Алекс Громов - Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера Страница 21

— Ну, кто-то считает, что он властвует над умами (Ольга поняла, кого Геринг имел в виду), а кто-то реально господствует в воздухе и покоряет любые расстояния. Хотите побывать в Крыму?

— Это возможно?! — Чеховой даже не потребовалось изображать восторженное сомнение.

— Для нас ничего невозможного нет, милая фрау. Вы ведь, насколько я знаю, доверяете "Люфтваффе" и любите наших доблестных летчиков…

Ольга прекрасно поняла грубоватый, по-солдафонски прямолинейный намек Геринга. Впрочем, она никогда и ни от кого не скрывала свои скоротечные, легкомысленные романы ни с Вальтером Йепом, ни с прославленным асом, "генералом дьявола" Эрнстом Удетом.

— Ну так как, Ольга? — прервал ее воспоминания Герман Геринг. — Вы готовы совершить отчаянный полет в Крым, чтобы поклониться своему покойному дядюшке? Кстати, давно он умер?

— Почти сорок лет назад. Причем умер здесь, в Германии, — рассеянно ответила Чехова и прикоснулась тонкими пальцами к вискам. Но тут же встряхнулась. — Я? Лететь в Крым? Конечно готова. Хоть сегодня.

— Нет-нет, не сегодня, — покачал головой Геринг. — Послезавтра".

Жажда власти и страх перед миром

Психолог Карина Сарсенова так оценивает склад личности и природу привлекательности Ольги Чеховой:

— Красота — страшная сила. Особенно если она подкреплена пусть скрытой, но могущественностью. Привлекательность актрисы, тем более такой, как Ольга Чехова, — само по себе явление масштабное. Она на виду, доступна восприятию и потому обязательно становится ролевой моделью женственности для тех, кто "в тени". Прежде всего, она воздействует на процесс формирования и изменения представления о себе у слабой половины человечества. Что очень важно, ведь именно на самооценке основывается наше личностное "я". Управляя самооценкой множества женщин через сравнительный аспект их и собственного существования, актриса влияет на ход развития общественного сознания в целом, ведь женское представление о себе напрямую взаимосвязано с мужским. Скажи мне, что ты хочешь, и я скажу тебе, кто ты. Действительно, все привлекательное и желанное описывает состояние души человека через его потребности. Точка развития, заложенная во влекущий внешний образ, детально раскрывает образ внутренний и указывает направление психического роста.

Являясь носителем, причем ярким, главных ценностей собственной эпохи, актриса, как ни странно, также несет в себе силу для ее трансформации. Посредством бессознательной игры с самооценкой большинства она позволяет одним ценностям выйти на пик и затем потерять значение, а другим, напротив, набрать вес и занять лидирующее место в сознании людей. Примеряя на себя множество масок, актриса позволяет другим женщинам дистанцированно, без расплаты временем и последствиями, прожить максимальное количество образов и ролей. Познание граней и пределов сути — необходимая часть утверждения женственности или мужественности. Возможность обрести гарем в лице одной женщины — одна из причин влечения к актрисе представителей сильного пола, которые ощущают себя мужчинами вдвойне, если им удается подчинить себе и одновременно покориться не просто известной харизматичной женщине, но и опасной в данных ей полномочиях. Женщины "мужских" профессий (а шпионская деятельность, безусловно, к ним относится) словно бросают вызов. Подчинить, влюбить в себя такую женщину престижно. Значит, ты действительно мужчина. Покориться ей, открыв сердце, соблазнительно, потому что за счет чужой силы можно компенсировать собственную слабость. Жажда власти и страх перед миром — две основные причины и для испепеляющей любви, и для столь же активной ненависти.

Последняя встреча Ольги с Геббельсом была свободна как от взаимной пикировки, так и от откровенных опасений и угроз. Хотя тень смерти витала над всеми. Это было в день очередного юбилейного показа спектакля "Любимая".

"Нам удается сыграть без воздушного налета. Пятисотое представление. Чудо, — писала Ольга в воспоминаниях. — Другое чудо поджидает нас в тот же вечер: жаркое из косули! Геббельс приглашает по случаю юбилейного спектакля в свой дом под Ланке. Он принимает нас один. Его семья отдыхает от авианалетов в Австрии. Дом Геббельса маленький и уютный, приусадебный участок поразительно большой. Я спрашиваю его, почему он и дальше не застроил такой прекрасный участок.

