Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия Страница 8

Шестой бандит ранен, и он катается по земле, держась за голову. Я не сомневаюсь, что это бандиты. Наш военный человек даже чужой камуфляж «приведет к нормальному бою». А тут самодеятельность местного пошиба. Идти проверять, что там с шестым противником, мне совершенно неохота. Вдруг там, за поворотом, их целая банда. А это было лишь походное охранение. Хотя какое охранение, они откровенно гнались за этой парой. Пора озаботиться и гостями. Я машу Файзулле на сопке и показываю на катающегося в пыли раненого, затем сжимаю пальцы в кулак и имитирую удар кулаком в воздухе.

«Добей», – говорит мой жест. В ответ на мои старания справа щелкает бич выстрела снайпера. Раненый затихает, успокоившись навсегда. Я снова привлекаю внимание снайпера.

«Наблюдай и охраняй» – означает моя следующая команда.

– Мамед, – ору я пулеметчику, – держи поворот. – Мамедов, приподнявшись, кивает и снова опускает голову к телу пулемета. Улыбка победы так и брызжет мне в глаза с его азиатского кошмара на лице, прикрытом капюшоном. Итого, самым примерным бойцом в нашей группе оказывается водитель Федя. Он один одет в бронежилет и каску. Похоже, нам просто повезло. Хотя везет всегда тем, кто везет. Федя высовывается по пояс из-за сопки, во всей своей бронезащищенной красе, с автоматом наперевес и очень серьезно прицеливается в сторону замершего под стыком «уазика». Я показываю ему большой палец и стараюсь зайти к машине так, чтоб не перекрыть ему сектор стрельбы. Водитель на руле не шевелится. Из-под растерзанного автомобиля доносится стон автоматчика, который отстреливался до последнего патрона. Толкаю «водителя» стволом автомата. Это молодой, но очень избитый парень лет двадцати. На лице множество свежих ссадин. Он мертво валится с руля. Снова раздается явственный стон. За бортом «уазика» я вижу упавшего человека. Кровь смешалась с пылью на его руке в мерзкую грязь войны. Рукой он зажимает рану на боку. Это зрелый мужик.

– Кто такой? – спрашиваю, не спуская с него взгляд. Глаза раненого прищуриваются, напрягаясь в попытке разглядеть меня. Срисовав мой портрет, мужчина делает вывод.

– Наши, – говорит он, рассмотрев мой странный для этого места вид, и закрывает глаза. Его голова откидывается назад, и мужик замирает, потеряв сознание. Машу рукой Феде, вызывая к себе. Эх, пропесочить бы его за самодеятельность. И то, что со связи ушел. Но граната, выпущенная им из РПГ, пришлась как нельзя вовремя и к месту скоротечного огневого контакта.

– Ты где так шмалять научился из шайтан-трубы? – спрашиваю, скидывая с головы капюшон.

– Так я ж на учебном гранатометчиком был, – задыхаясь и вытираясь от пота, поясняет Федя. – Тащ лейтенант, а как мы их, а! – Пацан, что сказать. Победа дело великое, только у меня начинают трястись коленки. Чтоб окончательно не скиснуть, я лечу себя насущными делами.

– Машину можешь подогнать вокруг стыковой сопки? – Федя оглядывается на распадок и положительно кивает головой.

– Федя, только быстрее, там за поворотом еще могут быть местные стрелки, – проникновенно говорю я. А зубы начинают отбивать чечетку. Руки предательски дрожат. Это адреналин закончился, и начался послебоевой отходняк. Федя пытается тяжело бежать, но переходит на быстрый шаг. Мне жарко. Первым делом я сбрасываю за своим валуном ОЗК и наскоро сворачиваю его, завязав шнурками. Потом бегу к мужику, обыскиваю. Ничего не нахожу. Похоже, что его добросовестно обыскали до меня. Делаю ему перевязку. Он ранен еще и в левое плечо. Плохо. На внутреннем кармане его унавоженной приключениями куртки обнаруживаю спрятанный значок бывшего выпускника суворовского училища. Это еще ни о чем не говорит, но обнадеживает, прибавляет шансов, что он свой. За поворотом тихо. Я тружусь, оборачивая его бок бинтами. Раненый стонет, когда я двигаю и приподнимаю его простреленный организм, просовывая бинт вокруг торса. Тело жилистое, мускулистое, немного заплывшее от недостатка тренировок. Рельефных мышц нет. Но те, что есть, напоминают мне мои собственные, как отраженные в зеркале, только более объемные и солидные. В образовавшейся после схватки тишине выстрел СВД бьет неожиданно резко. Что-то темное, похожее на грудную фигуру валится за склон сопки на повороте, где валяются нападавшие. Я вижу, как Файзулла меняет позицию, перебегая, а затем переползая ближе стыковой возвышенности. Он что-то недовольно показывает Мамедову, но тот на него не смотрит.

