Геннадий Цыпин - Музыкальная педагогика и исполнительство. Афоризмы, цитаты, изречения Страница 16

Каждый крупный (да и не только крупный) пианист обладает своей индивидуальной техникой, той техникой, которая больше всего нужна ему для выражения его собственных индивидуальных творческих устремлений.[121]

…У каждого хорошего ученика в процессе работы постепенно формируется свой стиль исполнения…Стиль этот может быть более красочным и менее красочным, более драматичным и менее драматичным, более нервным, напряжённым и менее нервным; он может быть бледным или энергичным, легковесным или строгим. От чего зависит этот стиль? Прежде всего от характера ученика. Человек, сказавший что «стиль – это человек», был гениален. Ибо всякий художественный стиль коренится в стиле человека…[122]

…Каждому исполнителю, даже самому крупному, что-то в музыке бывает больше по душе, что-то – меньше…Сколько существует различных творческих индивидуальностей! А индивидуальность, между прочим, тем-то и примечательна, что одно ей даётся легче, а другое труднее, что-то оказывается ближе, что-то дальше…

При всём том, профессиональный исполнитель в наше время должен «справляться», если позволите употребить такое выражение, с любой музыкой. Он должен интерпретировать, и на достаточно высоком уровне, любое произведение – какому автору оно ни принадлежало бы. Это относится как к дирижёрам, так и представителям других артистических специальностей, как к музыкантам-солистам, так и целым коллективам. Поэтому я и сказал, что мне больше импонирует точка зрения тех, кто выступает за творческий «универсализм». Хотя я понимаю, что это требование тоже нельзя доводить до крайности, и что всегда могут найтись исключения из правила.[123]

В театре говорят об амплуа актёра; в музыкально-исполнительском искусстве терминология другая (хотя речь идёт по сути об одном и том же), – здесь рассуждают об определённых артистических типажах,[124] то есть о типах музыкантов-исполнителей, обусловленных индивидуальными особенностями и свойствами их природных дарований. Выделяют при этом: а) классический тип; б) романтический тип; в) тип исполнительского барокко.

Классический тип. Для его представителей характерна ювелирная точность пальцевой работы, лёгкость и прозрачность звучания, «кружевная» нюансировка, скрупулёзная проработка фактурных деталей и «мелочей», темпо-ритмическая выровненность, скупая, «экономная» педализация. Линии отдаётся здесь приоритет перед краской, мелкой пальцевой технике («перле») – перед крупной. «Предельной ясности во всём, в каждой малейшей составной частице художественного произведения» (К. А. Мартинсен), – вот чего стремятся добиться представители классического типа в исполнительстве.

Романтический тип. Музыкантам-романтикам, с их душевной аффектацией и взвинченностью чувств, присуще иное. Не столько чёткая, точно очерченная линия, сколько сочная, густая краска; не столько подчёркнутая детализация музыкальных построений, сколько целостный, обобщённый звуковой «мазок». Крупное преобладает тут над мелким, «фресковость» над «графикой», неожиданные и капризные смены темпо-ритма над строгой темповой дисциплиной, размашистая жестикуляция – над сдержанностью (ничего лишнего!) в движениях рук.

Если «классик» ценит ясность, прозрачность, упорядоченность материала, то «романтика влечёт к расплывчатому, переливчатому, красиво затуманенному.

Исполнительское барокко. Третий исполнительский тип стоит особняком, в равной мере отличаясь и от первого, и от второго. Отрицание стихийных эмоциональных всплесков «романтиков», так же как и приоритета «рацио» у «классиков»; неприятие пышных красочно-декоративных эффектов, свойственных исполнению «романтиков», как и любования утончёнными, «правильными» звуковыми рисунками «классиков» – вот что отличает исполнителей этой категории. Здесь очевиден примат интерпретаторской идеи, в чисто исполнительском плане характерна барочная манера игры, крупная, чёткая кладка звуковых построений.

