Николай Эрдман - Письма: Николай Эрдман. Ангелина Степанова, 1928-1935 гг.[с комментариями и предисловием Виталия Вульфа] Страница 8

Наверное, раньше второй половины июля я не сумею поцеловать Тебя, длинноногая. Если Ты поедешь в Ленинград, ваши гастроли как раз кончатся к этому времени.

По Твоим открыткам я вижу, что Ты не хочешь отказываться от своего путешествия — подумай, Худыра. Хотя некоторые говорят, что летом здесь уже не так плохо. Самое утомительное — это поезд, пароход уже лучше, а от пристани к себе я донесу Тебя на руках. Целую Тебя, замечательная. Николай. Привет Елочке и Паше.

Москва,

проезд Художественного театра,

Художественный театр Союза ССР им.Горького,

Ангелине Осиповне Степановой.

Енисейск, ул.Сталина, 23. Н. Р. Эрдман.

20 мая 34 года

После того как прошел Енисей, дня три-четыре было солнечно и тепло. Но, как только показалась первая ангарская льдина, опять стало холодно, и сейчас каждый день идет снег, дует ветер, ставни хлопают, а по реке бегут белые барашки.

Навигация началась неудачно — несколько пароходов, тронувшись было из Красноярска, вернулись обратно. Не успели проводить местные пароходы, как пришлось их встречать — тоже вернулись.

По-моему, я однажды писал Тебе, что весна приезжает в Енисейск на первом пароходе. Оказывается, на первом пароходе приезжает не весна, а водка. Пока еще нет ни первого парохода, ни весны, ни водки. Но, судя по тому, что девушки уже начали красить щеки, мужчины собирать бутылки, а рабочие исправлять пристань, можно надеяться, что в скором времени появится и то, и другое, и третье.

Вчера и сегодня я получил по букету Твоих открыток — я ношу их в кармане и перечитываю где могу. Спасибо Тебе, замечательная моя, за нежность, за каждый день памяти.

Ты спрашиваешь, что Тебе захватить с собой из продовольствия. Вспоминая Тебя за столом, я не могу вспомнить ни одного блюда, которое Ты любишь, если не считать молодки, — Ты больше смотришь, чем ешь. Я плохой хозяин, но такую Худыру, как Ты, я берусь накормить, а будешь слушаться, то и откормить без помощи московских распределителей.

Здесь совсем нет сладостей, и если Ты захватишь несколько плиток шоколада, чтобы положить их на стул возле кровати, то это все, что я могу Тебе посоветовать.

Возможно, что я несколько преувеличиваю мощность енисейского базара, и Тебе здешняя кухня не очень понравится, но, когда я думаю о Тебе, кроме шоколада и молодки, мне ничего не приходит в голову.

Чем глубже я знакомлюсь с жизнью (не вообще с жизнью, а со своей), тем меньше я могу согласиться с новым взглядом Елочки и тем больше я разделяю ее старый взгляд. Не смейся над философией путешественника.

Прости меня, Линушенька, но Тебе придется позаботиться о том, о чем всегда заботился я. Может быть, я ставлю Тебя этим в затруднительное и неприятное положение — не сердись на меня, милая, я не виноват. Свою дорогу в Енисейск я, наверное, когда-нибудь забуду, Твою в Сетунь — никогда.

Я все еще ищу новую комнату — кажется, наклевывается. Пиши пока до востребования — боюсь, что, с переменой адреса, часть писем может пропасть. Передай Борису (наверное, Ты его повидаешь), чтобы наши тоже писали до востребования — я им об этом пишу, но я не уверен о своих письмах.

Ты, наверное, единственная актриса в Москве, которая жалуется на обилие ролей. Скоро я начну писать: «Москва. МХАТ им.Пинчика». Замучили Тебя, длинноногая, — другой раз не будешь лучше других. Вот, брат.

Если сумеешь, достань мне пьесу Афиногенова. Превращение проститутки в институтку он уже печатал однажды в «Известиях» — это было очень плохо. Надеюсь, что пьеса лучше.

Здесь очень тонкие стены, и я часто хожу работать на кладбище. На кладбище я выбрал скамейку, на которой Ты мне будешь читать Лермонтова. Как хочется Тебя послушать, посмотреть на Тебя, увидеть, как Ты смотришь на меня, не видеть, как Ты смотришь на меня, пятое-десятое. Целую.

Николай.

Я неоднократно возвращалась к мысли, что когда-то потеряла возможность иметь ребенка от Николая, он был бы живой памятью нашей любви. Но тогда это было невозможно: жена у него, у меня — театр. Он был испуган, растерян, но настойчив. Я уступила. Сетунь. Зависимость обстоятельств.

Записки Н. Эрдмана, переданные Ангелине Иосифовне в сетуньскую больницу, где она находилась несколько дней 1931 года.

«Если мое присутствие может хоть сколько-нибудь помочь Твоему одиночеству — знай, что я сейчас возле Тебя всем, что есть во мне самого лучшего. Прости меня, милая. Целую.

Николай».

Записка, переданная вместе с цветами:

«Не обвиняй их, милая, если они не пахнут. Целую.

Николай».

