Ставка больше, чем фильм. Советская разведка на экране и в жизни - Виктория Евгеньевна Пешкова Страница 42

Их первенец Павел появился на свет в Москве без всяких приключений. А вот дочь Машу Анна рожала уже в Харбине, добросовестно крича по-чешски — согласно легенде, семья выдавала себя за политэмигрантов, бежавших из социалистической Чехословакии. Девочку потом даже крестили в католическом храме. В Китае чета Филоненко проработала три года. Следующим «пунктом назначения» для них стала Бразилия, где родился их третий ребенок — Иван. И на этот раз Анне не изменили выдержка и хладнокровие — разведчица ничем себя не выдала.

Деятельность супругов в Латинской Америке была весьма успешной, но из-за тяжелой болезни Михаила им пришлось вернуться. Операция по выводу наших разведчиков из игры была разработана самым тщательным образом, чтобы не повредить агентурной сети, созданной ими в Латинской Америке. Их дети только в Союзе узнали, кто они на самом деле, а профессию родителей от них ещё долго держали в тайне.

Выбор Екатерины Градовой на роль Кэт оказался снайперски точным — актриса филигранно выстроила психологическую канву образа, опираясь на бесценные советы Анны Федоровны. За судьбой Кати, сдерживая слёзы, следила вся страна. Лиознова впоследствии вспоминала, как по окончании одной из серий ей дозвонились работницы какой-то ткацкой фабрики. Самой Татьяны Михайловны дома не было, и женщины насели на её маму, умоляя сказать только одно — закончится ли история Кэт благополучно, а то все переживают настолько, что работа в цеху стоит.

Пастор Шлаг или светлый образ его…

Ростиславу Яновичу Плятту досталась в картине, пожалуй, самая сложная задача — сыграть священника, являющегося положительным героем. Актёру пришлось мобилизовать всё своё недюжинное дарование на поиск нужных красок. Он был, можно сказать, первопроходцем — подобных прецедентов советское кино не знало. Служители церкви, независимо от конфессии, представали перед зрителями, в лучшем случае в гротесково-комическом виде, в худшем выставлялись махровыми мракобесами и отъявленными негодяями. Ростислав Плятт сыграл эту роль с таким мастерством, что его пастор получился едва ли не самым человечным и душевным персонажем телесаги. Тому, что Шлаг мгновенно покорил сердца зрителей, удивляться не приходится. Восторги отечественной критики тоже вполне объяснимы. Потрясает другое — восхищение, которое вызвал экранный пастор у своих «коллег», заслужив немало тёплых слов от протестантских священнослужителей.

Они не только извинили создателей фильма за такую странность, как объявление пастора католическим священником (так указано в справке, которую зачитывают Айсману), тогда как по всем законам логики и разума ему полагается быть протестантским. В своих симпатиях к Шлагу они дошли до того, что наперебой стали предлагать кандидатуры возможных его прототипов. Кто-то называл пастора Пауля Шнайдера, выступившего против фашистов еще в 1933-м. Его несколько раз арестовывали, но всё же выпускали, надеясь на то, что он «перевоспитается». Тщетно. В 1939 Пауль Шнайдер погиб в Бухенвальде.

Кто-то полагал, что это пастор Мартин Нимёллер, которого антифашистские проповеди привели в Дахау. По счастью, он уцелел и дожил до освобождения лагеря американцами. Но более всего сходства со Шлагом обнаруживают в судьбе пастора Дитриха Бонхоффера, имевшего немалый вес в международных религиозных и политических кругах. Когда война ещё была в самом разгаре, он ездил в Швецию и Швейцарию с целью убедить клерикальных иерархов объединить усилия католической и протестантской церквей в борьбе с фашизмом. В 1943 его арестовали и, продержав два года в застенках гестапо, казнили в самом конце войны.

Несмотря на явные совпадения с биографиями реальных служителей церкви, пастор Шлаг персонаж вымышленный. Но «прообраз» у него всё-таки был. Юлиан Семёнов наделил Шлага умом, обаянием, остроумием и логикой мышления своего друга — известного литературоведа и литературного критика Льва Аннинского. По воспоминаниям Льва Александровича, он однажды зашёл к писателю в гости, тот предложил ему разыграть в лицах диалог между Штирлицем и Шлагом и записал его на диктофон. Выбор писателем собеседника был не случаен — Аннинский в то время работал в Институте философии и христианское богословие входило в круг его профессиональных интересов. Многое из этой беседы Семёнов потом включил в свой роман. Когда книга вышла из печати, он подарил своему «соратнику» экземпляр с дарственной надписью: «Лёвушке — пастору Шлагу».

А вас, Штирлиц, я попрошу остаться

Вскоре после выхода фильма на Центральное телевидение пришло письмо от экипажа одного из кораблей Тихоокеанского флота, адресованное сразу и Юлиану Семёнову, и Татьяне Лиозновой: «Одни утверждали, что полковник Исаев вымышленный герой, другие — что подлинный. Просим вас написать единственно правильный ответ на наш спор». И годы спустя почти на каждой творческой встрече читатели задавали Юлиану Семёнову вопрос о том, существовал ли Штирлиц на самом деле. И искренне огорчались, узнав, что это образ собирательный. Однако отправной точкой для фантазии писателя послужил вполне реальный документ.

В начале 60-х писатель, собирая материалы для другого романа, случайно наткнулся в одном из архивных дел, относящихся к началу 20-х годов, на сообщение, полученное военным министром Дальневосточной республики Василием Блюхером от Павла Постышева, занимавшего тогда пост члена реввоенсовета Приамурской области. Текст донесения гласил: «Сегодня перебросили через нейтральную полосу замечательного товарища от ФЭДа: молод, начитан, высокообразован. Вроде прошел нормально». ФЭД — это, конечно же, Дзержинский, а значит, сомневаться в том, что речь идёт о разведчике-нелегале, не приходится. Коротенькая записка засела в памяти Семёнова. Впоследствии он установил, что тот «замечательный товарищ» благополучно добрался до занятого японцами Владивостока и устроился корреспондентом в одну из белогвардейских газет. Очень удобное прикрытие для сбора информации.

Жизнь Штирлица в границах «Семнадцати мгновений весны» не составлена из фрагментов биографий разных людей. И не только потому, что никто из наших разведчиков таких высоких званий в иерархии немецкой разведки не достигал. Это, кстати говоря, было бы просто невозможно — вопрос чистоты происхождения нацисты считали первостепенным, так что у всех, кто поднимался в высшие эшелоны руководства, проверяли родословную на протяжении, как минимум, последних ста лет. Но главное, большая часть информации, имеющей непосредственное отношение к дезавуированию операции «Sunrise», как она называлась у американцев, или «Crossword», как ее именовали англичане, не подлежит рассекречиванию до сих пор, значит, доступа к ней Юлиан Семёнов, при всех его связях, иметь не мог. Ему приоткрывали лишь верхушку айсберга.

Однако и работа в архивах, и беседы с кадровыми разведчиками служили для писателя не столько кладезем конкретных фактов, сколько энергобатареей, от которой питалась его поистине неуёмная фантазия. Завистники, недостатка в которых у Семёнова никогда не