Федя на своей «мыльнице» появляется, грохоча железом кузова и «рыча мотором». Вдвоем с ним мы откидываем борт и под прикрытием пулемета и снайперки переносим обоих вновь прибывших в кузов. Нежный какой Федя. Из гранатомета лупит, не задумываясь, а вид мертвого и окровавленного солдата ему противопоказан. И лошадей он жалел. И тут его снова мутит, и мне приходится ждать, пока он вывернет наружу свой завтрак у заднего колеса «газона».

– Федя, мля, ты как? – спрашиваю я, положив руку ему на плечо. – До заставы довезти сможешь?

– Нормально, тащ лейтенант, нормально – едем, – водитель, шатаясь, доходит до кабины. Берется за ручку дверцы. Влазит, кидает автомат на крышку мотора, вытирает глаза и начинает работать, превращаясь из обычного солдата в озадаченного условными рефлексами профессионала своего дела. Работа спасает мозг от перегрузки. Черствый я какой-то. И лошадей, когда добивал, то почти ничего не испытывал. Думал только, как бы не промазать, чтоб не опростоволоситься перед своими подчиненными. И тут тащу этого убитого, а сам думаю, мол, хорошо, что не моего солдата несу…

«Ох, е, вояки мы херовы. Автоматы так и не проверил на пристрелку у всех бойцов. Слаженности боевой – почти никакой. Мамед-то, так позицию и не поменял. А Файзулла молодец. Слышал я, что гоняли их там, на учебном, бывшие афганцы-снайперы из спецгрупп, ДШМГ 21, особого назначения и т. д. Судя по Файзулле – хорошо гоняли. Эх, меня бы кто так погонял! Одни просчеты. А тут еще эта напасть с Арчабиля в камуфляже. Ничо, ничо, ничо – разберемся, прорвемся и окопаемся. Еще не вечер, до обеда девять километров – не близко, а утром я буду мудрее на целые пограничные сутки 22».

Зато назад, домой, мы едем быстрее. Передаю через восьмой на заставу, что везем раненого, требую приготовить горячую воду. Санинструктор на восьмом бросается к телам, лежащим в кузове на расстеленных плащах от ОЗК. Начинает колдовать над раненым, ругая мою неуклюжую перевязку. Затем объясняет Боре по рации, где у него припрятаны инструменты, и просит прокипятить их к его приезду с нами. Приготовить стол под навесом летней конюшни и попытаться очистить кубрик, чтоб установить там кровать для раненого беглеца. Ну вот, госпиталя мне еще на заставе не хватало. В свою очередь, я приказываю Боре поднять всех, кто не несет службу, и срочно тянуть МЗП на сопку восемнадцатого лошадьми на телеге. Туда же привезти ящик с наступательными гранатами. Растяжки нам ночью не помешают. Я серьезно боюсь, что на нас полезет оставшаяся в живых банда, численность которой мне неизвестна. Но такие удары по самолюбию ни один главарь без ответа оставить не может. Это я по своей юности знаю. Дрались район на район в городе по любому поводу. Отстаивали честь нашей территории, как мы тогда думали. Так что вариантов у меня два. Или сидеть как мышь тихо и ждать, когда меня обложат и начнут гасить, как мы у себя в городе и делали. Или мне самому зарыть в землю топор войны вновь выявленного противника, вырыв ему яму пулями и гранатами из оружия моих солдат. И чем быстрее я пойду в наступление, тем лучше. Пока они там, в Арчабиле, не очухались. За четыре часа мы растянули мотки МЗП на левом, практически полностью прикрыв подступы к окопу для часовых и заставе. Перешли на сторону границы. И окутали склоны и распадки почти невидимыми, но крепкими нитями. Сделали два прохода в заграждении. Группа, которая была со мной, настолько «насобачилась» ставить «паутину», что справа я оставил их устанавливать невидимые сети без моего руководства. Только обозначил камнями и колышками места, где надо перекрыть подходы к заставе. Полный окоп для себя часовые вырыли утром сами, пока мы «прохлаждались» на левом. Связисты восстановили линию связи до восемнадцатого на левом фланге и до шестнадцать-пятнадцать на правом. Подняли антенну над зданием заставы с помощью блоков и запустили «Сокол три эм» – стационарную старушку радиостанцию.

Пока я пылил пешком к заставе от линии моих инженерных заграждений, ко мне начал выдвигаться рысью дневальный по конюшне на оседланной лошади. Второю лошадь он тянул за собой в поводу – тоже оседланную. Мне эта забота обо мне не понравилась сразу. И я не ошибся.

– Товарищ лейтенант! – Голос Архипова звенел возбуждением, а не заботой обо мне. – Вас майор, раненный, к себе просит, срочно просит, не дает Чернышу промедол или чо там колоть.

– Кто тебе сказал, что он майор? – устало спрашиваю я Архипова и пытаюсь ловко вскочить в седло. Ловко не получается. Пробую еще раз. Вставляю левую ногу в стремя, натягиваю немного поводья, берусь за луку седла этой же рукой, приседаю и толкаюсь от земли правой ногой. Вместо того чтоб лихо влететь в седло, я неуклюже валюсь на него. Конь дергается. Гашу недовольство лошади моим весом на ее спине, поводьями и нащупываю второе стремя правой ногой.