Месть Блэка - Inferiat Страница 15

******************************************************************

— Хм, — я фыркнул, просмотрев ленивые мысли Подмора Легилименцией. Сейчас мы находились в одном из баров на площади Гриммо, где эта тушка методично накачивала себя алкоголем до тех пор, пока ее там не застал я.

«Так значит, здесь только один наблюдатель, если старик не перестраховался. И они даже не знают о том, что охраняют. Узнаю Великого Волшебника», — с этими мыслями, я дополнительно внушил старому знакомому мысль основательно напиться.

Порошок живой смерти действовал по принципу Империуса, только тоньше и незаметнее. У человека, вдохнувшего крупицы этого порошка, размягчалось сознание, он становился очень внушаемым, что облегчало применение легилименции. Ну а свое название порошок получил за его действие в крупных количествах. Пара вдохов — и человек погружается в состояние, не отличимое от смерти. Мозг не работает, сердце почти не бьется — и в целом все процессы в организме замедляются. Целители Мунго используют этот порошок для транспортировки тяжело больных.

Прочими он используется несколько не по назначению. Стержис больше ничего не знал, так что я оставил его в баре напиваться. А сам вышел к фасаду домов 11 и 13 по Гриммо.

Внешний вид площади изменился за эти годы. Закопченные фасады стоящих вокруг высоких, обветшалых домов теперь имели, мягко говоря, негостеприимный вид. Некоторые из окон разбиты, краска на дверях облупилась, у ведущих к ним ступеней за сломанными воротами кучами лежат горы переполненных мешков с мусором, от которых разит гнилью.

Когда-то это был очень престижный район города. Время его не пощадило.

Подойдя к промежутку между домами, я порезал палочкой ладонь и приложил ее к мгновенно вспыхнувшему куполу. Кровь — и почему все старые заклинания используют именно кровь?!

Пока я убирал повреждение чарами исцеления, передо мной происходило нечто! Огромный, возвышающийся над остальными домами, особняк появлялся прямо из воздуха, неслышно раздвигая своими боками рядом стоящие дома. Большие темные окна, фигурная лепка на каменных стенах, широкие мраморные ступени, золоченные вензеля, — все это прямо кричало о роскоши, в которой привыкли жить хозяева дома.

Я вздохнул. Ни Сириус, ни я — никогда не страдали гигантизмом. Мне в своей прошлой жизни вполне хватало уютной студии на седьмом этаже многоэтажки, а Сириус пол жизни жил сначала в гриффиндорском общежитии, затем в небольшом летнем домике дяди Альфарда. Этот дворец был точно слишком большим для меня одного. Но, надеюсь, Гарри понравится.

Затаив дыхание, я шагнул в гостеприимно распахнувшуюся дверь, приготовившись к встрече с воспоминаниями.

Глава 5

Мы можем избавиться от болезни с помощью лекарств, но единственное лекарство от одиночества, отчаяния и безнадежности — это любовь. В мире много людей, которые умирают от голода, но ещё больше тех, кто умирает от того, что им не хватает любви.

Мать Тереза

Дом, на первый взгляд, производил гнетущее впечатление. Сразу было понятно, что в нем никто давно уже не жил. Пыль, паутина… Бр-р.

Сириус помнил это место совсем не таким, хотя и воспринимал его больше как клетку, в которую его заточили обстоятельства. Вальбурга была строгой матерью, а уравновешивающий её нрав отец Сириуса, Орион, к сожалению, долгое время болел. Что не прибавляло Вальбурге доброты.

Пройдя по длинному коридору, ведущему к гардеробу и гостиной, я с некоторым волнением приблизился к паре длинных, покрытых пылью портьер. Они были закрыты, но я знал, что должно находиться за ними. Несколько секунд я постоял, собираясь с духом.

— Здравствуй, мама…

С портрета, словно живая, на меня смотрела Вальбурга Блэк. Это была немолодая, но все ещё красивая женщина в старомодном парадном платье и черном чепце. В воспоминаниях Сириуса она была совсем другой. Моложе, стройнее… И в зелёных глазах никогда не было столько ненависти и презрения, смешанного с глухой тоской и болью, как сейчас. Сейчас же она стояла, выпрямившись во весь рост, сложив руки на груди и глядела мне прямо в глаза. По-блэковски тяжело, не отводя взгляд и не моргая.

— О, ты, наконец, назвал меня матерью. Для этого момента, наверно, стоило умереть, правда, Сириус? — Лицо Вальбурги исказилось в горькой усмешке.

Это была правда. После их первой крупной ссоры Сириус называл мать в глаза только «леди Блэк». Сначала, стремясь поддеть вечно холодную строгую женщину, затем это вошло в привычку.

— Это действует в обе стороны, мама, — вырвалось у меня.

И это тоже было правдой. Леди Блэк называла сына по имени только во времена приступов материнской нежности, либо в гневе. Воспитанная в строгой семье старых аристократов, Вальбурга редко когда позволяла себе «лишние», по ее мнению, нежности. А росший бунтарем сын всячески противился прививаемым ему манерам. Так что второй случай был более частым.

«Черт…» — уже корил я себя за сорвавшуюся с языка фразу. Она задела старую женщину, и сейчас я буквально видел как на ее лице сменялись эмоции. Вот сейчас она закричит, как это было в детстве, властным глубоким голосом. Но Вальбурга, неожиданно… рассмеялась.

— Похоже, это у нас семейное, — после того, как на ее лице засияла улыбка, леди Блэк словно бы преобразилась. Даже краски холста, казалось, стали ярче. Отсмеявшись, она вновь взглянула мне в глаза, смахнув со щеки одинокую слезинку.

— Я ждала тебя, сын.

* * *

Я ещё долгое время стоял около холста, разговаривая с матерью обо всем, что приключилось со мной. О Питере, о холодных днях в Азкабане, о побеге и первой встрече с крестником, о своих размышлениях, о Дамблдоре и министерстве. Только о своей жизни Артема я не сказал ни слова. Я не думаю, что Вальбурга примет это… К тому же, как бы мне не казалось что я разговариваю с живым человеком — это был всего лишь портрет.

Когда-то раньше я слышал от старого мастера, что портрет — это отпечаток души на холсте, где собраны самые сильные эмоции, мысли, воспоминания, всё самое хорошее и плохое. Это было действительно так. Вальбурга не была жива в полном смысле этого слова… Но она все еще продолжала оставаться моей матерью. Пусть даже так.

Немного задумавшись, я понял, что я — Артем, уже не отделял себя от Сириуса. Не знаю, когда это произошло, но только сейчас я понял, что меня нельзя было назвать ни Артемом ни Сириусом в полной мере этого слова. Я — «настоящий» был другим… Но, оставим сеанс самокопания до следующего раза.

Наговорившись с матерью, я дал слово, что, когда