Мэрилин Монро - Плантажене Анна Страница 15

Тем могло бы и закончиться. Она могла бы остаться работать, в пыли и в поту. Конечно, она красивее многих других, но в целом такая же работница, как и все. К тому же в 1944 году в Калифорнии не было недостатка в хорошеньких девушках. Даже на заводах. Она бы заканчивала работу в хорошем настроении, потому что тогда она еще была уступчивой и податливой, по выходным выбиралась бы с товарками пропустить стаканчик, ходила бы повихляться на танцах, и наверняка уступила бы авансам какого-нибудь местного сердцееда и, почти не сознавая того, погрязла бы в отупляющем оцепенении банального адюльтера. И все это несмотря на ее амбиции и пылкое желание социального реванша. Потому что не было никаких причин для того, чтобы некто пришел и вытащил из этой дыры полуграмотную и истеричную заику, будь она даже ужасно сексуальной и порой бесстрашной. Ее ближайшее будущее было расписано наперед. Норма Джин Дагерти могла спокойно любоваться собой, простаивая часами перед трюмо в своей спальне.

Все бы так и было, если бы не дурацкая служебная инструкция, по которой работницы в обязательном порядке должны были носить комбинезон на территории завода. А когда Норма Джин надевает комбинезон, то будто бы раздевается совсем. Джинсовая ткань облегает тело и обхватывает талию, ягодицы и груди выступают и лезут в глаза. Любой посторонний взгляд на заводе, не притупившийся из-за гудения машин и повторяющихся движений, новый и живой взгляд в одну секунду выхватил бы ту самую девушку, которая как ни в чем не бывало выглядит обнаженной посреди остальных.

И такой взгляд нашелся.

Дэвид Коновер работал на киностудии «Форт Роуч», которая с самого вступления США в войну снимала пропагандистские киножурналы, призванные убедить зрителей в необходимости вступления американцев во Вторую мировую войну и в скорой победе. Дэвид Коновер — фотограф. Ему поручили сделать снимки женщин на военных заводах. Как только он вошел в «Радиоплан», то сразу заметил ту самую девушку. Его взгляд устремился к светящейся точке в окружающей серости, к необычной вспышке. Норма Джин, бедная восемнадцатилетняя девушка, хорошо сложенная, немного глуповатая, станет самой желанной и самой знаменитой женщиной в мире. Почуял ли это Дэвид Коновер? Вряд ли. Однако он разглядел другую девушку, чуть затененную черной грязью, покрывающей ее лицо, которой надо только вырваться, выскользнуть из окружающей тусклости и скуки. Он профессионал, он не верит своим глазам, не может понять, что делает такая лучезарная девушка в подобном месте, вместо того чтобы прохаживаться по коридорам модельного агентства, где она за одну фотосессию заработала бы столько же, сколько за месяц на заводе. Дэвид Коновер женат, привлекателен и имеет чин старшего сержанта. Он слегка заикается. На дворе октябрь 1944 года. Фотограф из «Форт Роуч», не колеблясь, направляется к покинутой женушке Джима Дагерти и, запинаясь, просит у нее позволения ее сфотографировать.

«Ммммм… Меня?»

Норма Джин охотно соглашается.

Объектив ее нисколько не пугает. Она ничуть не уверена в себе, однако производит обратное впечатление. Как будто всю жизнь этим занималась, она выставляет себя напоказ в своей улыбке (кстати, она всегда так делала). Хоть она и тренировалась по вечерам в своей спальне уже несколько лет, то совсем другое, а это настоящее, этот незнакомый мужчина изучает ее со всех сторон, а она принимает перед ним самые разные позы. Ничто ее не сдерживает и не сковывает — чужое мнение или правила хорошего поведения. Она может показаться бесстыдной, и при этом такой ранимой, нежной, свежей, такой невинной, что ее нельзя презирать, ненавидеть, несмотря на ее притягательность, она просто очаровательна. Вечно всеми покинутая, сирота, кочующая по приютам, которая хотела, чтобы на нее смотрели, встретила нечто, устремленное на нее, только на нее, преследующее ее неотступно. Нечто, что ласкает ее, улыбается ей, льстит, придает ей значение, утверждает, что она существует, что ее кожа удивительно блестящая и привлекательная. Нечто, что смотрит сквозь нее: фотоаппарат. Норма Джин отдает ему все, что имеет.