Первая часть ответа следует незамедлительно и уверенно, вторая — после некоторых колебаний и оказывается откровенной:

— Земля принадлежит не мне, а городу, да и для кого мне строить? Если меня не будет в живых, мои дети не должны расплачиваться за ненависть, предназначенную мне…"

Последние дни войны, первые дни мира

Конец войны Ольга вместе с дочерью Адой и маленькой внучкой Верой встретила в своем доме в Кладове. "Наш собственный маленький бункер, тридцать шесть ступенек под землю, постоянно переполнен друзьями-соседями: часто приходит Карл Раддатц с женой, афганский посланник, господа из швейцарского Красного Креста, которые жмутся к нам, потому что мы говорим по-русски, — писала она. — Электричество уже давно не подается, водопровод разрушен. На соседнем участке есть колодец, у которого мы по ночам часами выстаиваем за водой. Днем из-за воздушных налетов авиации это очень опасно. Кроме того, через наши дома по кладовскому аэродрому с ревом бьют "сталинские органы". Там кучка безумцев не желает сдаваться русским…"

Вот загорелся соседний дом, и, выглядывая осторожно из своего подземелья, Ольга понимает, что пламя через несколько минут должно перекинуться на ее гараж. А там стоит пятьдесят канистр с бензином, которые семейству Ольги оставили беспорядочно отступающие немецкие танкисты. Топливо — страшный дефицит и немалая ценность, но в данный момент оно представляет собой источник смертельной опасности. Погасить пламя или перетащить в другое место эти канистры нет никакой возможности — "катюши" (это их немцы прозвали "сталинскими органами") и штурмовая авиация методично и яростно утюжат территорию вокруг аэродрома. "Мы убеждены, что этот вечер нам уже не пережить, поскольку пламя горящего соседнего дома вот-вот доберется до гаража и мы взлетим на воздух вместе с канистрами бензина… Странная мысль: вот и подошла к концу война, мы вынесли ее, мы только существуем, но все же живы. И теперь из-за этих идиотских пятидесяти канистр нам никогда не узнать, как там будет дальше, если что-то будет вообще… После шести лет опасностей, когда угроза и смерть стали повседневностью, я испытываю только любопытство, когда смотрю, как первые маленькие язычки пламени тянутся от соседнего дома к крыше нашего гаража. Или это нечто большее, нежели простое любопытство? Скорее — воля к жизни, горячечное желание уйти не прямо сейчас, не в эту или следующую минуту а хотя бы завтра или послезавтра, а лучше — через несколько лет… В то время как мы наблюдаем за огнем, моя дочь бормочет про себя заклинание: "Пусть ветер переменится… ветер должен перемениться, о милостивый Боже, слетай так, чтобы ветер переменился…" Должно было свершиться чудо, чтобы спасти нас всех в последнюю секунду. И чудо происходит. Ветер меняется. Мы переживаем и этот вечер. Соседний дом сгорает дотла и уже не представляет опасности…"

Ольга и ее близкие закапывают теперь в саду под покровом ночи украшения и столовое серебро. А в библиотеке у задней стены актриса ставит на самое видное место свою коллекцию русских икон, вполне осознанно это делает в расчете на то время, когда придут русские. "Они не заставляют себя долго ждать, — вспоминала Ольга Константиновна, — эти первые русские — грязные, закопченные и изголодавшиеся, как все солдаты в эти последние дни войны. Но насторожены они больше, чем другие. Я заговариваю с ними по-русски. Удивление сглаживает их недоверие… Потом, до того как они начнут обыскивать дом, я словно бы случайно завожу их в свою библиотеку. И тут происходит то, на что я втайне рассчитывала: они глазеют на иконы.

— Что это — церковь? — спрашивает их командир.

Я молча пожимаю плечами.

Они обмениваются беспомощными, почти робкими взглядами и уходят".

Актриса вздыхает с облегчением. Но слишком рано, как выясняется вскоре. Немецкое командование еще верит в возможности перемены ситуации, применения какого-то таинственного чудо-оружия. Русские будут "обращены в бегство", заявляют фольксштурмфюреры, проверяющие все дома в округе, чтобы "забрать каждого, абсолютно каждого имеющегося мужчину" и отправить на передовую.

В доме Ольги Чеховой мужчин в данный момент нет. Но рядом живет Карл Раддатц с женой. Его немедленно ставят под ружье, и этот упрямец, не боявшийся в глаза высмеивать всесильного Геббельса, устраивает неистовый скандал. "Карл бушует, проклинает, ругается и называет то, что сейчас все еще творится, просто и точно — безумием. Между тем те, кто до этого вел себя так же, уже висят на деревьях в ряд как дезертиры или пораженцы. Мы заклинаем Раддатца замолчать, прекрасно понимая, что, если он не замолчит, мы его больше никогда не увидим. Раддатц продолжает ругаться. Он ругается и тогда, когда его вместе с другими фольксштурмовцами пожилыми мужчинами и детьми, так же мало приспособленными к военному делу, как и он, — примерно в сотне метров от наших домов заставляют копать траншею, чтобы "во что бы то ни стало" остановить лавину русских танков. Раддатц отказывается даже прикасаться к ручным гранатам (с ручными гранатами против танков!). Один из фольксштурмфюреров грозит: "Трусов будем вешать — пусть они даже и знаменитые актеры!" Этот "герой" не шутит. Мы с Адой обращаемся к одному знакомому врачу из частей Люфтваффе. Врач советует сделать быстродействующий, но относительно безвредный усыпляющий укол".