Черные дни в Авиньоне - Akana again Страница 15

Когда они вернулись вниз, в кухне уже разожгли огонь в печи и гремели посудой. Кастелян был тут как тут; вчерашнее дуновение добродетели еще не развеялось до конца, поэтому гости получили по большой кружке горячего травяного отвара с медом и толстому ломтю хлеба с козьим сыром. Правда, хлеб был черствый, а сыр суховат, но, как заметил Вильгельм, после недели на вяленой рыбе и изюме это настоящий пир. К тому же намного приятнее трапезничать, сидя на табурете за столом, а не на земле или корявом пне.

Приступая к завтраку, он откинул капюшон, явив обширную лысину на крупном черепе с высоким лбом. Тонкий и длинный крючковатый нос, косматые седые брови и клочья рыжевато-пегих волос, торчащие из ушей, придавали францисканцу сходство с хищной птицей и делали бы его лицо суровым и холодным, если бы не выражение спокойной доброжелательности и затаенной беззлобной усмешки, светившееся в зеленовато-серых глазах. Оно напомнило Азирафелю Сократа: незадолго до роковой чаши с цикутой ангелу посчастливилось свести знакомство с философом. Воспоминание было из разряда печальных, потому что чашу отвести не удалось. Ангел тряхнул головой, прогоняя его, и поспешил спросить:

— Прошу прощения за нескромный вопрос, отец Вильгельм, но могу ли я узнать, куда вы направляетесь? Я сегодня возвращаюсь в Мюнхен и был бы рад, если бы нам оказалось по пути.

— Нам по пути, — кивнул Вильгельм. — Я еду из Авиньона в надежде увидеться с дорогим другом и собратом по ордену, который обретается при королевском дворе уже шестнадцать лет.

— Погодите… — Азирафель в изумлении посмотрел на него. — Францисканец… Вильгельм… проницательный ум и смелость выводов… Вы тот самый Вильгельм из Баскервиля?!

— Что вы имеете в виду?

— То, что у нас, кажется, общий друг — Уильям Оккам! Он рассказывал мне о вашей замечательной способности, как он выражался, «находить истину по ее легчайшим следам и приметам».

Теперь уже монах взглянул на ангела с радостным удивлением.

— Вы знакомы с Оккамом?! Часто видитесь? Скажите, как он? Я получил от него последнее письмо в начале прошлого года…

— Неделю назад, пока я не отправился сюда, мы виделись ежедневно, — в королевской библиотеке, при которой я состою в должности хранителя.

— Ну разумеется, кем еще может быть человек, всю ночь посвящающий чтению и разбору книг, — Вильгельма просто переполняла радость. — Так скажите же, Оккам здрав и бодр?

Азирафелю очень не хотелось умалять это бесхитростное счастье, но давать ложную надежду он посчитал жестоким.

— Бодр, но, увы, его здоровье сильно пошатнулось после смерти Михаила Цезенского. Однако он деятелен и остер умом так же, как и шестнадцать лет назад.

— Слава Богу и бесконечной милости Его, — Вильгельм с усилившимся интересом посмотрел на Азирафеля. — И наконец-то я понял, почему ваша фамилия сразу показалась мне знакомой. Оккам упоминал вас в своем письме! Азария Вайскопф, правильно? Я так и подумал. Он называл вас ангелом-хранителем библиотеки.

Азирафель поперхнулся отваром, но монах, захваченный приятной новостью, кажется, не обратил на это внимания.

— Что-то мне подсказывает, удивительные открытия на сегодня еще не окончились, — старик легко, точно юноша, вскочил с табурета. — Как, говорите, зовут владельца замка?

— Конрад фон Швангау.

— Отлично. Сейчас вернусь.

Пока Вильгельм отсутствовал, хранителя библиотеки разыскал старшина стражников с докладом, что лошади и люди готовы отправляться в обратный путь. Азирафель попросил бережно перенести в телегу все книги, аккуратно там их уложить и накрыть от дождя заранее припасенными холстинами. Тем временем вернулся Вильгельм — тоже с книгой.

— Около двух недель назад к нам пристал бродяга — оборванный, больной, но определенно, видавший лучшие дни. Он представился Манессом, швейцарцем, и утверждал, будто происходит из некогда богатого, но ныне обедневшего купеческого семейства. В доказательство былой славы показал вот эту книгу, с которой не расставался. Мол, ее по заказу главы семейства создали лучшие каллиграфы и иллюстраторы предыдущего императора. В дороге Манессу стало хуже и он умер, ничего не сообщив о возможных наследниках. Поэтому я счел возможным… Словом, вот она.

Книга оказалась объемистым томом, переплетенным в отлично выделанную кожу, с бронзовыми уголками крышек и двумя защелками в виде звериных голов. Язык был немецкий — разумеется, его «высокий» вариант. Текст, написанный остроконечными, плотно прижатыми друг к другу буквами сопровождался чудесными иллюстрациями: прекрасные девы и дамы благосклонно взирали на поединки рыцарей в кольчугах и убранных цветными шарфами шлемах; ученые мужи что-то диктовали ученикам; поэты в венках из цветов, сидя под яблоней или на зеленом холме, перебирали струны лир.

— Насколько я понимаю, это сборник поэтических сочинений местной знати, — прокомментировал Вильгельм. — В начале книги приводится список авторов. Смотрите, пятый во второй колонке… Хилтболд фон Швангау. Полагаю, это предок нашего уважаемого хозяина. Судя по его текстам, он тонко чувствовал прекрасное…

Словно в насмешку над его словами в дальнем конце коридора послышалась хриплая брань, а затем звук уверенных, хозяйских шагов. В комнату, откуда уже вынесли все книги, вбежал кастелян:

— Их милость пожаловали, сильно не в духе, — тихой скороговоркой выпалил он и поспешил убраться подальше от дверного проема.

Через мгновение его полностью заслонила фигура крупного мужчины в измятой и покрытой пятнами котте до середины лодыжек, украшенной по рукавам, вороту и подолу богатой вышивкой. Во всклокоченных волосах застряло несколько белых перышек, должно быть, вылетевших из подушки. Густая светлая борода явно нуждалась в гребенке.

— Кто из вас королевский библиотекарь?

Набрякшие веки, опухшее лицо, сиплый голос, но прежде всего, характерный запах, явившийся вместе с бароном, сразу подсказали Азирафелю причину плохого настроения «их милости». Исцелить похмельного грубияна не составило бы труда, но ангел твердо помнил о лимите на чудеса и решил вновь обойтись легкой эманацией благодати.

Одутловатая физиономия не озарилась даже слабым подобием улыбки, но Конрад фон Швангау более или менее внятно пожелал гостям доброго утра, и повторил свой вопрос.

Азирафель встал и отрекомендовался.

— Это… на охоту не желаете ли, господин Вай-с-с…копф, — барон старался быть любезным и даже икнул не очень громко. Благодать продолжала действовать. — Мы тут сейчас подкрепимся и того…

— Весьма польщен вашим приглашением, но нам с отцом Вильгельмом пора уезжать.

Азирафель нарочно выделил голосом имя нового знакомого, но это не произвело никакого эффекта. Мутные глаза равнодушно скользнули по сидящему монаху и вновь уставились