Авторов Коллектив - Вахтанговец. Николай Гриценко Страница 20

внешняя бесхарактерность уникального, всечеловеческого, всеобъемлю­

щего внутреннего характера. Он покоряет своей слабостью, он возвы­

шается своим смирением, он торжествует в своей негордыне, он уходит

в бессмертие своей хрупкой земной оболочкой.

Артист нашел в этом образе свое особое решение - так много зла

на земле, так тяжки прожитые Россией годы, так непрочен по-сталински

вводимый антисталинизм, что миссия Мышкина не может быть вы­

полнена активно, не может быть реально побеждающей, это было бы

неправдиво, это было бы не по-вахтанговски, когда театральное вре­

мя подчас опережает время истинное, уже познавая видимые на сцене,

но не видимые в жизни контуры грядущих перемен. Однажды, на заре

вахтанговской студии в спектакле «Чудо св. Антония», поставленном

великим мастером, даже и сам святой, сам безгрешный, терпит пора­

жение в поединке с земными грехами. Святой - терпел поражение, чудо

держалось мгновение, грех - вечность. Возможно, об этом догадался

артист Гриценко, играя своего князя Мышкина. И тогда его герой схо­

дил со здравого житейского ума, здоровый в высоком нравственном

смысле, он не смог дальше жить в обществе безнравственных чувств

и поступков. Здоровый душой, он был помещен в клинику для душевно

больных. Этот космический парадокс был и сумасшествием Дон Кихота,

лишь намекнувшего людям, что с ветряными мельницами надо непре­

менно бороться, если видеть в них еще и злых колдунов. Внутренняя

дон-кихотовская характерность, пылкая грусть в глазах, бледное лицо

проповедника, убежденность святого Антония, новое прочтение реаль­

ного титула «Князь» не как библейского князя тьмы, но как Князя света,

как выстраданного милосердия - вот что было предложено якобы не ин­

теллектуальным артистом в роли своего Мышкина, трагически повер­

женного в сон обывательского разума и навсегда воскрешенного к три­

умфу разума божественного. И, конечно же, Гриценко не сыграл бы так

блистательно эту, одну из самых непростых ролей в своей актерской ка­

рьере, не обладай он тем запасом поистине вахтанговского мастерства,

где собран и социальный реализм Щукина, и вдохновенный романтизм

Рубена Симонова, и мощная гипербола и гойевский гротеск целой пре­

красной вахтанговской труппы, и, наконец, собственный «сумасшедший

реализм» артиста Гриценко.

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

И еще одну, вроде бы не свойственную ему роль, не требующую острой внешней

характерности, но озаренную внутренним философским

смыслом, сыграл Гриценко на вахтанговской сцене - роль Федора Прота­

сова в драме Л. Толстого «Живой труп». И снова - громкая актерская по­

беда, да еще в окружении таких прославленных исполнителей этой роли

как Михаил Романов в театре имени Леси Украинки в Киеве и Николай

Симонов в Александринском театре северной столицы. Как не потускнел

гриценковский Мышкин рядом с легендарной работой в этой роли Смок­

туновского, так своеобразным, в чем-то уже хрестоматийным, остался его

Протасов на вахтанговской сцене. Артист расслышал в толстовском соз­

дании нечто свое - гиперболу внутреннюю, буффоность в драме, резкий

слом в плавности жизни, накал трагикомического, там, где нет до поры

ни реальной трагедии, ни полнозвучной комедии. Гриценко сумел найти

конфликт не в судьбе Протасова, но в его душе. Судьба его вовсе и не дра­

матична: есть добродетельная любящая жена, нежно влюблена в Прота­

сова ее сестра, прелестная молодая девушка. Никогда не предает верный

друг, Протасов не беден, звучна его фамилия, никакой темы «маленького

человека» не слышно в его приличном общественном положении. Но что

ломает эти приличия, что влечет Протасова-Гриценко в авантюру, в раз­

рыв с семьей, к цыганам, к их воле, к их песням, их неслиянности с госу­

дарственными институтами? Как видно, это нечто собственно толстов­

ское, заставившее и самого благополучного графа оказаться беглецом,

на безвестной железнодорожной станции - Толстой нередко писал таких

людей, не терзаемых социальными противоречиями, не замученных бед­

ностью, но, тем не менее, уходящих из быта в бытие, из нормы в не-норму,

из спокойного царства короля Лира в грозовую ночь несчастного старца.