И еще один примечательный момент. Если у «классиков» и «романтиков» при всём различии их эстетических подходов и исполнительских манер техника играющего в любом случае на виду, приковывая внимание сама по себе, то у лучших представителей «исполнительского барокко» она как бы уводится на второй план: она решает всё, но её самой как бы и нет. Ничего «специально подчёркиваемого, ничего декоративного, внешне нарядного…Существенное следует тут за значительным, целое обретает кованные очертания, обретает линию и строгую форму».[125]

Конечно, все названные выше типажи с их художественно-стилевыми и «технологическими» характеристиками весьма и весьма условны. Как некие чистые модели они существуют в теории. На практике всё неизмеримо сложнее, многообразнее, индивидуальнее. Тут можно вспомнить по аналогии об известных типах высшей нервной деятельности по И. П. Павлову. Известно, что в живой, реальной действительности они выступают дефакто в виде бесчисленного множества различных нервно-психических модификаций, что позволяет говорить, применительно к конкретному человеку, лишь о тенденциях, тяготениях к тому или иному типу и не более того. Примерно то же и в музыкально-исполнительском искусстве.

4. Вундеркинды

Некоторым молодым музыкантам, наделённым отличными профессиональными способностями, именно они, способности, мешают достигнуть подлинно высоких результатов в искусстве: творческий процесс протекает у них так легко, что лёгкость овладения они принимают за уровень достижения. Нередко эта лёгкость обманывает формирующегося художника, ведёт к самоуспокоённости.[126]

Технические пьесы с юности не доставляли мне особых хлопот. Всё как-то выходило само собой. Интуиция повелевала, руки выполняли. Не было необходимости в мучительных раздумьях, кропотливых поисках, не требовалось преодолевать чего-то мучительно и трудно…Возможно, всё это оказало мне в молодые годы совсем ненужную услугу.[127]

…Многое из того, что у них (молодых музыкантов) получалось бессознательно, интуитивно, производило очаровательное впечатление, позволяло им слыть вундеркиндами, – с возрастом постепенно или как бы вдруг становится неинтересным, пустым. Пока была интуиция, всё было замечательно, когда интуицию надо было заменить или подкрепить рассудком, сердцем, пониманием, зрелостью, опытом – оказалось, что ничего этого нет, интуицию заменить нечем…[128]

Когда при мне восторгаются каким-нибудь очередным вундеркиндом, я обычно думаю про себя: любопытно было бы послушать, что будут говорить об этом чудо-ребёнке через несколько лет?[129]

(В игре вундеркиндов) недостаток аналитичности ещё не воспринимается как недостаток. Слушателям, конечно, судить, но возможно, что детская непосредственность и свежесть привлекают в этом возрасте не меньше, чем философичность и эмоциональная глубина в зрелом возрасте.[130]

…Талант – великое благо; но и великая опасность. Соблазн слишком понадеяться на этот «дар божий», привыкнуть, не работая (или работая недостаточно, не так, как надо) брать всё «с налёту». Сколько одарённых людей растратили, распылили таким образом свой талант, использовав лишь ничтожную часть его возможностей![131]

Кого боги хотят погубить, того они объявляют подающим надежды.[132]

Я лично за то, чтобы повременить обольщаться, сталкиваясь впервые с одарённым, даже очень одарённым ребёнком или подростком. Я – за то, чтобы подольше посомневаться. Лучше потом увидеть, что приятно ошибся, чем наоборот.[133]

…Если ученик действительно ярко одарён, тем более, если есть основания называть его «чудо-ребёнком», – он непременно полюбит своё дело, свою работу. Не сможет без неё…Обладать чётко выраженной природной склонностью к чему-либо – и не любить своего призвания, по-моему, нельзя.[134]

Не углубляясь в историю (великие «вундеркинды» прошлого – Моцарт, Шопен, Лист, Ант. Рубинштейн, Гофман), укажем, что почти все крупнейшие (…) пианисты, начиная от Софроницкого, Гинзбурга, Оборина, Гилельса, Тамаркиной (…) примерно к двадцати годам оказывались популярнейшими концертантами…[135]