Смысл Камня. Современный кинематограф Южной Кореи - Александр Старшинов Страница 23

Суммируя подход фильма к травме, кинокритик Хо Мунъён категорично отмечает, что «фильм ничего не говорит [зрителю], за исключением лишь одной мысли: понять страдания других невозможно»115. С одной стороны, это действительно так: несмотря на постоянное присутствие «доброго самаритянина» Чончхана (своеобразной персонификации «хорошего Миряна») рядом с героиней, со стороны кажется, что в глубине души Синэ всё равно проживает травму в одиночестве.

Тем не менее это переживание абстрактной травмы происходит в условиях непрекращающейся коммуникации с жителями Миряна, что само по себе естественным образом тесно сопрягается с другими темами, такими как локальность, религия или даже политика. Раскрывая тему травмы, «Мирян», разумеется, задаёт общие, «конечные» вопросы — о возможности и сущности прощения, о роли веры в жизни человека — но этому неизбежно предшествует более приземленный слой, берущий своё начало в коммуникации между людьми, которая не прекращается, несмотря на невозможность полностью понять других.

Локальность, коммуникация и формы религиозной жизни

Для фильмов Ли Чхандона очень важно место их действия, их среда, будь то прошедший через модернизацию, но ещё носящий в себе пережитки недавнего прошлого Ильсан в «Зелёной рыбе», захламлённый и пыльный Сеул в «Оазисе» или сельский Пхаджу в «Пылающем». В «Тайном сиянии» сам топос фильма вынесен в заголовок, и через всю картину проходит линия того, что Мирян является другим местом для героини.

Так Синэ и её сын изначально показаны чужими внешне: на волосах Чуна виден клок светлых волос, что отличает его от всех остальных детей, которые ходят в детский сад, Синэ выглядит и одевается отлично от женщин, живущих в Миряне. Отличается и их речь: жители Миряна быстро говорят на диалекте, вытягивают некоторые звуки и заканчивают предложения на «е» вместо стандартного «ё», которое использует героиня. Дистанция имеет и психологический характер: так, к примеру, героиня с порога советует владелице магазина изменить его дизайн, чтобы повысить продажи, что вполне логично воспринимается как столичная надменность. Такая дистанция между Синэ и Миряном в целом достигает одного из своих пиков в сцене, когда опустошённая похищением ребенка героиня приходит к автолавке Чончхана, чтобы попросить его о помощи, — но видя, как он в одиночку поёт там в караоке, решает не беспокоить его.

При этом сам Мирян не следует воспринимать как нечто особое и уникальное — это действительно обычный провинциальный город, который режиссёр попытался превратить в «универсальное пространство нашей жизни»116. Это же касается и его жителей — режиссёр говорит о Чончхане как о «крайне обычном персонаже, которого можно встретить в любом городе, регионе или обществе в Южной Корее»117. Подчеркивая это, Ли Чхандон сознательно взял в актеры второго плана людей, действительно живущих в провинциях Северная и Южная Кёнсам (где реально расположен город Мирян)118. Впрочем, не является необычной и сама Синэ — её образ тоже представляет из себя «обычную [корейскую] женщину»119, хоть и приехавшую из Сеула.

Фильм делает особый акцент на том, что травматизация и переживание травмы Синэ происходит параллельно с её интеграцией в местное сообщество, с её взаимодействием с жителями Миряна. Интересно отметить, что происходящие события шокируют и местных — в одном из диалогов в полицейском участке местный житель спрашивает у Чончхана: «Что же случилось с Миряном, раз тут происходят такие вещи?». Тем самым, несмотря на дистанцию между персонажами, травма с какой-то точки зрения сближает их. Отдельно бросается в глаза и то, что одной из доминирующих основ такого близкого взаимодействия на какое-то время становится религия (Синэ находит облегчение в церкви, принимает участие в групповых чтениях Библии, советуется с пастором).

Хотя в своих интервью режиссёр неоднократно говорил о том, что фильм не занимается критикой религии120, некоторые кинокритики интерпретировали «Тайное сияние» как социально-критический фильм в отношении организованной религии121 — и со стороны действительно может показаться, что сама картина такую критику допускает. Какая-то режиссёрская ирония по отношению к этому есть даже в имени Синэ, которое можно перевести как «Божья любовь».

