Admin - o 18466e8fb342a663 Страница 8

- Смотри у меня, курва! – пригрозил дед и стал неторопливо швырять бумажные пакеты в

сани.

Заметив мой взгляд, заулыбался и похлопал лошадь по шее.

- Серый, мы с ним десять лет в одной упряжи ходим… Старый стал коняга, никуда не

годится…

Лицо старика потеплело.

Высокая худощавая женщина с тонким интеллигентным лицом, первой протянула

холодную тонкую руку:

- Виноградова Полина Ивановна, старший засольный мастер. Временно исполняю

обязанности директора рыбобазы.

Я представился.

Полина Ивановна улыбнулась:

- Устали с дороги?.. Сейчас Толя проводит вас – отдохнёте. Квартира протоплена, дров на

первое время хватит. Там до вас девочки-мастера жили.

Вертолёт замахал лопастями, бросил в нас снежный заряд и взлетел. Серый испуганно

дёрнулся, но, покосившись на возчика, замер.

Тем временем немолодой уже мужчина, одетый в промасленный ватник и зимнюю, с

чёрным кожаным верхом шапку, погрузил мои пожитки в сани.

- Толик, - назвал себя он, обнажив прокуренные щербатые зубы.

– Охоту любите? – кивнул на ружьё.

Я пожал плечами.

- Вы, значит, заместо Воробьёва теперь будете?

- Воробьёв до вас был механиком рыбобазы, - пояснила Полина Ивановна.

- Дядя Гриша, ты подвези, пожалуйста, вещи Михаила Андреевича, - обратилась она к

деду.

Глаза старого возчика слезились. От него на свежем воздухе явственно попахивало

перегаром.

- Ивановна, всё будет сделано…

Дед завалился боком на передок саней.

- Но, курва! – скомандовал он.

Серый, мотнув головой, потянул.

Следом за санями по расчищенной бульдозером дороге мы вошли в поселок.

Единственная здесь улица тянулась вдоль распадка, зажатого невысокими, поросшими

ельником сопками. По обеим сторонам стояли похожие друг на друга, как близнецы-

братья, рубленные из круглого леса одноэтажные дома. Кое-где над трубами поднимался

дымок. Яркое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, слепило глаза. Посёлок казался

небольшим: домов тридцать-тридцать пять.

Директриса, кивнув мне, свернула к конторе, а мы с Толиком, следуя за санями, вскоре

подошли к неотличимому от остальных домику. Такой же засыпанный снегом палисадник, те же три окна по фасаду, такое же, как и у соседних домов, крашеное коричневой краской

крылечко. Открыв навесной замок, Толик занёс чемодан в сени. Я вошёл в дом за ним

следом.

По горнице разливалось приятное тепло. Открыв дверку большой белёной печки, Толик

довольно пробурчал:

- Ну вот, прогорело, – и задвинул вьюшку.

– Я сегодня дежурю. Протопил тут у вас, - засмущался дизелист. - Вода - в сенях. Ну, я

пошёл, отдыхайте, - он протянул жёсткую ладонь.

На пороге замялся:

- Спросить хотел, вы стихи любите?..

- Люблю, пожал я плечами.

- Ну, я пошёл, отдыхайте, - повторил, терзая шапку, дизелист. - Если что, я - в дежурке.

Свет гасим ровно в двенадцать, в полночь, а запускаем дизель утром, в шесть.

Хлопнула входная дверь, и я остался впервые за долгую дорогу один.

В небольшой горенке не было ничего лишнего. Полуторная кровать с никелированными

шышечками заправлена казённым бельём и аккуратно накрыта серым байковым одеялом.

На подоконнике - два цветка в горшочках. Занавески на окнах, два стула, допотопный

шифоньер в углу. У порога - рукомойник с эмалированным тазом на табурете и завешанная

ситцем вешалка. На столе – записка:

« Милый мальчик, чего это тебя сюда занесло?! Не сиделось тебе дома… Ну, ничего, зато

ты теперь живёшь у самого восхода! Таня и Аля».

- Ничего, ничего, ничего! – уже не так уверенно пробормотал я.

Прошёлся по горнице. Повернул рукоятку радиоприемника, и из динамика полилось:

«… А почта с пересадками летит с материка

Над самой дальней гаванью Союза,

Где я бросаю камушки с крутого бережка

Далёкого пролива Лаперуза…»

*

Новая жизнь захлестнула меня с головой. До начала путины оставалось чуть больше

полугода. И за эти шесть месяцев надо было успеть отремонтировать оборудование

рыбоцеха и холодильника, построить причал, разбитый штормовой волной по осени,

наморозить сотни кубометров льда и надёжно укрыть его от солнца – законсервировать.