Такими были и брат Левина - Николай в романе «Анна Каренина», и Пьер

Безухов из «Войны и мира», и князь Нехлюдов из «Воскресения», и Оле­

нин из «Казаков», и отец Сергий, и крестьянин Аким из пьесы «Власть

тьмы» и многие другие толстовские герои, зовущие к всепрощению, но

между тем постоянно воюющие за целостность своей личности, за жизнь

с «изюминкой», за свободу желаний, а не только за размеры жалованья.

Все эти мотивы нашел артист Гриценко в образе Протасова, они были

особенно важны, эти мотивы, к концу наших 50-х годов, когда все тес­

нее сжимались кольца государственной машины, где Протасовы уже

не хотели быть «винтиками», «рядовыми», рвались на волю, к цыганам,

к алкоголю, хоть бы и не на саму станцию Остапово, где реально погиб

писатель, а хоть бы на станцию Обираловка, где вымышленно, но не

менее реально погибла его героиня - Анна Каренина. И как тихий коло­

кольчик звучал у Гриценко в этой роли Протасова - клоунский задор -

измена цивилизации, смешное упрямство. Сопереживая свободолюби­

вому своему Протасову, Толстой все же, хоть и на генетическом уровне,

любил и своих чопорных Карениных, не случайно одна и та же эта фами­

лия отдана писателем в чем-то и похожим героям и «Анны Карениной»

и «Живого трупа». Не случайно так же в одной из экранизаций «Анны

Карениной» Гриценко сыграл и самого Алексея Александровича Каре­

нина, полностью контрастного Федору Протасову из «Живого трупа»,

и в чем-то ему родственного: Каренин и Протасов - порождение друг

друга, выламывающийся из общества Протасов гибнет, но гибнет также

и как личность и как деятель, и Каренин. Без «изюминки» нет человека,

но нет человека и там, где индивидуалистическая эта «особость», в кон­

це концов, закрывает возможность общего движения к прогрессу.

Гриценко ощущал эту двойственность толстовской мысли - да, пуш­

кинский Алеко, ушедший к цыганам - прекрасен, да, пушкинский Алеко,

ушедший к цыганам - ужасен. Мы, зрители тех лет, думали обо всем этом

вместе с актерами, и, думая, росли, умнели, плакали, смеялись, а, между

тем, строили свою жизнь.

Немало прекрасных ролей сыграл Гриценко в кинематографе. Выде­

лим сейчас одну из них - роль немецкого генерала в знаменитом теле­

фильме «Семнадцать мгновений весны». Вместе с такими прославленны­

ми художниками как Плятт, Евстигнеев, занятых в эпизодах этой нашей

«теле-славы», Гриценко в проходном своем, назовем его «восемнадца­

тым» мгновением, почти сыграл все гитлеровское поражение, весь финал

не столько даже фашистского нашествия, сколько его идеологии, его зло­

дейских предначертаний. В купе поезда двое: наш Штирлиц и гитлеров­

ский генерал в исполнении Гриценко. Один внешне идеальнонацистский,

механистически дисциплинированный, ни словом не выдающий своих

переживаний Гриценко, генерал гитлеровской Германии. Другой - наш

разведчик, абсолютно убежденный в падении гитлеризма, уже как бы слы­

шащий первые салюты победы. Один верит в дело погибающее -нацизм,

и еще верно служит ему, другой знает, что военный конец уже предна­

чертан, что остались лишь последние дипломатические штрихи. Но так,

как играет этот эпизод Гриценко, он переворачивает вверх дном самый

смысл происходящего, идет особое сценическое перевоплощение не част­

ного характера, но целого этапа истории. Именно немецкий генерал Гри­

ценко ощущает крах гитлеризма, и новый, неожиданный свет пролива­

ется на саму фигуру Штирлица, она становится уже не только победной,

но и внутренне драматичной. Гитлеровский генерал может лишь только

физически погибнуть - сам позор, сам финал нашествия ему ясны. Вои­

ну же Сталина еще предстоят и предстоят разочарования, тяжкие раны

«Живой труп».

Следователь - Леонид Шихматов,

Протасов - Николай Гриценко,

Лиза -Людмила Целиковская,

Каренин -Юрий Яковлев