А позади него стоит мужчина, ошеломленный своим открытием и сенсационным результатом, снимками, превосходящими самые безумные ожидания. Человек из плоти и крови, потрясенный невинной и дьявольской красотой своей модели. Подавленный тем, что такое сокровище так разбазаривается.

«Знаете, ваше место не здесь, а на обложке журналов».

Норма Джин посылает ему улыбку, исполненную благодарности. Наконец-то еще кто-то, кроме нее, знает, что она стоит гораздо больше пяти долларов в неделю. Она улыбается ему признательно. И отдает ему все, что имеет.

Немного времени спустя Норма Джин отправляется на Восточное побережье. Ее вдруг обуяло яростное желание увидеться с Грейс Годдард, чтобы та пестовала ее, а может быть, дала совет. Что-то сломалось в ее жизни, девушка сознает неминуемость этого разлома, она стоит на краю пропасти, но еще не решается броситься головой вниз. Она создана для этого ремесла, твердил ей Дэвид Коновер, фотогенична до неприличия, создана для фотовспышек, а не для того, чтобы тратить время и терять свою красоту на заводе. Другим — покорность. Ей — бунт. Пусть взбунтуется и сама выберет себе жизнь, какую она хочет вести.

«Тебе надо устроиться в модельное агентство», — настаивает Коновер.

Это очень лестно. У другой бы уже закружилась голова, она уже приняла бы себя за Мэй Уэст, представляла бы себя на афишах. А Норма Джин колебалась. Она умирала от желания и все же не могла решиться. Тысячи манекенщиц хотят сниматься в кино, но в этом мире царит закон джунглей. Если она отважится вступить в него, то окажется совсем одна, никто не поддержит, не ободрит в случае неудачи. А главное, если она на это решится, то прощай «папочка» Джимми Дагерти и все, с ним связанное. В самом деле, Джим не ввяжется вслед за ней в эту авантюру. Да она и не попросит его об этом, не станет его заставлять. В ее манере раскрываться перед объективом слишком много эротики, слишком много призывной чувственности. Норма Джин не слишком ясно различает грань между игрой и приношением, между ложью и признанием. Она чувствует себя более уверенной, более живой, только когда ее желает какой-нибудь мужчина.

Дэвид Коновер впоследствии рассказывал, что в тот период у него с Нормой Джин был короткий роман[2]. На дне пропасти вырисовывается новая жизнь, полная неуверенности и подводных камней, но еще и чудес. Надо только прыгнуть. Возможно, Норму Джин пугала свобода. Она взвешивала все «за» и «против» между внушающими доверие цепями рабства и ненадежностью полета. Она думала, что у нее есть выбор, что пока еще в ее власти принять решение. Она не сознавала, что уже падает. На заработанные деньги она впервые проехала через все Соединенные Штаты, это было ее первое настоящее путешествие (до сих пор она никогда не покидала Калифорнию). Прежде всего — в Чикаго, где укрылась тетя Грейс — одна, сбежав от разрушительного и заразительного пьянства своего мужа Дока. Норма Джин рассказала ей о дезертирстве Джима и своей обиде, о жизни на заводе, где атмосфера становилась все тяжелее из-за увивавшихся вокруг нее парней и нарастающей ревности других девушек; о своей встрече с Дэвидом Коновером (чисто профессиональной, как она уточнила), который предложил ей еще попозировать в его студии на бульваре Сансет; о своем замешательстве, потому что Джим скоро вернется на Рождество и ему не понравится эта история с фотографиями. Она призналась Грейс, что не знает, как ей быть. Погнаться за журавлем в небе или вернуться укладывать парашюты. Если бы у нее была мать, она искала бы спасения у нее, но на Глэдис, заблудившуюся в своем призрачном мире, рассчитывать нечего. Неполноценная, непригодная мать — это еще хуже, чем если бы ее не было вовсе, ведь так? Если бы у нее был отец, она, возможно, попросила бы его удержать ее от падения. Разве у нее нет отца? Разве она не видела однажды его фотографию, давным-давно, когда была совсем маленькой, в квартире Глэдис в Голливуде, — брюнет с большими усами, как у Кларка Гейбла?