user - Содержание Страница 9

вступительное слово читал… – он сказал о том, что этот день

войдет в историю музыки. Что это сочинение стоит вот на том

уровне, которое… так сказать… который у тех сочинений,

которые там исполнялись. Там, в частности, исполнялась Шестая

симфония Чайковского! И Локшин сам рассказывал, что он был

настолько потрясен… этим комплиментом, если так можно

выразиться, что он долгое время, почти 10 лет, вообще ничего не

мог сочинять.

Парин. И к этому надо добавить, что примерно в то же время,

когда была сделана вот эта запись, которую мы слушаем, то есть

в середине 70-ых годов, вышел очередной том Музыкальной

энциклопедии, в которой про Локшина две строчки – родился в

1920-ом году, в 41-ом, если я правильно помню, закончил

Консерваторию.

Карпинский. М-да.

[Вообще-то Локшин в 41-ом году не закончил Консерваторию. В мае

41-го года, накануне государственных экзаменов, он был изгнан оттуда

за свое сочинение «Цветы зла» на стихи Бодлера, который считался

идеологически вредным поэтом. А в июне – записался добровольцем в

ополчение, но через неделю его свалил сильнейший приступ язвенной

болезни, и он был комиссован. Затем до осени 41-го года гасил

зажигательные бомбы на крыше Консерватории во время

авианалетов. Все это Карпинский знал, но не мог сказать, так как

концепция передачи рухнула бы.]

Парин. И больше ничего. И маленький список сочинений – ни

одной характеристики, никаких слов не сказано.

Карпинский. (с воодушевлением) Ну, к сожалению, наша печать,

так сказать, можно сказать, о Локшине прославилась, вот, в

частности, в Музыкальном энциклопедическом словаре имеется

статья, но она вышла позже, чем этот том, о котором вы говорите.

(продолжает с ужасом) Там указано 11 дат, в которых, значит,

эти произведения написаны, из которых 8 неправильные!

Парин. (со вздохом) Ну все-таки, как бы, говоря о Локшине,

наверно, надо сказать несколько слов о его жизни, связанной с

творчеством, как цельном, где он был, что он делал и каковы

были все-таки вехи в его творчестве, если таковые… без них,

наверно, нельзя.

Карпинский. Локшин вел такой, с моей точки зрения, достаточно

такой замкнутый ригорический образ жизни. В последние годы

жил вообще в полном одиночестве, в полном уединении… Как

говорил его… сын, находясь в состоянии черной меланхолии.

[Я говорил: боролся с депрессией, которая была вызвана остракизмом.]

...Вот, но это в последние годы. Когда я, собственно, с ним

познакомился…

Парин. Уже в восьмидесятые.

Карпинский. (устало и несколько небрежно) В восьмидесятые я с

ним познакомился. В конце 81-го года лично. Ну, вехи его

творческого пути, несомненно, это после «Жди меня», то есть в

42-ой год это сочинение было написано… Дальнейшие вещи,

которые можно сказать [назвать? – А. Л.] веховыми – это 3-я

симфония на стихи Киплинга для баритона, мужского хора и

большого симфонического оркестра, которая была впервые

исполнена на Би-Би-Си, мужским хором и оркестром Би-Би-Си…

в 79-ом году…

[Автора симфонии съездить на ее исполнение не пустили, но Карпинский не

хочет расстраивать слушателей.]

...и вот то сочинение, которое мы сейчас с вами слушаем – я

считаю, это такое… одно из… одна из вех его творчества.

Бунтман. (наконец, решается) Вы знаете, все-таки мы не можем

не сказать о том, что за именем Александра Локшина тянется

шлейф и разговоров, и слухов, связанных с нашей тяжелейшей

историей. Связанных и со сталинской эпохой, и с советской

эпохой, и тянется устойчивое такое «сальерическое» мнение о

Локшине, что очень многим и композиторам, и музыкантам не

позволяло к нему обращаться. Несмотря на определенные,

очевидные и слышимые всем величайшие достоинства, здесь

нельзя, скажем, переусердствовать в эпитетах, достоинства его

музыки. Вот, что вы можете сказать, Игорь, об этом шлейфе,

потому что это очень мучительная история, которая тянется за

именем Локшина.

Карпинский. (томно, но отчетливо) Мне об этом было всегда

известно. Я никогда об этом не говорил Александру Лазаревичу.