Работавший здесь до меня механик, отдав Сахалину предусмотренные договором три года

жизни, вернулся с семьёй домой, на «большую землю». Вновь назначенный директором

Виноградов Анатолий Гаврилович пока ещё не приступил к своим обязанностям,

задерживался в пути. Его жена, Полина (поговаривали, что в семье Виноградовых не всё

ладно), оформленная как старший мастер рыбообработки, трудилась за двоих: и за себя, и

за супруга. В конторе сидели Главный бухгалтер с женой-счетоводом, секретарша и завхоз

– все из местных.

В шесть утра я просыпался с гимном.

«Союз нерушимый республик свободных…» - неслось из радиоточки, включённой с

вечера на полную громкость. Сразу же под потолком, пару раз моргнув, вспыхивала

свисающая на витом проводе лампочка. Свет с вечера я не выключал, таким нехитрым

способом контролируя приход на работу дежурного дизелиста.

Нетопленая с вечера квартира за ночь вымерзала. Оставленные девчонками цветы давно

замёрзли, а их мумифицированные останки служили мне молчаливым укором. Я всё никак

не мог собраться выбросить.

По утрам, проваливаясь по колено в снегу, я добирался до электростанции. Здесь было

тепло. Тихонько постукивал шатунами мощный корабельный двигатель. Дремал

проснувшийся ни свет ни заря дежурный дизелист. По соседству с электростанцией

располагалась ремонтная мастерская. К восьми часам подходили рабочие. После особо

сильного бурана люди собирались часикам к десяти. Не сразу откопаешься.

Вскоре после моего приезда произошло несчастье. За сутки до наступления нового 1971

года.

Среди ночи меня разбудил телефонный звонок.

«Что-то дома…» - звенело в голове спросонья, пока я нашарил очки и, опрокидывая

стулья, в потёмках искал надрывающийся телефон.

- Буров… Да… Понял, иду.

Звонила директриса. Оказалось, что полчаса назад в посёлок пришёл, вернее сказать, приполз обмороженный курсант «мореходки», житель Октябрьска. Кривая Падь лежит,

если - по берегу (а других дорог там нет), как раз посередине между посёлками Пильво и

Октябрьский. До Пильво – двадцать пять километров, в сторону Октябрьска –

восемнадцать. По хорошей погоде, днём, местные ходили в один конец пешком. А тут, как

нарочно, замело… Вертолёт к нам не вылетел, а в Пильво утренний рейс «Ан-2» из города

пассажиров доставил. Две девчонки из Николаевского педучилища, Света и Аня, летели

домой на новогодние каникулы. Учились они последний год. Погода испортилась надолго, а встречать Новый Год в аэропорту кому охота! А тут ещё, как специально, морячок

знакомый, сосед, домой на праздник спешил.

- А пошли, девчата пёхом, не впервой!

И пошли...

Зимой пройти можно только поверху. На льду - торосы, у берега брёвна обледенелые

штормом выброшенные, как ежи противотанковые, топорщатся. Только к скалам

прижимаясь, где снегу поменьше, и проберёшься.

- Сначала было весело, - это Славик потом рассказывал.

- Смеялись. Прыгали с камня на камень, как козочки, - размазывал слёзы парень.

- А обе на каблучках, много ли напрыгаешь?.. Снег мокрый, глаза слепит… Соскользнёшь

с камня, сразу по грудь в снегу… Немного не дошли, а сил уже нет… Садятся…

Спрятались за выступ скалы, в затишке. Всё мокрое, хоть отжимай. Девчонки дрожат. У

меня бутылка «перцовки» была... Сначала взбодрились вроде, заговорили, а вскоре дрема

на них навалилась. Улыбаются во сне, тепло им... А мне страшно!.. И по щекам бил, и

снегом лица тёр, и материл по-всякому, ничего не помогло. Побежал один, людей звать...

Пока он до нас добрался, пока достучался – время ушло.

Я сразу к конюшне побежал… Смотрю, дядя Гриша уже запрягает Трезора. Упёрся ногой в

хомут, супонь затягивает. Матерится… Покидали второпях в сани полушубки, что на

конюшне нашли, и - вперёд. Парень в медпункте лежал, белый весь, фельдшерица с ним

возилась. Стали расспрашивать, где, мол, девчонок искать-то? А он толком и не знает.

Дороги нет, как на берег вылетели, снег - в лицо. Трезор бесится, башкой мотает. Сани о

камни бьются, вот-вот опрокинемся…

Чувствую, далеко проехали.

- Давай, дядя Гриша, назад.

- Тпру, курва! Стой!

Разворачивались на узком пятачке долго, чуть было упряжь не порвали…

Назад уже потише ехали. Дядя Гриша вожжи – в натяг, жеребца сдерживал. Проехали бы

мимо и в этот раз… Спасибо, конь почуял, захрапел. Смотрим, сидят в скальной выемке, обнявшись, снегом их замело, сразу не увидишь... Та, которая повыше, Света, ещё тёплая

была…

Теперь летели, как на скачках. Дядя Гриша гикал по-разбойничьи, кнутом Трезора под