвижности за это время, – сказал он, – что это как будто продолжается по инерции. Но я думаю, что скоро все будет так же, как было раньше.

– Теперь расскажи мне, как все произошло.

Он стал рассказывать, и тогда я убедился в том, что, как я это и предполагал с самого начала, все это не было простой случайностью и что вряд ли Канелли предпринял бы путешествие из Нью-Йорка в Париж, если бы у него не было для этого никаких побуждений, кроме надежды на успех очередного шантажа. До этого он никогда не покидал Соединенных Штатов. Почему он вдруг отправился за океан, в страну, о которой не имел представления и языка которой не понимал?

Канелли хорошо знал Лу. Несколько лет тому назад в течение некоторого времени она была его любовницей. Это продолжалось очень недолго, и она ушла от него после бурного объяснения. Он пытался удержать ее угрозами, хотя знал, что она их не испугается. Но он никогда не мог примириться с тем, что она его бросила. Он всегда был неподалеку от тех мест, где была Лу, и все эти годы – как она это знала – он следил за ней. Он не делал попыток приблизиться к ней, он ее боялся, но от мысли о ней отказаться не мог. На что он мог, казалось бы, надеяться? Если бы ему задали этот вопрос, он, вероятно, не сумел бы на него ответить. Но в его жизни его тяготение к Лу было сильнее всего остального. Она это знала, и знала так же хорошо, что, если она не избавится тем или иным образом от Канелли, у нее никогда не будет ни безопасности, ни спокойствия. И когда она решила покинуть Америку и превратиться в Маргариту Сильвестр, она надеялась, что никто не найдет ее во Франции – ни американская полиция, ни Канелли.