Мы с ним общались исключительно о музыке. И вообще, я хотел

бы сказать, что здесь должно быть очень четкое разделение.

Выяснение его, так сказать, каких-то социальных, что ли,

характеристик – это дело, видимо, определенных органов,

следственных, еще каких-то, а другое дело – исследование его

музыки, это…

Парин. (осторожно подталкивает Бунтмана) Ну, я думаю, надо

прямо сказать…

Бунтман. (мужественно) Да, надо прямо сказать! То есть имя

Локшина связывается с тем, что Локшин по мнению очень

многих, и существует масса косвенных тому каких-то

подтверждений, бродящих слухов, разговоров о том, что

Александр Локшин сыграл не последнюю роль в судьбе

некоторых людей. То есть просто, как говорят, на них доносил.

(внезапно меняет интонацию на более мягкую) Это

опровергается очень многими и родственниками Локшина. И

тому есть и контрсвидетельства, и контрдокументы. Существует

эта мучительная история, которую просто нельзя обойти словами

– (говорит бескомпромиссным голосом) – а то получится, что мы

нечто скрываем и хотим как-то и обелить.

[Повеяло чем-то до боли знакомым. Революционным правосудием?]

...Но здесь, по-моему, речь идет совершенно о другом, мне

кажется. Как вы считаете, Игорь?

Карпинский. (с благодарностью за поставленный вопрос) Вы

знаете, ну по крайней мере, когда я говорил с теми людьми,

которых… которые подозревали Локшина в том, что он пишет на

них доносы… Я говорил с этими людьми, и довольно со

многими. (воодушевляется) Я могу даже, так сказать, сосчитать

по пальцам, со сколькими я говорил и о каких конкретно я

слышал… Ну, понимаете, это должны быть…

Парин. Как о жертвах его.

Карпинский. Так сказать, о жертвах. Да. Вот, поскольку я не могу

утверждать, что это жертвы, то скажу: «так сказать, о жертвах».

Вот. И, естественно, я считаю, что эти люди должны, так сказать,

я обязан о них говорить уважительно, потому что это люди, они,

конечно, должны свои какие-то, так сказать, соображения

высказывать, так сказать, в соответствии с другими какими-то

фактами. (стесняется назвать эти факты; сейчас они сильно

помешали бы) То есть какая-то одна точка зрения здесь

невозможна. Что вот я жертва – и все…

Парин. Я думаю, что здесь еще есть, кроме того, что, по-

видимому, должно быть какое-то действительно разбирательство

или расследование частное, не-частное, здесь, наверно, еще

встает вопрос о том, действительно, справедливо ли соединение в

оценке определенного композитора, определенного вообще

деятеля культуры, когда мы соединяем его социальное лицо с его

художественным. И наверное, время здесь, вообще-то, работает

против такого соединения, потому что имя Сальери прозвучало…

И Сальери – действительно композитор, которого долго

отвергали именно как композитора. Сегодня, наоборот,

привлекается к нему внимание… потому что это был композитор

все-таки… ну все-таки очень высокого ранга.

Бунтман. (великодушно и со знанием дела) Ну, во-первых,

Локшин лучше, чем Сальери.

[Бедный Сальери! Как известно, отравителем Моцарта его считают по

недоразумению.]

Все хором. Да, давайте сразу, это мы, это да… (смеются)

Парин. Это мы слышим, конечно.

Бунтман. Это гораздо более значительная фигура. Мне кажется,

что здесь нужно поставить очень такое жирное многоточие…

Потому что жизнь Александра Локшина, мне кажется, требует

серьезнейшего исследования. Серьезнейшего подбора

документов, где можно было бы четко сказать о жизни его и

социальной жизни, жизни человека. Насколько справедливы

обвинения? Насколько правомерна та защита, на которую

встают… э… у…

[Я не издеваюсь, так на пленке.]

...те люди, которые…

Парин. Я думаю, что необходима просто большая книга о

Локшине.

Бунтман. Вот именно.

Парин. Которая бы соединила это… Которая бы расследовала,

исследовала это…

Бунтман. (проникновенно)Но в данном случае перед нами, и в

этой передаче в частности, я думаю, что и Игорь, и Алеша вот с

этим согласятся, что перед нами несомненный факт есть музыки.

Музыки замечательной. Музыки, в которую мы в течение всей