Владимир Артыков - Обнаженная модель Страница 18

Елена Образцова подождав, лукаво переглянулась с Синявской, нарочито закашляла. Министр, оторвавшись от губ Марии Биешу, несколько смущенно сказал:

— Это от Леонида Ильича, он просил, лично, поблагодарить вас, Мария.

И уже обращаясь ко всем певицам:

— Вы все будете награждены и отмечены в пределах возможности министра культуры.

Пожали руки всем, стоящим на сцене, и сопровождающие министра высокие чиновники.

Прошел год. Министр сдержал свое слово, мне была вручена почетная грамота за участие в торжественном концерте в Кремлевском Дворце съездов 2 ноября 1977 года, посвященному 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, за подписью министра Демичева и председателя ЦК профсоюзов Пашкова. С грамотой я получил и конверт с вознаграждением, на которое можно было купить автомобиль «Жигули», что я и сделал.

Глава 11

Из разговоров старших — мамы и папы, сестер Жени и Сони — я уже знал, что в конце 1934 года моего отца, Аннакули Артыкова, перевели на работу в Москву и назначили постпредом Туркменской республики. Четырехэтажный дом постпредства находился на углу Филипповского и Малого Афанасьевсого переулков, рядом с церковью святого Филиппа, выходившей окнами в наш двор. Летом во время службы из распахнутых настежь окон лились чарующие песнопения церковного хора, в котором, как говорили шепотом взрослые, среди певчих были и артисты Большого театра. Не знаю, так ли это, но песнопения на меня, как и на моих сверстников из нашего двора, производили сильное впечатление. Мы располагались как можно ближе к окнам, под сенью больших деревьев, с удовольствием слушали хор и вдыхали аромат ладана, оставив на время беготню, шумные игры в казаки-разбойники и лапту. До начала Великой Отечественной войны оставалось совсем немного лет. Старшеклассница сестра Женя каждое утро отводила меня в детский садик, в переулок Сивцев Вражек. До сих пор у меня в памяти воспитательница Екатерина Васильевна, она мне казалась красивой и, почему-то похожей на мою маму, может быть потому, что часто брала меня на руки, целовала в щеку, вызывая ревность других мальчиков и девочек, которым тоже хотелось, чтобы их приласкала воспитательница. Иногда нас водили, построив парами, в соседний детский сад, что располагался недалеко, в особняке на Гоголевском бульваре. Там проходили совместные утренники. Один из них был посвящен гражданской войне в Испании. Дети читали стихотворения, пели песни, в одной из них были такие слова: «…Наш любимый Коккинаки над страною пролетел…»

Я не очень понимал, что такое «коки-наки» и почему они летают над страной, и только дома, сестры мне объяснили: Коккинаки — это фамилия сталинского сокола, летчика, героя страны. Воспитательница соседнего детского сада и Екатерина Васильевна под аккомпанемент рояля, держа в руках листок бумаги, заглядывая в него, дуэтом исполняли песню на испанском языке, которую мы, конечно, понять не могли, да и они тоже, но мы дружно хлопали в ладоши и смеялись. Потом пели школьники-испанцы, на них были повязаны пионерские галстуки, ребят специально привезли на этот утренник из Ивановского детского дома. На их головах красовались белые пилотки-испанки с красными кисточками. Вскоре и мы стали носить «испанки».

Помню печальный день, когда по радио сообщили о трагической гибели прославленного летчика Валерия Чкалова. В это морозное декабрьское время у нас гостил мамин брат, военный пилот Виктор Дроздовский. Сестры и я уже легли спать, а из открытой двери соседней комнаты был слышен разговор дядя Вити с моими родителями, он что-то им рассказывал. Они поминали Валерия Чкалова. Дядя Витя тихо говорил:

— Чкалов погиб нелепо. Он поднялся на самолете И-180, согласно приказа сделал круг над Ходынским аэродромом, и должен был сесть. Так нет же, видимо, решил сделать приятное товарищу Сталину, помахать крылом над Кунцевской дачей вождя, что он и сделал, возвращаясь обратно на аэродром… Вот здесь все и произошло, на Ходынке. Летуны говорят, что его доставили в Боткинскую больницу, где через два часа он и скончался.

Мне было хорошо видно маму в узкой полосе неприкрытой двери и кусочек ярко освещенной комнаты. Когда мама наклонялась к столу, угощая дядю Витю, видимо наполняя его рюмку, она исчезала из вида, потом появлялась вновь. Мама тяжело вздохнула:

— Давайте помянем Чкалова, царство ему небесное. Витя, закусывай, бери селедочку. Аннакули, съешь что-нибудь. Витенька, я тебя очень прошу, ты уж там аккуратнее в небе.

— Да что ты, Нин, у меня будет все в порядке, да и машина надежная, недавно только получили с завода.