Для того чтобы глубже понять показанное в фильме, необходимо обратиться к местному контексту, к роли религии в южнокорейском обществе в целом, к её формам. Во-первых, показанные формы религиозной жизни действительно реалистичны и характерны для самой Республики Корея, где церквей больше, чем пхёниджомов (круглосуточных маленьких магазинов). То, что может показаться отталкивающим с точки зрения европейского кинематографа, — к примеру, сцена, показывающая «коллективное моление, происходящее […] на стадионе, словно это какой-то концерт»122 — в реальности является довольно распространенным и нормализованным явлением в Республике Корея (и это скорее говорит о восприятии религии через призму обобщённого западного опыта).

Во-вторых, южнокорейский протестантизм имеет другие исторические коннотации. Для Республики Корея позиционирование христианства как «религии гонимых» имеет особенный смысл: протестанты были одними из активных участников движения за независимость Кореи при японской оккупации и крепко ассоциировались с корейским национализмом — движением за сохранение корейской идентичности и культуры. Более того, южнокорейская авторитарная модернизация в 1960-е и 1970-е годы парадоксальным образом привела к резкому скачку популярности протестантизма, ценности которого противодействовали негативному влиянию стремительной модернизации, которая приносила с собой «социально-психологическое состояние аномии», где «значительное количество корейцев потеряли четкое направление в жизни и страдали от напряжения, стресса и утраты общности»123.

Согласно статистике, протестантизм до сих пор является не только самым популярным течением христианства, но и самой популярной религией в принципе124. Он до сих пор играет важную роль в общественной жизни Республики Корея, что в особенности применимо к маленьким городам с их локальными сообществами. При этом следует понимать и то, что протестантизм не является чем-то единым, а состоит из тысяч разных независимых друг от друга церквей, некоторые из которых действительно могут принимать форму секты. Тем не менее при разговоре о христианстве в Республике Корея необходимо держать в голове, что именно оно стало лекарством для части южнокорейского общества, которое само оказалось травмированным в ходе авторитарной модернизации.

Конечно, в последнее время южнокорейский протестантизм и разные его формы часто становится предметом общественных дискуссий, однако в ряде случаев протестантизм лишь оказывается удобным чучелом для битья со стороны южнокорейских прогрессивных сил (как, например, в случае церкви Синчхонджи, которая, как считалось, привела к вспышке заболеваемости коронавирусом в начале пандемии)125. Примечательно, что показ «Тайного сияния» в южнокорейских кинотеатрах не вызвал какого-либо видимого протеста со стороны верующих — более того сам Ли Чхандон вспоминал: «Когда я встретил нескольких пасторов, меня удивило, что, несмотря на то, что в фильме были некоторые чувствительные моменты, все они активно пытались помочь. Они интерпретировали смысл фильма гораздо активнее, чем я ожидал. В частности, большую практическую помощь оказал пастор Им Гванмён, который снялся в картине. Он лично занимался написанием проповедей, [которые появляются в фильме]»126.

Вероятно, дело здесь и в том, что в теле фильма религия и её формы скорее играют роль социализирующего инструмента, через который происходит коммуникация, а не чего-то самодовлеющего. Именно поэтому в факте того, что хозяйка аптеки советует Синэ почитать религиозную брошюру, а затем и саму Библию, более важно её намерение помочь, а не конкретная форма выражения этого намерения. Более того, та же логика присуща и самой главной героине, как говорит режиссёр: «Синэ говорила о Божьей воле, но на самом деле она „позаимствовала“ имя Бога из-за своих воли и интересов. Люди часто используют [фигуру] Бога ради [удовлетворения] собственного эгоизма или нужд»127. Так что отношение фильма к религии в целом оставляет довольно широкое поле для интерпретации, на что указывает и относительно большое количество статей и работ, посвящённых анализу религиозных коннотаций внутри фильма.

В этой непрекращающейся коммуникации, которая может принимать разные формы, видится основной фокус фильма — и именно через это локальное и «маленькое» режиссёр пытается отослать зрителя к всеобщему, которое, тем не менее, продолжает нести на себе отпечаток конкретных обстоятельств, куда попадает Синэ.