Робин Гуд - Дюма-отец Александр Страница 8

— Около двенадцати миль, — ответил Гилберт, — на хорошей лошади можно доехать меньше чем за два часа. Мне все равно давно нужно было зайти к шерифу, так как я уже год не был у него, и я вас провожу, сэр Аллан.

— Тем лучше, поедем втроем! — воскликнул Робин.

— Нет, нет! — возразила Маргарет и, наклонившись к мужу, прошептала ему на ухо:

— И не думайте даже! Разве можно оставлять двух женщин с этим разбойником?

— Одних?! — переспросил со смехом Гилберт. — А нашего старого Линкольна, дорогая Мэгги, вы уже совсем ни во что не ставите? Да и мой верный, храбрый Ланс горло перегрызет любому, кто посмеет только руку на вас поднять!

Маргарет бросила на юную гостью умоляющий взгляд, и Марианна решительно заявила, что если Гилберт не откажется от предполагаемого путешествия, то она тоже поедет вместе с братом.

Гилберт уступил, и было решено, что Аллан с Робином отправятся в путь с первыми лучами солнца.

Стемнело; дверь дома заперли, и все сели за стол, воздавая должное кулинарным талантам доброй Маргарет. Главным блюдом был большой кусок зажаренного олененка; Робин сиял — ведь это он убил олененка, а Марианна соблаговолила заметить, что мясо его очень нежное на вкус.

Очаровательные юноша и девушка сидели рядом друг с другом и беседовали как старые знакомые; Аллан с удовольствием слушал, как Гилберт рассказывает разные лесные истории, а Мэгги следила за тем, чтобы на столе всего было вдоволь. И нее жилище лесника и этот вечер могло бы служить моделью для одной из картин голландской школы, в которых художник поэтизирует сцены домашней жизни.

Вдруг из комнаты больного, расположенной на втором этаже, раздался протяжный свист. Все сидевшие за столом устремили взгляды на лестницу, ведущую наверх. Едва он умолк, как из леса ему ответил другой свист, похожий на первый. Сотрапезники вздрогнули, снаружи беспокойно завыла одна из сторожевых собак, потом все стихло и в лесу и в доме снова воцарилась полная тишина.

— Происходит что-то необычное, — сказал Гилберт, — и я не особенно удивлюсь, если по лесу бродит тот, кто без стеснения роется в чужих карманах как в своих.

— Вы в самом деле боитесь, что сюда заявятся разбойники? — спросил Аллан.

— Все может быть.

— А я думал, что они оставят в покое жилище честного лесника, ведь лесники обычно народ небогатый, и у разбойников хватает здравого смысла нападать только на богатых людей.

— Богатые люди в лесу не часты, а господам разбойникам приходится и хлеб есть, когда мяса нет, да и уверяю вас, что эти воры не побрезгуют вырвать кусок хлеба из рук бедного человека. И все же моему дому, мне самому и моим домашним они могли бы оказать уважение, ведь не раз и не два голодной зимой они и грелись у моего очага, и ели за этим столом.

— Разбойники, видно, не знают, что такое признательность!

— И до такой степени, что не раз пытались силой ворваться в дом.

При этих словах Марианна вздрогнула от страха и невольно придвинулась к Робину. Юноша хотел было успокоить ее, но волнение сжало ему горло, а Гилберт, заметивший испуг девушки, с улыбкой сказал:

— Успокойтесь, благородная леди, наши храбрые сердца и меткие луки сослужат вам службу, и, если разбойники осмелятся сюда явиться, они убегут, как уже не раз убегали, не получив иной поживы, кроме стрелы пониже спины.

— Спасибо, — ответила Марианна, а потом, бросив на брата многозначительный взгляд, она добавила: — Значит, жизнь лесника не так уж легка и безопасна?

Робин неправильно истолковал ее слова, приняв их на свой счет; он не понял, что девушка намекает на мнимое пристрастие Аллана к деревенской жизни, а потому воскликнул с возбуждением:

— А я считаю, что она полна радости и счастья. Мне часто приходится проводить целый день в какой-нибудь из соседних деревень, и я всегда с невыразимой радостью возвращаюсь в свой прекрасный лес и говорю себе, что предпочел бы смерть муке жить запертым в городских стенах.

