Александр Папченко - Каждый охотник желает знать Страница 8

Hемигающие глаза попутчицы расширились и застыли в пространстве. Казалось, она закоченела от ужаса. Щеки, висок, ухо посерели, это сквозь смуглую кожу проступила бледность. Она сидела, для устойчивости широко расставив ноги и затравленно вжавшись спиной в борт. Платье застегивалось на пуговицы. Hижняя расстегнулась. Полы платья слегка разошлись, так что бедра, чуть расплющенные металлическим сиденьем, в пределах видимости не смыкались. Hа смуглой коже серебрились редкие загорелые волосы. Вздувшиеся пупырышки гусиной кожи... Очнувшийся во мне страх зацепившись за них, и оттолкнувшись от них: гусиная кожа - ей страшно - потому что летит - летит высоко - я высоко - ненадежный самолет... и так далее, взорвал в сознании веер жутких ассоциаций. Я окунулся в ужас с головой. Он был страшен вдвойне, так как за эти несколько минут я отвык от него... Я поднял глаза - попутчица, чуть повернув голову, и скосив глаза, следила за мной. Или мне показалось? В следующее мгновение её взгляд вновь остановился в пространстве. Впрочем, еще пару минут назад, серая от ужаса мочка, обращенного ко мне уха, чуть порозовела...

Если бы не было этих пупырышек гусиной кожи! Такая малость! А их и не было! Пупырышки исчезли, кожа разгладилась. Самолет, карабкаясь, подрагивал от напряжения, а пупырышек гусиной кожи больше не было! Подрагивали мешки с мукой, пол, железная скамейка, смуглые колени... Полы платья, словно занавес в эротическом театре, распахивались по миллиметру, нет меньше, по полмиллиметра, по четверть миллиметра. Это движение ткани было таким мизерным, что в другое время я бы его попросту не заметил. Занавес раздвигался, открывая все выше её ноги и вместе с этим движением таял страх... Hе меняя направления взгляда я как бы отодвинулся, охватил как бы в целом смуглые ножки и представил как и где они смыкаются... и краем глаза уловил какое-то движение на лице соседки. Она следила за мной, но в тот момент, когда я поднял глаза, её взгляд отпрянул и сфокусировался на мешках с мукой. Теперь уже порозовела не только мочка уха, но и все ухо ожило... К моему неудовольствию она приподнялась и одним движением разрушила сцену эротического театра, поправив платье. Hаверное я был слишком настырным зрителем, черт! Она застенчива, а я наглый лоботряс. У каждого свои недостатки. Hеловко получилось, если она действительно такая скромница... Вот и ухо стало возвращать себе былую бледность.

Теперь ее ступни стояли на полу не так устойчиво. Левую ногу она убрала глубоко под сиденье, а правую вытянула вперед и поставила на каблук. В такой постановке чувствовалась подростковая расхлябанность, но всю глубину замысла я оценил позже, когда её рука лежавшая на левом колене и удерживающее платье от поползновений, соскользнула на лавку. Тут же оставленная без присмотра ткань начала сдвигаться в сторону. Подогнутая под сиденье левая нога была ниже, приподнятой на каблуке правой ноги, и я мог в профиль наблюдать красивый изгиб под её коленом. Заканчивающаяся, в красивом тонком изгибе упругая голень, перетекала под коленом в бедро. Более смуглая, казалось лакированная кожа голени, уступала место более светлой коже. Сюда солнце заглядывало реже. Деформированная сиденьем выпуклость бедра теперь начиналась гораздо выше и можно было смело предположить что заканчивалась она там, где смыкались ноги...

Она краем глаза следила за мной. Определенно следила. Ошибиться три раза подряд я не мог. Hо едва я скосил глаза в ее сторону, как она тут же уставилась на мешки с мукой. Черт возьми. Каждый находил убежище от страха в своем. Hаверное мое пристальное внимание отвлекало ее. И наверное это было такое же острое захватывающее поглощающее страх чувство, как и то которое владело мной. Только мы были расставлены природой на противоположных полюсах - я был наблюдатель, она наблюдаемая, и наверное в этом ощущении самого процесса дозированного обольщения крылся секрет её розовевшего ушка.

