Оак Баррель - Десять поворотов дороги

Оак Баррель

Десять поворотов дороги

необременительная новелла

— Женщины после пятидесяти невозможны в любой очереди: даже если им дать десять одинаковых предметов и предупредить об этом, они все равно будут копаться в них, выбирая лучший.

Возможно, так выражается их сожаление о выборе супруга, сделанном десятилетия назад, а может, это объясняется каким-то невероятным законом бытия… Но факт остается фактом — то есть самой упрямой в мире вещью из всех возможных.

Никогда, никогда не вставайте в очереди за ними! Мой вам совет.

Как не об этом?.. О чем же тогда я должен рассказать? О бродячих артистах, парне из рыбацкой деревни и целой стране, которой управляет обезьяна? Какая сомнительная тема. Но, раз так хотят спонсоры…

(Они точно не из обезьян? Нет? Тогда я, пожалуй, начну.)

Глава 1. ПРОЛОГ

Равновесие мира в море разливанном хаоса можно сравнить с равновесием катящейся по столу тарелки. Долог ли стол, умело ли пущена тарелка?.. И на это-то не ответишь.

Однако самые пытливые пойдут дальше и непременно спросят: а чей это, собственно, стол? И хорошо ли мыта тарелка перед отправкой в один конец? А то и — ловит ли ее кто-нибудь на краю?

Так волей-неволей мы снова обращаемся к богам, приобщая к Пантеону в меру разумения всех, кто, образно, стоит вокруг того стола, по которому катится тарелка.

Мир, о котором пойдет речь, довольно стар. Как змея кожу, менял он государства и целые эпохи, покрывался испариной трех потопов, горел озерами лавы и даже весьма неласково обошелся с парой огромных метеоритов — тем печальнее, что один из них обладал сознанием и как раз находился на пороге важного открытия в геометрии. (Другой был бессмысленной каменюкой, и если вы уже начали переживать на его счет, то можете прекратить.)

Мир этот покрывают места. Они испещряют его, как шрамы и наросты кожу старого кита, — или выщербины тарелку, если вы склонны дальше развивать тему посуды. Большая их часть не стоит упоминаний, если только вы не сходите с ума от описания заболоченных низин или горных пиков. Но некоторые из них действительно важны, хотя и гораздо менее приметны.

Пробудив одно из таких, вы вдруг обнаружите, что покрылись шерстью и встали на четвереньки — потому что оно изменило вашу природу. Попав в другое, окажетесь в окружении восьмидесяти восьми девственниц, существующих исключительно в вашем воображении.

Все это похоже на ловкий фокус, не более… Самые значительные из мест — те, пробуждение которых впускает в мир кого-то, кто в нем не особенно уместен. Например, слишком велик, чтобы не нарушить саму ткань реальности, просто ответив на ваше «здрас-сьте!». Или его представления о веселье предполагают небольшую динамичную заварушку с гибелью целого народа.

В этих декорациях и будет происходить низлежащая история.

Глава 2. ПОЧТЕННЕЙШАЯ ПУБЛИКА

Говорят, страдания играющего артиста — ничто по сравнению со страданиями неиграющего. Не знаю, не знаю… Смотря кто окажется вашим зрителем.

Эту историю можно начать разными способами.

Не худшим из них будет начать ее с помпезной и весьма бестолковой фразы, выкрикнутой рыжим паяцем на утоптанной прогалине у деревенского колодца:

— А теперь, уважаемая публика! Перед вами выступит мировая знаменитость! Глотатель шпаг, огня и нечистот! Бывший церемониймейстер его величества! Колдун и полиглот! Великолепный Хряк!!!

Четверо оборванцев бежали по синему закатному лесу, не разбирая тропы, оставляя за собой лишь кивающие потревоженные ветви и кое-где — неприметные капли актерской крови, коя, как известно, ценится ниже крови доброго человека.

Лес вокруг пах мокрыми овцами, хлюпал и скользил в низинах, словно ты бежал по слою намыленной шерсти. То и дело из-под ног кидалось прочь перепуганное зверье — вверх по влажным стволам или в норы между корнями — смотря по своей природе. Целый выводок свиней с хрюканьем скрылся в чаще, продираясь через кусты. Секач метнулся было, чтобы напасть, но, обескураженный перескочившим через него с воплями человеком, ретировался вслед за маткой подальше от сумасшедших.

За спинами беглецов слышался хруст веток и веселые окрики с обещанием медленной и занимательной расправы. За деревьями в синеве мелькали факелы, которые больше выдавали преследователей, чем помогали найти их жертву.