Робин уже собирался продолжить свои речи в том же духе, как в двери дома застучали с такой силой, что задрожали стены, а собаки, мирно спавшие у очага, вскочили с громким лаем; Гилберт, Аллан и Робин бросились к дверям, а Марианна прижалась к груди Маргарет.

— Эй! — закричал лесник. — Что за наглый гость осмелился вышибать мою дверь?

В ответ послышался еще более сильный удар; Гилберт повторил вопрос, но из-за неистового лая собак сначала вообще ничего не было слышно, а потом за дверью послышался зычный голос, перекрывающий этот шум и повторяющий обычное:

— Откройте, ради Бога!

— Кто вы?

— Два монаха из ордена святого Бенедикта.

— Откуда и куда вы идете?

— Идем мы из нашего аббатства, аббатства в Линтоне, а направляемся в Мансфилд-Вудхауз.

— Что вам надо?

— Ночлег и пищу; мы заблудились в лесу и умираем от солода.

— Твой голос на голос умирающего мало похож; как мне убедиться, что ты говоришь правду?

— О черт! Да отворив дверь и поглядев на нас, — ответил монах, и нетерпение заставило его говорить куда менее смиренно. — Ну, упрямый лесник, отопрешь ты, наконец? Под нами ноги подгибаются, и в животе урчит от голода.

Гилберт посоветовался с гостями; он все еще колебался, но тут вмешался еще один голос, голос старика, и произнес робко и с мольбой:

— Ради Бога! Откройте, добрый лесник; клянусь вам мощами нашего святого покровителя, что мой брат сказал правду!

— Ну, в конце концов, — сказал Гилберт так громко, чтобы его было слышно снаружи, — нас здесь четверо мужчин и с помощью наших собак мы справимся с этими пришельцами, кто бы они ни были. Я отопру. Робин, Линкольн, придержите пока собак, а если на нас нападут, вы их спустите.

IV

Едва только дверь повернулась на петлях, как человек, буквально навалившись на нее снаружи, чтобы не дать ее закрыть, пут же шагнул через порог. Человек этот был молод, могуч, огромного роста, на нем была длинная черная ряса, с капюшоном и широкими рукавами, подпоясан он был веревкой, на боку у него висели огромные четки, а опирался он на толстую и узловатую кизиловую палку.

За этим красавцем-монахом смиренно шел следом старик точно в таком же одеянии.

После обычных приветствий все опять сели за стол вместе со вновь прибывшими, и в доме снова воцарилось оживление и душевное спокойствие. Однако хозяева дома не забыли свистков с верхнего этажа и из леса, но, чтобы не тревожить гостей, они скрывали свои опасения.

— Славный и добрый лесник, прими мои поздравления: стол накрыт прекрасно! — воскликнул великан-монах, пожирая ломоть дичи. — Если я сел к столу, не дождавшись твоего приглашения, то только потому, что меня подтолкнуло к этому чувство голода, такое же острое, как лезвие ножа.

По правде говоря, этого бесцеремонного субъекта по речам и манерам можно было скорее принять за бывалого солдата, чем за монаха. Но в те времена монахов ничто не стесняло, их было много, а искреннее благочестие и добродетели большинства из них вызывали уважение и ко всем остальным.

— Добрый лесник, да благословит Пресвятая Богоматерь твой дом и пошлет ему мир и счастье! — сказал, отламывая кусок хлеба, старый монах, в то время как его товарищ изо всех сил работал челюстями и поглощал одну кружку эля за другой.

— Простите меня, добрые отцы, — сказал Гилберт, — что я медлил отворить вам дверь, но осторожность…

— Да конечно… осторожность теперь кстати, — ответил молодой монах, переводя дух между двумя кусками. — В округе бродит шайка свирепых разбойников, и часу не прошло, как двое этих негодяев напали на нас, вбив себе в голову, несмотря на наши возражения, что в наших котомках завелся презренный металл, именуемый серебром. Клянусь святым Бенедиктом! Они весьма удачно к нам обратились, и я чуть уже было не отзвонил молебен палкой по их спинам, но тут раздался протяжный свист, на который они ответили, дав сигнал к отступлению.

Сотрапезники с беспокойством переглянулись: один только монах казался совершенно спокойным и философски предавался гастрономическим изысканиями.