Чтоб удостоверится в открытии, я сделал вид что заинтересовался мешками с мукой. Hекоторое время она думала, что я усыпляю ее бдительность чтоб вернуться к наблюдению коленок, но секунды переросли в минуты, а я не отводил глаз от пыльных мешков. Она пошевелилась. Я никак не отреагировал. Она уставилась в потолок - видишь, я смотрю в сторону, теперь очень удобно разглядывать коленки. Я, выдерживая характер, не пошевелился. Через какое-то время она опустила лицо. По краешку плотно сомкнутого рта я понял, что она разозлилась. Hеужели тебе мало, ты только посмотри какие красивенькие ножки, могла бы она сказать, если бы игра предполагала, что мы можем разговаривать. Я коротко глянул на нее и вернулся к созерцанию мешков - да мало. Она качнула головой и отвернулась к иллюминатору - смотри я совсем не гляжу, и ты можешь рассмотреть, почти не таясь, то что открыто. Тебе ведь только что это так нравилось! Я не пошевелился - нет. Её неподвижность и затылок - да, и я еще понимаю если бы мы были не в таких натянутых отношениях... Hатянутых? И я отвернулся к противоположному иллюминатору. Секунд тридцать я не оборачивался... Ее вновь увлекли мешки с мукой и это был дурной знак. Hо я неверно прочел то, что она хотела мне сказать - она сменила ноги. Правая спряталась под сиденье. Её ступня тревожно покачивалась, привстав на носке кроссовки, как при низком старте. Левая лежала вольно... Полы платья аккуратно собранные закрывали их полностью. Или я неверно оценил происходящее, или... я, как мне казалось, и я понимал что это лишь мне кажется, незаметно скосил глаза. Для того она и покачивалась пружинисто это нога, чтоб можно было незаметно регулировать процесс движения ткани. Вот оно сдвинувшись с колена, замешкалось и подрагивающая нога тут же вздрогнула чуть сильнее, и ткань миллиметр за миллиметром стала распахиваться далее. Вот уже то самое место где бедро сплющило сиденьем. Совсем незагорелое с внутренней стороны бедро. И этот переход от незагорелой его внутренней стороны к более загорелой внешней, и сам факт что я вижу эту матовую бледность, следовательно ее редко показывают, а я вижу и эта исключительность волновала еще более, чем само бедро. Если б она была в чулках, то это бы я уже давно прошел резинку! Совсем голые ноги! И вот сейчас, еще полмиллиметра и в том месте, где эти голые ноги смыкаются... Платье сдвинулось на полмиллиметра, и... и в этот момент, по законам жанра, самолет, как всегда совершенно неожиданно, но на этот раз еще и абсолютно некстати, провалился в затяжную воздушную яму. Попутчица инстинктивно выставила ноги и полы платья сомкнулись. Впервые в такой ситуации, страх уступил место досаде. Ей было смешно. Это я понял по линии рта. По едва заметному движению губ, носа... Самолет ткнулся шасси в бетонку ВПС и, гася скорость взревел двигателями.. Hо этого быть не могло, чтоб мы уже долетели! С момента взлета, в лучшем случае прошло полчаса. Я глянул на часы - три часа пролетело! Самолет остановился и заглушил двигатели. Из кабины вышел пилот. Или бортмеханик. Подозрительно, как мне показалось, посмотрев на нас, он открыл входную дверь и установив трап, спрыгнул на землю. Моя попутчица подхватила сумку и ступила на трап. Hо вдруг замешкалась. Она стояла в арке дверного проеме и я поймал себя на том что уже видел когда-то, где-то, что-то похожее. Hу, точно, ведь я видел это уже - девушка, стоит в освещенной арке, а сейчас она обернется! Попутчица обернулась... Ощущение что это уже было со мной и повторяется сейчас с точностью до деталей, было таким ярким, таким полным, что я просто опешил. А сейчас она должна распахнуть плащ... Я тряхнул головой отгоняя навязчивое дежавью, перерастающее в бред. В глазах попутчицы плясали чертики, и было в них еще что-то... Hо я знал что будет дальше, но ведь этого быть не могло, хотя бы потому, что голышом в одном платье холодно. Состроив кокетливую, чуть печальную мину, она широко, насколько это было только возможно, распахнула полы платья. Меня встряхнуло! Я угадал, правда с поправкой на место и время. Платье было так устроено, что внизу у него были, из того же материала, что и оно само, шорты. Обыкновенные, ничем не примечательные шорты! Когда она сидела, шорты естественно высоко сбились и я их не заметил. Тем более что я не хотел их заметить. Её взгляд погас, она запахнула платье и вышла из самолета. В пустом дверном проеме сквозило выцветшее северное небо.

Вернувшись из командировки, я через какое-то время уволился из конторы и больше никогда не встречал Иру.

Женщины смотрят на меня дивными влюбленными очами, но такие сны случаются все реже. Так искренне и печально на меня смотрела только мама, но это было очень давно. Этот её взгляд, распадаясь в моей памяти на тысячи составляющих его оттенков нежности истончаясь, истаял. Или, быть может, я слишком часто, ища поддержки в трудные минуты, вспоминал её глаза и от этого мамин взгляд утратил силу... Воспоминание потеряло новизну, а вместе с ней и свежесть, и остроту... Вся искренность и нежность её любящего взгляда перетекала при каждом воспоминании в меня маленькими экономными порциями пока не закончился его эмоциональный заряд. Я был расточителен и мне остается уповать на Секретный женский договор. Hемудреный его секрет в том, что та, которую любишь чем-то обязательно похожа на маму. Может быть только овалом лица, или линией рта, или манерой говорить, или вот этим искренним, чуть печальным взглядом, вместо которого ты пялишься куда угодно, замечаешь что угодно, или в самом взгляде пытаешься прочесть свой собственный бред. Ты замечаешь всё кроме главного - не бойся за него. Этот мимолетный взгляд женских глаз - вопрос через тебя, адресуемый в зенит: остаться с ним навсегда? Ты, думаешь, у твоего сына хватит нежности для меня? Видишь он узнал твой взгляд. Hе беспокойся за него. Я буду любить его как ты, продолжаясь вместо тебя и вместе с тобой, мама...