Обретение мужества - Щербаков Константин Александрович Страница 9

И потом, не только ведь упреков достойны и Виталий Пастухов, и Юрий Деточкин. Потому что самоотверженность и готовность принять удары ради торжества справедливости уже сами по себе заслуживают уважения. И трезво отдавая себе отчет во всех слабостях Виталия Пастухова и ему подобных, нужно помнить и о том, что они оставят свой след в сердцах людей, их окружавших, непременно оставят Вот заключительный эпизод «Разорванного рубля» — выступление активистки Маруеи Лебедевой на колхозном собрании:

«Пока я над Пастуховым кудахтала, оказалось, что он меня перевоспитал больше, чем я его. Ровно я возле него воскресла... Да если бы не он, разве встала бы я перед вами да осмелилась сказать это?» И она «задохнулась от волнения, и тут, хотите верьте, хотите — нет, в зале захлопали. Сперва захлопал кто-то один в первом ряду, потом другой, потом хлопали все».

Слабость антоновской повести в том, что эпизод этот как бы несколько повисает в воздухе. Понятно, что в Марусе Лебедевой многое изменилось под влиянием Пастухова. Но как, когда началось это внутреннее движение — не узнаешь из повести, а очень хотелось бы узнать, ощутить хотя бы по штриху, по намеку В результате то обстоятельство, что именно она выступила с речью на собрании, для меня, читателя, не менее неожиданно, чем для колхозников. И все же вместе с колхозниками я готов аплодировать ей. Ибо по сути, по настрою своему эпизод жизненно верен — при том что в повести психологически мотивирован слабо.

Да, даже такой Пастухов, неудачливый и не сумевший сделать свое дело, завоевал одну человеческую душу — да нет, кажется, не одну Так что же может принести эта человеческая искренность и чистота, помноженная на умение до конца отстаивать свои, наши общие идеалы, до конца драться за свою, нашу общую правоту!

Куда девалась та отвага, 

тот всероссийский политес, 

когда ты с тоненькою шпагой 

на ядра вражеские лез?

писал Ярослав Смеляков.

Человек, лезущий с тоненькой шпагой на вражеские ядра, всегда, во все времена был и будет прекрасен. Но если в праведном твоем бою за доброту, за нового человека под руками у тебя пушки, да калибром покрупнее, чем у противника, — твой долг и обязанность перед обществом научиться из них стрелять.

Будьте немного Светловым

1

Пьеса Володина «Старшая сестра» через несколько лет после ее прекрасной постановки на сцене Большого драматического театра в Ленинграде экранирована режиссером Г. Натансоном. Признаться, я шел на фильм с некоторой опаской. Время как-то очень уплотнилось, и многие вещи, еще вчера вызывавшие бурные споры, оказываются сегодня столь безнадежно устаревшими, что и понять, и припомнить иной раз трудно, из-за чего разгорался сыр-бор. Зато как знаменательны бывают те редкие случаи, когда убеждаешься, что вещь осталась, живет по своим внутренним законам, и дела ей нет до того, шумят или не шумят вокруг нее критические баталии. Такое ощущение остается от «Старшей сестры». История о том, как молодая женщина, учетчица Надя Резаева отказалась от призвания ради своих близких, как призвание все же, пусть с опозданием, взяло свое, и Надя стала актрисой, — история эта волнует и сейчас. Причем, лично для меня пьеса повернулась новой, во всяком случае, не очень примеченной прежде гранью.

О человеке, который к себе предъявляет более высокие требования, чем к окружающим, искусство наше говорит с неизменной симпатией. И это естественно — обаяние, привлекательность такого характера несомненны. Но задумываемся ли мы о том, что разрыв между повышенным спросом с себя и пониженным с окружающих, коль скоро он возникает, — как всякое несоответствие, всякая дисгармония — в конце концов может обернуться злом?

Итак, Надя Резаева. Ее играет в фильме Татьяна Доронина.

