Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (сборник) Страница 9

– И умерла?

– И умерла. У него на руках. Вот так прямо у него на руках и умерла, дружище.

– Ужас какой!

– Не то слово. Он так и не справился со своим горем. Надеюсь, это останется между нами, старина?

И Спенсер мчался дальше в поисках новых слушателей.

Все ужасно жалели Уилтона. Такой славный малый, да еще спортсмен, и такой молодой – невыносимо думать, что за его смехом скрывается боль чудовищной потери. А он казался таким веселым! И лишь в редкие минуты откровенности, в доверительном разговоре, когда человек раскрывает перед собеседником всю душу, Уилтон позволял себе намекнуть, что в его жизни не все гладко. Например, однажды под вечер Эллертон, который вечно в кого-нибудь влюбляется, загнал его в угол и завел речь о своей очередной сердечной драме, но тут лицо Уилтона исказила такая боль, что наш страдалец мгновенно заткнулся. По словам Эллертона, его, словно пуля, сразила мысль о собственной бестактности. Практически без перехода он повернул разговор от любовных материй к обсуждению наилучшего способа выбить мяч из бункера на седьмой лунке – поистине, чудо дипломатии.

Марис-бей – тихое местечко, даже летом, так что трагедию Уилтона живо обсуждали в здешнем обществе. Поневоле отрезвеешь, увидев на минутку неизбывную печаль земного существования, так что поначалу в присутствии Уилтона все принимали скорбный вид и начинали вести себя, точно плакальщики на похоронах, но это скоро прошло. Внешне он был неизменно весел, и казалось глупым ходить вокруг него на цыпочках и разговаривать шепотом. В конце концов, если вдуматься, ему решать, как относиться ко всей этой истории. Если он предпочитает скрывать боль под бодрой улыбкой и смехом гиены, одаренной особо выдающимся чувством юмора, нам остается только покориться его желанию.

Так мы и сделали, и мало-помалу погубленная жизнь Джека Уилтона превратилась почти в легенду. Конечно, мы о ней помнили, но на наши повседневные дела она никак не влияла. Только если кто-нибудь, забывшись, как тогда Эллертон, начинал напрашиваться на сочувствие, в глазах Уилтона мелькала боль, и губы сжимались, напоминая нам, что он-то ничего не забыл.

Так оно и шло недели примерно две, а потом приехала Мэри Кемпбелл.

Привлекательность для противоположного пола – исключительно вопрос личного вкуса, так что разумный человек об этом и спорить никогда не станет, просто примет любовные причуды как часть общей загадки мироздания и на том успокоится. Я, например, не замечал за Мэри Кемпбелл ровно никакого очарования. Возможно, отчасти это связано с тем, что я тогда был влюблен в Грейс Бейтс, Элоизу Миллер и Клариссу Уэмбли – ведь летом в Марис-бей всякий, кто хоть на что-нибудь годится, вполне способен влюбиться в троих сразу. Так или иначе, Мэри оставила меня равнодушным. Мое сердце при виде ее не забилось чаще. Она была невысокая и, на мой взгляд, невзрачная. Некоторые говорили, что у нее красивые глаза, а по-моему – самые обыкновенные. И волосы тоже обыкновенные. Вся она была обыкновенная – вот самое подходящее слово.

Тем не менее сразу же стало ясно, что Уилтону она кажется чудом, и это тем более удивительно, что он – единственный из нас всех – мог бы при желании заполучить любую девушку в Марис-бей. Когда молодой человек шести футов ростом напоминает внешне одновременно Геракла и Аполлона, да к тому же еще сверхъестественно играет в теннис, в гольф и на банджо, с девушками в курортном городке у него трудностей не будет. А уж если ко всему этому прибавить трагическое прошлое, так они просто пачками будут падать к его ногам.

Девушки обожают трагедии. По крайней мере большинство девушек. Трагедия делает молодого человека интересным. Грейс Бейтс постоянно твердила, какой Уилтон интересный. Элоиза Миллер – тоже. Кларисса Уэмбли от них не отставала. А он, можно сказать, и не замечал женскую половину населения Марис-бей – пока не появилась Мэри Кемпбелл. Мы объясняли это его трагедией, однако теперь-то я знаю – на самом деле он просто считал девушек досадной помехой на поле для гольфа и на теннисном корте. Надо думать, это естественно для такого, как Уилтон, гольфиста с гандикапом плюс два и теннисиста класса Тони Уилдинга [3] . Я лично считаю, что с девушками только веселее, но ведь и то сказать – у меня гандикап двенадцать, а в теннисе, хоть я и играю много лет, едва ли наберется полдюжины раз, когда мне удалось выполнить первую – самую быструю – подачу, не влепив мяч в сетку.

Мэри Кемпбелл развеяла предрассудки Уилтона в течение двадцати четырех часов. Ему явно было одиноко без нее на поле для гольфа, и он буквально преследовал ее уговорами сыграть с ним вместе в парном матче. Что Мэри думала о нем, никто из нас не знал. Такая уж она была загадочная.