Не меньше дюжины бородатых мужиков с уханьем перескакивали через ручьи и кочки, топая тяжелыми сапогами, прорывались сквозь гигантский папоротник. Праведный гнев религиозных фанатиков быстро превратился в развлечение, на которые так скудна жизнь в лесной глуши. Беглецов травили, словно семью оленей, не давая свернуть с выбранного охотниками пути. На их счастье, в деревне не держали собак, считая тех нечистыми животными, так что побег комедиантов не сопровождался бодрым лаем спущенной своры — если не приравнивать к ней двуногую обезумевшую стаю, вооруженную кольями и пращами.

Десять покрытых лишайником каменных зубцов окружали круглую поросшую травами поляну, что не заметишь в чаще и с трех шагов. Несмотря на густой лес вокруг, на ней не росло ни одного дерева, не считая скрюченного куста калины, пытавшегося уползти в чащу, — сплошной ковер из сухого вереска и заячьей капусты, распластавшихся на камнях.

Место вовсе не выглядело зловеще, если смотреть на него в привычном для человека спектре. Те же, кому посчастливилось обладать более чувствительной натурой, изо всех сил держались подальше от гиблой плеши — кроме сотни полусонных ворон, сидящих на соснах вокруг поляны. Птицы сидели неподвижно и казались уродливой гирляндой из черных ламп.

Поскользнувшись на пироге из птичьего помета, рыжеволосый парень, сиганув боком между стволов, со всего маха налетел плечом на одного из каменных стражей и кубарем вкатился на плешь, поочередно ударившись всеми выступами тощего тела.

— Гадство и барабанный бой, — прошипел он, растирая ушибы, вставшие в длинную очередь на примочки.

Беглец стоял, озираясь, в центре плеши, не понимая, в какую сторону бежать дальше. Его внутренний компас безостановочно нарезал круги. Он зажмурился, тряхнул головой, пытаясь прийти в себя, и прислушался к звукам леса. Те едва пробивались, словно чащу от поляны отделял невидимый ватный полог.

«Видать, хорошо приложился головой», — подумал он, снова закрывая и открывая глаза. Картина при этом слабо менялась.

С ободранных ладоней на траву упало несколько алых капель, и тут же в лицо дунул холодный, пахнущий снегом ветерок, будто кто-то быстро открыл и закрыл окно в зимний день. Рыжий вздрогнул от неожиданности, метнув взгляд по выступающим в темноте стволам. Он чувствовал, как тьма вокруг впитывает его страх, боль от ушибов и, кажется, еще что-то из океана воспоминаний, о чем он сам давно забыл думать. Невидимый мясник потрошил его сознание, выбирая лакомые куски.

Звуки замерли совершенно. Несколько секунд царила глухая совершенная тишина. Если кого и было слышно, то лишь самого себя — ужаснее развлечение не придумать…

А затем наваждение исчезло.

Он очнулся, словно от долгого мучительного сна, обнаружив себя стоящим на коленях в самом центре поляны. Кисти рук были алыми от крови, но разбираться с этим не было времени: выше по склону кто-то с шумом ломился через заросли прямиком к нему. Раздался шум падения, хруст и замысловатые ругательства, призывавшие горящую серу в глотки еретиков, в глаза еретиков и в… Судя по всему, невидимый с поляны человек очень не любил этих самых еретиков, кем бы они ни были.

Сжав зубы до скрипа, беглец припустил с открытого места, не доверяя перспективе приложиться к кипящему коктейлю ни одной из своих точек. Вереск за его спиной покрылся густым серым инеем.

Отсутствие ли собак, неповоротливость пустившихся в погоню «лесных братьев» или звезда удачи, раскрывшаяся бутоном подле луны, — но все четверо оторвались от преследователей в распадке между холмов и уже в сгустившейся темноте выбрались к перекрестку дорог — оборванные, обессилившие и перепуганные.

Одна из дорог тянулась неровной лентой вдоль кромки леса, отделяя от него убранное ячменное поле, другая рассекала то и другое изогнутым клинком, соединяя за горизонтом Северный кантон с Южным.

— Ах-тыж-итит-твою-ох!..

Тот, что был толще остальных, бессильно бухнулся на колени, продержался на них с секунду, а затем упал лицом в дорожную пыль, раскинув руки в объятьях. Его глаза, сердце и желудок пытались покинуть тело от дикой скачки (и почти преуспели в этом), а грудь сжимал стальной обруч, о который колотилось и бухало, отдаваясь в многочисленных подбородках. Толстяк стонал, хрипел и ругался, вздувая облачка пыли в уезженной колее, где клялся провести остаток дней, если ему предоставят женщин, вина и окорок.