Дядя Витя стал говорить тише, и теперь были слышны только обрывки фраз:

— Вы знаете, в моем авиаполку прошли аресты. Пострадали не только командиры… взяли и политрука…

Папа сказал:

— Витя, не говори об этом никому, будь осторожен. В прошлом году арестовали Тагана, моего среднего брата, а годом раньше Агабая, мужа твоей старшей сестры Веры, теперь она одна с маленькой дочкой Галей на руках, его расстреляли, а жену Веру назначили главным венерологом Ашхабада. А Таган сидит в лагерях Воркуты, дали десятку.

Мама вклинилась в разговор:

— Я тебя умоляю, Витя, будь осторожен, не говори лишнего, не забывай, что ты красный командир.

Она встала и плотно прикрыла дверь. Вскоре я уже видел сон, как мы с дядей Витей летим на огромном, многомоторном самолете, напоминающем «Максим Горький», паря высоко в облаках.

В весенние дни, часов в пять, шесть вечера, мальчишки и девчонки соседних домов выходили в Малый Афанасьевский переулок. Мы ждали, выстраиваясь на тротуарах, когда промчатся три черных легковых автомобиля, с зелеными слюдяными стеклами. Их клаксоны издавали пронзительный звук охрипшей кукушки. От этого звука у меня пробегали мурашки по спине, и я на мгновение замирал. В одной из машин находился Сталин, который проезжал по правительственной трассе с Кунцевской дачи. Его маршрут пролегал через Бородинский мост, пересекал Смоленскую площадь, продолжался по Арбату и, свернув направо, в Афанасьевские переулки, проезжал мимо нас, притормаживал перед Арбатской площадью, пересекал ее около памятника, тогда еще сидящего Гоголя, знаменитого скульптора Андреева, и далее — по улице Фрунзе, в Боровицкие ворота Кремля. Я изо всех сил старался увидеть Сталина, и однажды мне это удалось, а может, показалось, но ребята утверждали, что видели его, и потом обсуждали, какой он. Одни говорили, что был он в фуражке и кителе, другие, что придерживал трубку у рта, и даже клялись, что Сталин помахал им рукой и улыбнулся.

Живого Сталина я видел дважды, когда отец брал меня на гостевые трибуны Красной площади на первомайские парады сорокового и сорок первого года. В третий раз я увидел его в 1953 году, в Колонном зале Дома Союзов, но уже в гробу.

Мои дедушка и бабушка, Дроздовские, родители моей мамы, жили в приокском городе Белёве. Этот тихий, утопающий в яблоневых садах, город впервые, как и Москва, упоминается в 1147 году. Как пишут летописи: «В XIII веке город переходит под власть Великого княжества Литовского. С конца XIV — начала XV веков до 1558 года был центром удельного Белёвского княжества. В 1439 году у Белёва произошла битва между татарским войском под командованием Улу-Мухаммеда и русской ратью, в которой русское войско потерпело сокрушительное поражение. Нападения и грабежи крымскими татарами Белёва произошли также в 1512 и 1544 годах. Со второй половины XVI века Белёвская крепость входила в Засечную черту на южных окраинах России. Иван Грозный лично приезжал осматривать рубежи и побывал в Белёвской крепости и Спасо-Преображенском монастыре, возведенном удельными князьями во времена литовского владычества».

В Белёв, к бабушке Софье Николаевне, дворянского происхождения, и дедушке Александру Ивановичу, машинисту-железнодорожнику, меня и моих сестер привозили на лето в родовой дом, где собирались и мои двоюродные братья и сестры. Нас было много, от самых маленьких до школьников старших классов, но все размещались в довольно большом двухэтажном доме. Было шумно и весело, особенно когда на побывку приезжали старшие с семьей. Дядя Шура, дядя Витя — кадровые военные, дядя Миша — инженер тульского военного завода, дядя Коля — прораб-строитель. Взрослые приезжали ненадолго, оставляли детей. Получался большой детский пансионат во главе с бывшей учительницей гимназии всеми нами любимой бабушкой Соней. Она свободно говорила на французском и немецком языках, и безуспешно пыталась научить этому старших детей, хотя бы элементарной разговорной речи, делая упор на немецком, видимо, чувствуя приближение войны. Младшие ходили за дедом, наблюдая, как он поливает огород, собирает и засаливает в больших бочках огурцы и помидоры. На хозяйственном дворе росли два старых грушевых дерева, под которыми расстилался брезент, и Кока, мой двоюродный брат, ловко залезал на высокое дерево и тряс его. На расстеленный брезент падали спелые оранжевые груши, которые потом дети нанизывали на суровую нитку и гирляндами развешивали для просушки на штакетнике, который разделял обширную территорию на хозяйственный двор и огород, спускавшийся террасами вниз, к большому оврагу, извилисто уходящему вверх по ручью, у истока которого возвышался белокаменный монастырь.