Вот так обстояли дела. Не знай я трагическую историю Уилтона, счел бы все происходящее обычным курортным увлечением, на которые так щедра жизнь в Марис-бей. Если кто-нибудь и уезжает из Марис-бей необрученным, так разве лишь потому, что девушек слишком много, он влюбляется сразу во всех и не успевает определиться, как каникулы уже заканчиваются.

В случае Уинстона это было совершенно исключено. Такое горе не забывается – по крайней мере забывается не раньше чем через несколько лет, а, насколько мы могли понять, несчастье случилось с ним совсем недавно.

Кажется, я в жизни своей не был так поражен, как в тот вечер, когда Уилтон открыл мне свою тайну. Почему он выбрал в наперсники именно меня – сказать не могу. Полагаю, я просто оказался рядом в тот психологический момент, когда человеку необходимо кому-нибудь довериться, иначе он лопнет; вот Уилтон и выбрал меньшее из зол.

Я прогуливался по берегу после обеда, курил сигару и думал о Грейс Бейтс, Элоизе Миллер и Клариссе Уэмбли, и тут он попался мне навстречу. Был прекрасный вечер, мы немного посидели, любуясь пейзажем. Первым признаком, что с Уилтоном что-то не так, стал его глухой протяжный стон.

И сразу же он принялся изливать мне душу.

– Черт знает, в какую передрягу я влип, – начал он. – Вот как бы вы поступили на моем месте?

– Да? – откликнулся я.

– Я сегодня сделал предложение Мэри Кемпбелл.

– Поздравляю!

– Спасибо. Она мне отказала.

– Отказала?

– Да. Из-за Эми.

Я почувствовал, что в его рассказе не хватает примечаний.

– Кто это – Эми? – спросил я.

– Эми – это та девушка…

– Какая девушка?

– Ну, вы знаете, которая умерла. Оказывается, Мэри кто-то рассказал эту историю. Она так мне сочувствовала – я, собственно, потому и набрался духа объясниться. Иначе разве бы я посмел? Я недостоин даже чистить ей башмаки.

Удивительно, как влюбленный мужчина склонен недооценивать себя. Вот и я, когда думаю о Грейс Бейтс, Элоизе Миллер и Клариссе Уэмбли, временами чувствую себя скотом несмысленным [4] . Впрочем, я и впрямь не бог весть что, а уж Уилтон, если у него есть хоть капля мозгов, должен бы понимать, что он – нечто вроде кавалергарда Уиды [5] во плоти.

– Сегодня я собрался с духом, уж сам не знаю как. Она ответила невероятно мило, сказала, что я ей очень дорог, но это совершенно невозможно – из-за Эми.

– Как-то я не улавливаю, в чем тут смысл.

– Да ясно всё, просто нужно вспомнить, что Мэри – самая одухотворенная, тонко чувствующая, самая возвышенная натура, – довольно холодно ответил Уилтон. – Она считает, что из-за Эми моя любовь никогда не будет принадлежать ей целиком, без остатка. Память об Эми всегда будет стоять между нами, все равно как если бы она вышла замуж за вдовца.

– За вдовцов тоже выходят.

– Только не такие девушки, как Мэри.

У меня невольно мелькнула мысль, что вдовцам сильно повезло. Впрочем, вслух я этого не сказал. В конце концов, на вкус и цвет товарищей нет. Как говорится, что одному персик, то другому – отрава. Знавал я людей, которым не нравилась Грейс Бейтс, знавал и таких, кто, подари им свою фотографию Элоиза Миллер или Кларисса Уэмбли, стали бы этим снимком разрезать страницы книг.

– Эми стоит между нами, – сказал Уилтон.

Я сочувственно хрюкнул. Ни одной сколько-нибудь уместной реплики не приходило в голову.

– Стоит между нами, – повторил Уилтон. – А глупее всего, черт возьми, что нет никакой Эми! Я ее выдумал.

– Что?!

– Выдумал. Сочинил. Нет, я не сумасшедший. У меня были свои причины. Вот смотрите, вы ведь живете в Лондоне?

– Да.

– Значит, у вас нет друзей. А у меня все иначе. Я живу в маленьком городке, там все – друзья. Не знаю уж, что во мне такого особенного, но сколько я себя помню, меня всегда считали самым надежным человеком. Таким, на которого можно положиться. Я понятно объясняю?

– Не очень.

– Видите ли, я вот что хочу сказать: то ли потому, что я такой крепкий с виду и ни разу в жизни не хворал, то ли потому, что я всегда в хорошем настроении, весь Бридли-под-холмом считает, будто у меня просто не может быть своих забот, и каждый, у кого случилась какая-нибудь неприятность, вправе прийти ко мне за утешением. Стоит кому влюбиться – он прямой наводкой мчит ко мне и подробно рассказывает о своих переживаниях. Скончался у кого-нибудь родственник – опять я утешай да сочувствуй. Вообще-то я человек терпеливый и готов потрудиться на благо родного города, но и мне нужно иногда передохнуть. Вот я и решил устроить себе каникулы, приехал сюда – так и здесь та же история! Спенсер Клей тут же в меня вцепился. Таких вот унылых идиотов прямо-таки тянет ко мне, как кошку на валерьянку. Дома я бы стерпел, но будь я проклят, если позволю испортить мне отдых! Поэтому я придумал Эми. Понимаете теперь?