Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль Страница 8

– Но он не носит шпагу, господа! – в ужасе воскликнул Андре-Луи.

– Это легко исправить. Я могу одолжить ему свою.

– Я имею в виду, господа, – настаивал Андре-Луи, негодуя и опасаясь за друга, – что он не привык носить шпагу и не владеет ею. Он семинарист – будущий священник, ему запрещено участвовать в том, к чему вы его принуждаете.

– Ему следовало подумать об этом, прежде чем ударить господина маркиза, – вежливо заметил де Шабрийанн.

– Но вы спровоцировали его! – гневно ответил Андре-Луи. Затем он несколько успокоился, но отнюдь не потому, что заметил высокомерный взгляд шевалье. – Господи! Что я говорю! Какой смысл приводить доводы там, где все заранее обдумано?! Уйдем отсюда, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что это ловушка!..

Но де Вильморен оборвал его:

– Успокойся, Андре. Господин маркиз абсолютно прав.

– Господин маркиз прав?..

Андре-Луи беспомощно опустил руки. Человек, которого он любил больше всех живых существ, попался в тенета всеобщего безумия. Во имя смутного и крайне превратного представления о чести он сам подставлял грудь под нож. И поступал так отнюдь не потому, что не видел расставленной ему западни, но потому, что честь заставляла его пренебречь ею. В эту минуту он показался Андре-Луи поистине трагической фигурой. Возможно, и благородной, но очень театральной.

Глава IV

Наследство

Господин де Вильморен пожелал немедленно приступить к поединку. К этому его побуждали причины как объективного, так и субъективного характера. Поддавшись эмоциям, недостойным священнослужителя, он спешил покончить с этим делом, прежде чем вновь обретет подобающее семинаристу расположение духа. Кроме того, он немного боялся самого себя, точнее – его честь опасалась его натуры. Особенности воспитания и цель, к которой он шел не один год, лишили его значительной доли той воинственности, что самой природой заложена в каждом мужчине.

Маркизу также не терпелось завершить начатое, и, поскольку рядом были де Шабрийанн, действующий от его имени, и Андре-Луи, свидетель де Вильморена, ему ничто не препятствовало.

Итак, через несколько минут детали поединка были улажены, и мы застаем всех четверых на залитой солнцем лужайке позади гостиницы готовыми приступить к осуществлению зловещего намерения. Там им никто не мог помешать. От случайного взгляда из окна их скрывала плотная стена деревьев.

Отбросив формальности, они не стали измерять шпаги и обследовать место поединка. Маркиз отстегнул портупею с ножнами, но остался в камзоле и туфлях, считая излишним снимать их ради такого ничтожного противника. Высокий, гибкий, мускулистый, он встал против не менее высокого, но очень хрупкого де Вильморена. Последний тоже пренебрег принятыми в таких случаях приготовлениями. Он прекрасно понимал, что ему совершенно ни к чему раздеваться, и встал в позицию в полном одеянии семинариста. Его лицо было пепельно-серым, и только над скулами горел болезненный румянец.

Де Шабрийанн стоял опершись на трость – шпагу он уступил де Вильморену – и со спокойным интересом взирал на происходящее. Напротив него, по другую сторону от противников, стоял Андре-Луи. Из всех четверых он был самым бледным, его глаза лихорадочно горели, влажные пальцы судорожно сжимались и разжимались.

Все чувства Андре-Луи восставали против поединка, внутренний голос призывал его броситься между противниками и попытаться развести их. Однако, сознавая бесплодность благого порыва, он сдержался и попытался успокоить себя мыслью, что эта ссора не может иметь серьезных последствий. Если честь обязывала Филиппа скрестить шпагу с человеком, которого он ударил, то благородное происхождение де Латур д’Азира требовало от него не губить юношу, которого он сам спровоцировал на оскорбление. Маркиз считался человеком чести, и едва ли в его намерения входило нечто большее, чем преподать урок, возможно и жестокий, но долженствующий принести пользу противнику. В этих соображениях заключалось единственное утешение Андре-Луи, и он упрямо держался их.

Противники сошлись, зазвенела сталь. Слегка согнув колени и передвигаясь быстрыми пружинистыми движениями, маркиз держался боком к противнику, тогда как де Вильморен стоял к нему лицом, представляя собой отличную мишень. Ноги его одеревенели. Порядочность, благородство, правила честной игры возмущались против такого неравенства сил.

Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп в детстве и юности обучался фехтованию, но дальше азов в этом искусстве не пошел. А для поединка с таким противником, как маркиз де Латур д’Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в темп маркиз слегка согнул правую ногу, скользнул по влажной траве, грациозно подался вперед и, сделав выпад, рассчитанным движением вонзил шпагу в грудь Филиппа.

Андре-Луи бросился вперед, подхватил друга и под тяжестью его тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо Андре-Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала платье.

С побелевшим лицом и подергивающимися губами Андре-Луи снизу вверх смотрел на де Латур д’Азира, который, стоя поодаль, с печальным, но безжалостно-непреклонным выражением наблюдал дело рук своих.

– Вы убили его! – крикнул Андре-Луи.

– Естественно. – Маркиз вытер шпагу тонким шелковым платком и, выронив его из рук, добавил: – Я же сказал, что у него был слишком опасный дар красноречия.

Предложив Андре-Луи столь исчерпывающее объяснение своих действий, он пошел прочь.

– Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в полной безопасности! – крикнул ему вдогонку Андре-Луи, все еще держа на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа.

Маркиз обернулся. Его лицо потемнело от гнева. Тогда, желая удержать кузена, де Шабрийанн взял его за руку. Несмотря на то что он усердно подыгрывал маркизу, случившееся привело шевалье в некоторое смятение. Он был гораздо моложе де Латур д’Азира и не отличался его высокомерием.

– Уйдемте. Малый не в себе. Они были друзьями.

– Вы слышали, что он сказал? – спросил маркиз.

– Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал правду, – выпалил Андре-Луи. – Вы сами признали это, сударь, назвав причину, из-за которой убили Филиппа. Вы боялись его! Боялись – и убили!

– Допустим, вы правы. Что дальше?

– И вы еще спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и гуманности сводятся только к умению носить камзол и пудрить волосы? Ну и конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли в вас разум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в нее? Или вам надо объяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь трус вдвойне убивает так, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили нож ему в спину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то была бы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий – при всем вашем могуществе, – вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли.

Маркиз сбросил руку кузена и сделал шаг в сторону Андре-Луи, взмахнув шпагой. Но шевалье снова схватил его за руку и удержал на месте.

– Нет, Жерве! Нет! Ради бога, успокойтесь!

– Не удерживайте его, сударь, – неистовствовал Андре-Луи. – Не мешайте ему довершить начатое, иначе страх будет преследовать его.

Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами и пылающим взглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь дерзко его оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил о родстве, которое, по общему мнению, связывало Андре-Луи с сеньором де Гаврийяком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина. Возможно, он внезапно понял, что если не остановится, то окажется перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь пролить кровь и поссориться с владетелем замка в тот самый момент, когда его дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по самолюбию и утратой авторитета во всей округе.