— Вот что значит индивидуальность, — замечает в фильме маститый артист, председатель приемной комиссии, когда Надя случайно, вместо своей сестры, сдала экзамен в театральный институт Вот что значит индивидуальность, готовы мы повторить вслед за ним... Ведь забываешь и о раздражавшей театральности режиссуры, и о недостаточной выразительности некоторых актерских работ — настолько необоримо и прочно завладевает вашим вниманием исполнительница главной роли. Больше того, сперва и манера Дорониной кажется для кинематографа слишком резкой, явной что ли, но зато потом... Потом, словно карточные домики, рушатся расхожие аксиомы относительно того, что, мол, современный актер должен быть лаконичен и сдержан, что ему надо прятать темперамент и т д. Доронина не скупится на краски, она вовсе не сдержанна, и темперамент у нее бьет через край. А что же делать, если внутри — такое богатство, и есть настоятельная потребность поделиться им, не сковывая себя кем-то установленными художественными канонами и догмами. Ох уж эти каноны и догмы! Отважно низвергаем старые, отважно возводим новые, быть может, не отдавая себе в том ясного отчета, сообразуясь с последними образцами, которые более всего запали в душу А потом снова приходит Артист — Смоктуновский, или Доронина, или кто-то другой — и становится ясно: искусство не укладывается в рамки, даже самоновейшие, не подходит ни под какой ранжир. Индивидуальность сама по себе, только не стали бы возводить в догму...

Поначалу Надя тиха, неприметна, говорит порой невпопад, больше молчит — вся в себе. Но именно эта внутренняя сосредоточенность и приковывает внимание к героине с первых же кадров. Доронина умеет играть женщин незаурядных и не умеет, не хочет скрывать их незаурядность.

Значительная, внутренне цельная, активная натура — такова без сомнения в фильме Надя Резаева. Но тут возникает один существенный вопрос: если все это так, то чем объяснить, что Надя много лет не решается на главное — стать актрисой, почему живет по правилам своего дядюшки, доброго и милого, но такого узкого, такого незначительного человека? Ведь точно так же ведут себя растерянные перед жизнью, удобно рефлектирующие, готовые всю и всякую ответственность спихнуть с себя на несовершенство мира и окружающих людей... В том-то и парадокс, в том-то и неожиданность характера Нади Разаевой, чутко уловленная драматургом, что внутренне будучи прямо противоположна такому человеческому типу, она в то же время некоторыми существенными моментами поведения, некоторыми жизненными результатами в чем-то смыкается с ним. Но то, что там идет от слабости, от нравственной хилости, здесь — от силы, от богатства натуры. Вся штука в том, что у людей подобных Наде Резаевой, духовно крупных и добрых, привыкших спрашивать с себя по очень высокому нравственному счету, значительно более высокому, чем с других, есть слабое место, нащупав которое, можно и талант этого человека и силу его, и доброту немалое время использовать по своей надобности.

Надя Резаева более всего опасается причинить боль, неудобство окружающим. Можно ее убеждать, уговаривать, грозить ей — она останется тверда. Но если вовремя, удачно выбрав момент, сказать ей что-нибудь вроде: «Нельзя думать только о себе, подумай и о других тоже», — Надя становится совершенно беззащитной. Многое перевернул в ней тот курьезный случай, когда она пришла на экзамен просить за сестру, а вместо этого сдала сама. И она уже на грани решения, и не думает о том, что ей двадцать шесть, а все надо начинать сначала, и пропускает мимо ушей житейски неотразимые аргументы дядюшки, пока вдруг из всего потока его слов не врежется в сознание неотвратимо и властно: «...О сестре подумай. Будете двое на одну стипендию жить! Что ж, ей уже не поступать в институт?» Вот этого ей не вынести.

Благородство? Да. Самоотверженность? Еще бы! К тому же через несколько лет Надя все-таки стала актрисой. Но как же она обделила людей, Надя Резаева, недодав им годы — годы, — своего таланта!