1 июня

Вчера вечером получила твое письмо. Спасибо, милый, за все нежности, как я буду рада вернуть их тебе. Оказывается, Енисейск ни в чем не уступает нашей красной столице, — ты не смог выдумать приятного подарка ни себе, ни нам с тобой вместе. Могу тебя успокоить, шоколад будет, и все твои заботы я тоже исполню. Спасибо тебе за желание меня откормить. Действительно, Енисейск — единственное место на земном шаре, где я могу быть счастливой, а, следовательно, иметь надежду потолстеть под твоим руководством. (Прочла, получается двусмысленно.) Сегодня получила бесплатный проезд Москва— Енисейск и обратно. В первый раз я почувствовала реально свой желанный отъезд. Обнимаю, целую своего единственного.

Лина.

2 июня

Пожалуйста, напиши мне о пароходах. В Москве я узнала, что пароходы Севторгфлота ходят через каждые десять дней, в июле пароходы идут 6, 16, 26-го; мне нужно знать, есть ли какие-нибудь другие рейсы. В Ленинград я уеду немного позднее, чем все: у меня спектакль 20 июня, и я выезжаю из Москвы только 19 числа. Жить буду в «Астории» — все как в прошлом году. Елка шлет тебе нежный привет, она завтра именинница, она видит тебя во сне и жалеет, что так долго не видит тебя наяву. Идет дождь, небо серое, хмуро и очень грустно! Обнимаю ласково и нежно!

Лина.

23/VI-34 г.

Еще раз пишу Тебе то же самое, что писал в предыдущих письмах. Никакого расписания пароходного движения не существует — вернее, существует, но не исполняется. Пароходы отправляются из Красноярска в Енисейск и из Енисейска в Красноярск через промежутки от 4 до 14 дней. Поэтому установить день Твоего отъезда за столько времени вперед совершенно невозможно. Как только я узнаю о первых пароходах, которые пойдут из Енисейска в Красноярск и из Красноярска ко мне после 15-го июля, я немедленно телеграфирую.

Целую Тебя, прекрасная. Наверное, это последние поцелуи, которые я отправляю Тебе по почте.

Николай.

Что сказать о десяти днях, проведенных в Енисейске?..

Там впервые у нас с Николаем был свой дом... Мы были счастливы..

19 августа

Вновь открытки. Страшно. Я несчастна, милый!

Лина

20 августа

Дни и ночи мучаюсь, волнуюсь: как ты? как зуб? какая температура? Жду Красноярска, чтобы бежать за телеграммой. Сменяются пристани, плывут бесконечные леса, дождь сменяет солнце, время неумолимо. Что же это? Что же это? Во мне все сжалось в комок. Слышу скрип твоей кровати, пение ребят под окнами, звук твоего голоса, твои шаги... Вижу твой последний взгляд, твою обвязанную голову, твои сандальки. Жизнь моя, любовь моя, родной. Хочется бежать, плыть назад. Благодарю за надпись на книжке, она помогает мне сейчас и будет источником моей силы и твердости. Как страшно писать «целую». Все благодарности Н.Р., телеграфируй о здоровье в Москву. Еще раз целую тебя, милый!

Лина.

21 августа

Вчера долго стояли, грузили дрова. Смотрела на енисейский закат, потом на луну. Старалась быть сильной, мужественной. Сегодня серый, хмурый день, и Красноярск уже не далеко. Еду я прилично, хотя и без каюты, но это небольшое лишение. Две старушки и парнишка, с которыми меня познакомил Н.Р., поят меня чаем, покупают ягоды и занимают незамысловатыми рассказами. Думаю без конца, но этого не напишешь, — если бы ты увидел мое лицо, ты бы все понял. Жду красноярской телеграммы. Не будете же вы с Н.Р. ложно успокаивать меня. С ума можно сойти от дум и волнений! Целую тебя, моя единственная радость. Выздоравливай и береги себя впредь. У меня еще ничего не укладывается в голове, я знаю только, что мы все равно вместе. Целую твои руки.

Лина.

21 августа

Собираюсь ложиться спать. Хозяйка гихловской дамочки[10] приняла меня очень любезно и радушно. Сейчас одиннадцать часов, всю вторую половину дня (пароход пришел в три часа дни) я налаживала железнодорожные знакомства, к концу дня мне это удалось, и обещания у меня есть. Может быть, завтра удастся уехать. Конечно, у меня все с осложнениями (как всегда): около Читы размыло пути и поезда застряли, проскочило только три или четыре, на них-то и надо умудриться попасть. Как только бросила вещи, побежала за телеграммой... О здоровье ни слова. Что же ты, милый? Неужели тебе хуже? Замучилась от тревог и предположений. Прочла написанное, ничего не укладывается в слова. У меня горит электричество, я сижу одна, слышу паровозные гудки, думаю о тебе, не понимаю будущего и чувствую тяжесть настоящего. Часы бьют три, я просидела за этими строками четыре часа, а они ничего не говорят. Как тяжело не знать, здоров ли ты, но знать, что пароход 26-го уйдет обратно в Енисейск. Обещаю быть сильной и настойчивой и в жизни, и в своем искусстве. Прости, что пишу, — я такая, какая есть. Сейчас ты для меня все. Целую.